 |
Почти каждое высказывание о "Мастере и Маргарите" начинается с воспоминания о восторге, который человек испытал, прочитав роман первый раз, и я не буду описывать свой — он ничем не отличается от других. Я скорее хотел бы вспомнить другое: где-то с начала 90-х об этом восторге стало неудобно говорить. Вдруг при упоминании романа стало приличнее либо промолчать, либо, если уж не выходит, произнести извиняющимся тоном что-то вроде "Ну, это же все-таки очень хороший роман".
Ветер дул с двух сторон. Сначала присказку "рукописи не горят" стали относить к любой статейке про "свобода хорошо, а советская власть плохо", единственная ценность которой в том, что ее не напечатали. Затем спектакль "Мастер и Маргарита" пошел в одном, двух, трех театрах. После появились кафе, клубы, рестораны, дискотеки "Мастер и Маргарита". Лучшим памятником Булгакову оказался примус. И в спектаклях, и в кафе, и в дискотеках люди, их организовывавшие, видели что-то глубокое и таинственное. В примусе плескалось мистическое начало. Это был теплый ветер опошления.
С другой стороны шло православное осуждение. В конце 60-х, когда Константин Симонов опубликовал "Мастера и Маргариту" в журнале "Москва", среди интеллигенции православные настроения были не слишком распространены. Через 20 лет быть неправославным стало как-то неприлично. Претензии церкви к роману разбирать бессмысленно. С секулярной точки зрения это была борьба за монополию на Христа, частный случай вековой борьбы РПЦ с интеллигенцией за духовную власть. С церковной точки зрения это была борьба с лжесвидетельством и кощунством. Свести эти две позиции невозможно, но, так или иначе, это был холодный ветер осуждения.
Роман не то чтобы сдулся, но перестал быть откровением для интеллигентов. Вернее, так: если он оставался для тебя откровением, ты оказывался интеллигентом второго сорта, возможно из Воронежа или из специалистов по насосам. Поскольку на рубеже перестройки интеллигенция превратилась в новое дворянство, занятое в основном отстаиванием собственных привилегий, любить "Мастера и Маргариту" было все равно что расписаться в своей мелкопоместности.
Есть, разумеется, академическое изучение Булгакова, Мариэтта Омаровна Чудакова, покойный Георгий Александрович Лескис, еще десяток филологов, для которых все эти общественные колебания вокруг Булгакова с 1967-го по 2005-й ничего не говорят о самом романе. А я вот думаю: может, все-таки говорят?
Все же не много есть русских романов, чтение которых в первый раз переживалось бы как откровение. Из ХХ века, пожалуй, ни одного. Есть, конечно, "Война и мир", "Мертвые души" — здесь эффект практически тот же. И, как все помнят, у Толстого с Гоголем тоже были непростые отношения с РПЦ. Но вот кафе "Война и мир" или дискотеки "Мертвые души", по счастью, не случилось.
Мне кажется, тут есть одно очень простое обстоятельство. Михаил Булгаков написал новое Евангелие, то есть заново решил свидетельствовать о Христе. И вот что получилось.
Сначала образовались адепты. Они воспринимали роман как откровение и знали его наизусть. Остальные Евангелия они знали хуже или не знали вовсе. Сюжетную канву страстей Христовых они вычитали из романа. И если не поверили, что все было именно так, то по крайней мере поверили, что нечто подобное было. Для людей интеллигентных качество текста иногда оказывается критерием правдивости того, что в нем написано.
Потом образовались гонители. Так всегда бывает. Рядом с Четвероевангелием существовали апокрифы. Христиане Святой земли долго не могли согласиться, что правильно все рассказано у каких-то неизвестных им Марка и Матфея, когда в соседней деревне говорят, что было по-другому, и точно это знают, потому что Христос у них останавливался. Церковь всегда преследовала этих непрошеных свидетелей. Для нее человек, верующий во Христа, но расходящийся с ней в деталях, всегда гораздо гнуснее и опаснее, чем просто неверующий.
Образовались и толкователи. Целая школа булгаковедов, ищущих в романе зашифрованные смыслы, символы, тайные совпадения, да и просто пытающихся истолковать Булгакова — это тоже весьма распространенное явление.
Наконец, образовалась народная религиозность. Все эти спектакли, кафе, клубы и теперь сериалы — это она и есть. Вас коробит ресторан "Мастер и Маргарита"? А кафе "У святого Франциска" в Ассизи трогает? Многодневные городские средневековые представления на тему страстей Христовых были, вероятно, ничем не лучше сегодняшних сериалов в смысле снижения смысла евангельской драмы. Не знаю, насколько хорош будет сериал Владимира Бортко, но заранее готов многое ему простить. Ведь генеалогию свою он ведет не от канона, а от уличного театра — могли и переборщить со спецэффектами.
Разумеется, все эти аналогии поверхностны. Но мне кажется, сама история сорокалетней жизни романа свидетельствует об одном: у Булгакова получилось. Этот роман и должен был читаться как откровение. Причем откровение именно свидетельского свойства. Есть, конечно, верующие, которым это свидетельство не требуется, но были и неверующие. И даже больше того — культура ХХ века была культурой неверующих. Так вот, изнутри этой культуры было сказано, что Христос был. А дальше думайте — есть ли сейчас, или вы его оставили, или он вас. И другого такого романа в культуре ХХ века нет. И вообще нет в традиции европейского романа.