Великая безотносительность

Живая легенда американского postmodern dance — 83-летняя Люсинда Чайлдс представила в парижском театре Grand Halle de La Villette сразу две премьеры: «Lucinda Childs X 100» — коллаж из отрывков ее хрестоматийных сочинений за полвека, поставленный на студентов национальной консерватории CNSMDP, и «Relative Calm» (1981) — новую версию культового спектакля, поставленного вместе с Робертом Уилсоном. Как и сорок лет назад, Уилсон — в зале, Чайлдс — на сцене. Рассказывает Мария Сидельникова.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Люсинда Чайлдс — неизменная величина танца постмодерн. Вот уже более полувека эта породистая статная дама пестует движение, очищенное от любой интенции, виртуозности, театральности. Как встала на путь минимализма в Нью-Йорке 60-х, который сформировался на «случайной музыке» Джона Кейджа, художественных экспериментах Роберта Раушенберга и постулатах Мерса Каннингема, так ни разу не отступила от своих настойчивых поисков танцевальной сущности.

«Lucinda Childs X 100», показанный в рамках Осеннего фестиваля,— третья глава проекта Национальной консерватории музыки и танца, созданная по формуле «сто студентов танцуют хореографию одного великого американца». В 2019 году чествовали Мерса Каннингема (тогда было его столетие), следом Тришу Браун, теперь Люсинду Чайлдс. Студенты CNSMDP — универсалы. «Классики» и «современники» учатся здесь бок о бок, и это видно невооруженным глазом. Никакой марки школы и единообразия тут нет: у кого шаг до ушей, у кого вращение, у кого харизма и энергия. Но Люсинде Чайлдс и не нужны личности, ее хореография всех уравнивает и приводит к общему знаменателю. Это просчитанный до доли секунды групповой танец, исключающий любую спонтанность и инициативу, требующий тотальной концентрации, львиной выносливости, железной дисциплины и почти религиозной веры в происходящее,— такое свойственно только юности. Так что у студентов CNSMDP, с которыми Чайлдс работала лично, пиетет считывался в каждой паре глаз, не говоря уж про жест — он был, словно в прописях по чистописанию, безупречным воплощением ее хореографического языка.

Спектакль-ретроспектива «Lucinda Childs X 100» составлен из шести частей по нарастающей, как в школе — от слога к слову, от сложения к интегралу. От группового партерного разогрева «упал-отжался-руки в сторону» в полной тишине под стук метронома (отрывок из «Radial Courses», 1976) к первым сухим шагам по строго заданным квадратам и диагоналям. Пульсирующий ритм постепенно ускоряется, на смену шагу приходят мягкие шене и стелящиеся глиссады, двойки превращаются в четверки и далее множатся в геометрической прогрессии, линии перестраиваются в шахматную доску, собираются в фигуры и вновь распадаются на самостоятельные единицы (цитаты из спектаклей «Katema», 1978, и «Sunrise» на одноименное сочинение Терри Райли, 1998). Чистоте этого рисунка, который одинаково здорово держат и двенадцать тел, и сто, позавидовал бы сам Игорь Моисеев, главный специалист по ровным линиям.

Центральным эпизодом становится отрывок из Концерта для клавесина и струнных польского композитора Хенрика Гурецкого, гуру духовного минимализма, рассчитанный на небольшую группу «классиков». Все те же репетитивные формулы, но с балетными слагаемыми. И в заключение — массовый финал, который восхищает и страшит одновременно: сто человек, совсем юные ребята, наводняют зал, но каждый живет в своей скорлупе, движется по своей траектории и не соприкасается с соседом даже взглядом (связки из «Reclining Rondo», 1975, и «Particular Reel», 1978).

От «Relative Calm» — совместного танцевального спектакля Люсинды Чайлдс и Роберта Уилсона 1981 года на музыку американского минималиста Джона Гибсона — осталось фактически только название. Да и то только потому, что Чайлдс расслышала в нем сегодняшнюю иронию. «Относительно спокойно» — избитая формулировка журналистов в военное время, когда нет ни определенности, ни гарантий. Против этой жизненной «относительности» у Уилсона и Чайлдс есть свой проверенный временем арсенал — их «тотальный» театр. В вечер премьеры в зале не работало отопление, и казалось, что даже холод, который в их случае категория эстетическая, с ними заодно.

Фирменный люминесцентный свет Уилсона на авансцене решительно отрезает внешний мир от сцены. Резкая вспышка, с которой начинается «Relative Calm», в миг отправляет зрителя куда подальше — не то в черно-белый супрематический мир Малевича, не то на космические станции. На заднике по четким алгоритмам ведут свой танец видеополосы. На сцене под минималистскую музыку Гибсона механистически твердят все те же однообразные фразы девять танцовщиков MP3 Dance Project. По воздуху из одной кулисы в другую улиткой ползет шар, словно спутник по орбите. Действует этот уникальный сплав света, музыки и движения по-прежнему безотказно: одни мгновенно засыпают, другие не в силах оторвать глаз.

Структура новой версии «Relative Calm» трехактная. Среди двух минималистов — Гибсона и Джона Адамса — было решено вставить «Пульчинеллу» Стравинского, написанного для дягилевских «Русских сезонов»,— сочинение яркое, театральное, вертлявое, столь не похожее на ригидный мир двух американских концептуалистов. С оформлением Уилсон обошелся решительно — эффектно залил мир Пульчинеллы любимым красным цветом, лица выбелил и нарядил маски в громоздкие барочные кафтаны. С хореографией оказалось сложнее: кучерявые переплясы, которых требовала музыка, выглядели инородным элементом в отлаженных механизмах Чайлдс.

Но самой органичной частью новой версии «Relative Сalm» вышли две интермедии. Их исполняла сама Люсинда Чайлдс. В шелковой черной пижаме, хищная, как гепард, и мощная, как стадо буйволов (дикие звери сопровождали ее выходы на видеозаднике), она читала отрывки из дневников Нижинского: «Я хочу танцевать, потому что я чувствую, а не потому, что меня ждут...» Великая безотносительность в неспокойном мире.