Нечеловеческий углерод

Накануне очередной климатической конференции ООН в Дубае в колонке для «Ъ» глава комитета РСПП по климатической политике Андрей Мельниченко предлагает признать, что борьбой только с антропогенными выбросами СО2 затормозить изменения мирового климата нельзя, и призывает страны БРИКС+ развивать альтернативные климатические проекты, в том числе нацеленные на снижение природных углеродных выбросов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В эти дни в Дубае проходит 28-я конференция Рамочной конвенции ООН по климату (СОР-28). Интерес к этому главному климатическому саммиту остается очень высоким даже на фоне иных острых тем международной повестки. В этом году COP примечательна тем, что на ней подводятся первые итоги Парижского соглашения, подписанного в 2015 году. Россия уверенно выполняет все принятые обязательства: к 2021 году нетто-эмиссия парниковых газов сократилась на 42% относительно 1990 года, это лучший показатель среди всех стран мира.

Но общемировые итоги не вселяют оптимизма. Глобальные выбросы продолжают расти, потепление климата с доиндустриальной эпохи уже составляет 1,1 градуса — при этом по соглашению оно не должно превысить 1,5–2 градуса. Все, чего удалось добиться, это замедления ежегодного роста концентрации парниковых газов в атмосфере, хотя сама эта концентрация уже на 50% превысила доиндустриальный уровень.

Именно повышением концентрации парниковых газов в атмосфере лидирующая научная гипотеза объясняет потепление климата. Совокупная величина их эмиссии с поверхности планеты составляет ежегодно примерно 860 гигатонн (Гт) в эквиваленте СО2. Однако часто упускается из виду, что только 56 Гт из них связаны с хозяйственной деятельностью человека (антропогенные эмиссии). На этих 6% сфокусировано основное внимание стран—участниц Парижского соглашения. Для сокращения этих 6% идет борьба за отказ от ископаемого топлива, за опережающее развитие возобновляемой энергетики, электрификацию транспорта и декарбонизацию промышленности. Потенциал этих важных самих по себе действий при нынешнем уровне технологий не бесконечен, он требует гигантских и дефицитных финансовых ресурсов. Для многих стран, включая нашу, это может быть связано с радикальным и несущим колоссальные риски сломом модели экономического роста.

Естественно, что из-за разнонаправленных интересов разных стран Парижское соглашение буксует.

Если, несмотря на все затраты, мы не справляемся с тем, чтобы сократить 56 Гт выбросов, которые создает человек, не будет ли правильным, не ослабляя этих усилий, объединить силы всех участников вокруг остальных 94% выбросов? Это эмиссии с природных ландшафтов — от почв, продуктов гниения растений, природных пожаров, болот, Мирового океана и прочего. Более того, из-за потепления происходит рост таких эмиссий.

Для нашей страны этот вопрос имеет особую актуальность. Темпы потепления климата в России в два раза превышают общемировые. Температура растет примерно на полградуса за десятилетие. От таких климатических изменений конкретно для нашей страны могут быть и существенные плюсы — уменьшение затрат на отопление, рост урожайности и сельхозплощадей, более полное задействование потенциала гидрогенерации, навигация по Северному морскому пути. Да и просто более комфортные условия для жизни. Но повышение температур в Арктике угрожает неконтролируемым таянием вечной мерзлоты — гигантского естественного резервуара, где содержится 1400–1800 Гт углерода. Напомню, что на вечной мерзлоте расположено около 65% территории России. Эмиссии метана и CO2 из нее могут добавлять по 0,5–2 Гт CO2-эквивалента в год, а при некоторых сценариях вечная мерзлота может оказаться фактически метановой бомбой с фантастическими выбросами.

Имя этой метановой бомбы, думаю, мало кому известно. Она называется едома.

Это насыщенная углеродом вечномерзлая почва, сохраняющаяся со времен плейстоцена в Арктике, Восточной Сибири, Канаде и на Аляске. В конце последнего ледникового периода, когда про антропогенные выбросы речь, кстати, совсем не шла, именно тающая едома обеспечила большую часть эмиссий метана, разогревших атмосферу. По расчетам ученых едома содержит в себе четверть запасов углерода мерзлоты (до 400 Гт). Много это или мало? Это в три раза больше, чем во всех тропических лесах вместе взятых и в 30 раз больше, чем годовые выбросы всей энергетики.

Тем не менее наши знания о процессах в вечной мерзлоте оставляют желать лучшего. Хотя все риски очевидны, мы не располагаем точными научными данными о запасах углерода в вечной мерзлоте, скорости ее таяния и влиянии этих процессов на изменение климата.

Это только один из примеров, почему надо обратить более пристальное внимание на природные ландшафты. Но, неся риски, экосистемы предоставляют и огромные возможности. Ведь каждая молекула СО2 одинакова. Она обладает идентичными физическими свойствами, включая влияние на парниковый эффект, независимо от источника происхождения данной молекулы — будь то выбросы от электростанции, работающей на ископаемом топливе, или эмиссии из болот, оттаивающей вечной мерзлоты или Мирового океана.

Человечество способно влиять на такие эмиссии. Проекты, предотвращающие выбросы природных экосистем или улучшающие поглощение углекислого газа, называются Nature-Based Solutions (NBS). Даже сравнительно недорогие NBS — улучшение управления лесами, восстановление степей и саванн, борьба с пожарами, озеленение тундры для сдерживания таяния вечной мерзлоты — могут сократить, по оценке ЮНЕП, нетто-эмиссию на 10–18 Гт СО2-эквивалента в год, то есть почти на треть от всех глобальных антропогенных выбросов к 2050 году. Общий же потенциал реализации природных решений и геоинжиниринговых проектов может превышать 150 Гт СО2-эквивалента в год. А это уже во много раз больше, чем все эмиссии, которые производит человечество.

Без участия России с ее огромной территорией и обширными разнообразными экосистемами обеспечить сколь-либо заметный вклад в абсолютное сокращение глобальных выбросов практически невозможно.

По имеющимся сейчас оценкам, экономически эффективные климатические проекты в нашей стране могут дать 400–900 млн тонн СО2-эквивалента, но на самом деле это совсем консервативная оценка. Реальная отдача может быть гораздо больше, если мы освоим технологии NBS для вечной мерзлоты и прибрежных экосистем. Это могло бы стать новой масштабной отраслью российской экономики, которая еще бы и способствовала развитию малоосвоенных территорий.

Почему же этот огромный потенциал для сдерживания роста температуры на планете не используется? Дело в том, что полученные от природных проектов углеродные единицы возможно реализовать лишь на добровольных углеродных рынках, цена на которых составляет от $0,5 до $8 за тонну СО2-эквивалента. Этого недостаточно для окупаемости таких проектов. Есть регулируемые углеродные рынки с обязательной покупкой квот, крупнейшим из которых является Европейская торговая система, где цена за тонну СО2 составляет около $100. Но результаты NBS туда не допускаются. Порядок работы этих рынков во многом продиктован поставщиками технологий декарбонизации в энергетике и промышленности, которые не заинтересованы в поиске более дешевых решений климатической проблемы. Как следствие, не сформировались унифицированные правила учета природных климатических проектов.

Если бы возник более емкий рынок NBS, это стало бы гигантским стимулом для их эффективной реализации. Драйвером в этом процессе могли бы стать страны БРИКС+, сформировав свое общее пространство для обмена результатами климатических проектов.

Притом что страны БРИКС+ формируют 40% мировых эмиссий парниковых газов, у них и самый большой потенциал природных экосистем: более 30% мировой территории, около 40% мировых лесов. Внутри БРИКС+ можно эффективно компенсировать эмиссии: одни страны обладают топливно-энергетическими ресурсами или тяжелой промышленностью (Китай, Индия, ЮАР, ОАЭ, Саудовская Аравия, Египет, Иран), другие (Бразилия, Аргентина, Эфиопия) — потенциалом реализации климатических проектов. Россия же имеет в наличии и то и другое.

Уже это говорит о том, что именно Россия может стать лидером по продвижению единых подходов к климатическим проектам внутри БРИКС+. Напомню, что реализация и стимулирование климатических проектов лежат в основе углеродного регулирования в нашей стране, создан и функционирует их реестр. Компании, которые входят в возглавляемый мною комитет РСПП по климатической политике и углеродному регулированию, проявляют к этому направлению большой интерес. Нам есть что предложить странам БРИКС+ для создания именно в России инфраструктуры, которая нужна для осуществления и передачи результатов климатических проектов. Такая инфраструктура должна включать общие методологии реализации проектов, единую систему валидации и верификации проектов, а также обеспечивать учет результатов проектов и их взаимное признание. Центральным элементом этой инфраструктуры мог бы стать Единый реестр углеродных единиц стран БРИКС+.

Вопросы климатической политики имеют все шансы стать одним из ключевых элементов повестки БРИКС+ в период председательства России в этой организации в 2024 году. Создание Единого реестра позволит в перспективе сформировать общий углеродный рынок, что даст дополнительный импульс и финансовому сектору России, стимулируя обращение национальных валют стран БРИКС+.

Я уверен, что будет происходить все более широкое вовлечение NBS и в механизмы реализации Парижского соглашения по климату. Эта тема с разных сторон уже обсуждается на COP-28. Кстати, на саммите действует специальный павильон, посвященный реализуемому в нашей стране, в Якутии, проекту «Плейстоценовый парк». Его цель — наглядно проиллюстрировать колоссальный потенциал NBS.

Важно вести работу по климатическим проектам именно в международном формате, потому что это та сфера, где между собой должны договариваться не отдельные эксперты и энтузиасты, а страны. Самым эффективным решением было бы создание под эгидой ООН специального органа по вопросам стимулирования реализации NBS, в работе которого смогли бы принять участие все заинтересованные стороны.

Для климатической и экономической политики России это может стать по-настоящему важным и выигрышным направлением.