Цирк со слонами и коммунистами
«Великая магия»: Нанни Моретти переписывает историю
В российский прокат выходит «Великая магия», невротическая авторская комедия Нанни Моретти. 70-летний итальянец, левак и синефил, жонглирует излюбленными мотивами, кружит по закоулкам мирового кино и истории XX века и создает фильм, хоть и перегруженный киноцитатами и кинопасхалками, но и по меркам обычного зрителя вполне увлекательный.
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Трое неореалистических работяг под покровом ночи лезут на стену древнего Рима, чтобы, свесившись на тросах, изукрасить ее кровавой надписью — подобными антибуржуазными лозунгами были испещрены многие древние стены Западной Европы в дни волнений 1968 года — «Il sol dell’avvenire», «Солнце будущего». Так 70-летний Нанни Моретти эффектно вписывает заглавный титр в пролог своего нового фильма. Моретти, которого не зря называют итальянским Вуди Алленом, полвека ставит свои синефильские и политически ангажированные комедии о запутавшихся интеллектуалах. Почти столько же лет он не вылезает с этими историями из каннских конкурсов и однажды даже выиграл «Золотую пальмовую ветвь» (в 2001-м с «Комнатой сына»). Новый фильм Моретти тоже презентовал в Канне, но на этот раз без особого успеха: общее содержание рецензий сводилось к тому, что старик впал в блажь.
В англоязычных странах фильм называется «Светлое будущее», в России же пойдет под заголовком «Великая магия» (великой магией, если кто не знает, когда-то величали кинематограф). Работяги из пролога неслучайно показались неореалистическими — это актеры, играющие в весьма колоритно стилизованном (сочные цвета, мегаватты искусственного света, нарисованные задники) фильме о расколе, приключившемся в Итальянской коммунистической партии в 1956 году, когда венгры принялись валить памятники Сталину, после чего в Будапешт въехали советские танки. Сюжет фильма в фильме не столько дополняется, сколько дополнительно разукрашивается гастролями в Риме венгерского цирка, по приглашению местной партийной ячейки приехавшего выступить перед генсеком Пальмиро Тольятти. С клоунами или без, но для КПИ, до того 35 лет сплоченно следовавшей непререкаемым советским курсом, 1956-й действительно был переломным. Внутрипартийное брожение и грядущий раскол, по задумке автора этого политического опуса, должны воплотиться в судьбе его главного героя, секретаря райкома: не справившись с нарастающей многоголосицей мнений и прочими противоречиями внутреннего и внешнего характера, в финале он сует голову в петлю.
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Последовать за своим героем впору и режиссеру — его, как чаще всего, когда Моретти делает кино про кино («Сладкие сны», 1981; «Дорогой дневник», 1993), он сам и играет. Венгерские клоуны, которые в его фильме, разинув варежку, бок о бок с итальянскими коммунистами смотрят, как советские дула целятся в их сограждан,— чушь слоновья по сравнению с тем бардаком, что творится на съемках. Если цирковые слоны не могут поделить территорию — французские задирают немецких, вместо того чтобы синхронно раскланиваться в костюмах венгерских,— то что уж говорить о людях! Главная актриса (лучезарная чешка Барбора Бобулова, чья уютная женственность заставляет вспомнить золотой век чехословацкой салонной комедии) уверена, что играет историю любви, несет отсебятину, а в ключевой сцене отказа от партбилета лезет целоваться к партсекретарю. Дочь режиссера, начинающий композитор, наотрез отказывается принять участие в старинном ритуале (в начале съемок смотреть корявый дебютный фильм Жака Деми «Лола», где Анук Эме пляшет и поет на сцене портового кабака), а вдобавок не хочет показывать отцу партитуру к его будущему фильму. Впрочем, настанет момент, и ее от начала до конца напоет жених дочери на обеде знакомства с родителями. Женихом же окажется одутловатый 70-летний польский посол — его играет Ежи Штур, главный актер первых фильмов Кшиштофа Кесьлёвского («Кинолюбитель», 1979, Золотой приз Московского кинофестиваля).
Едва начав описывать «Великую магию», понимаешь, что она является катастрофой для зрителя, не слишком знакомого с авторским кино XX века. Куда ни кинь — всюду цитата, причем цитата неразжеванная. И если мне, дипломированному выпускнику ВГИКа 1994 года, смешно, что именно от просмотра «Лолы» дочь бежит как от ладана, или, слушая, как, едва опомнившись от посла-Штура, герой Моретти читает лекцию своему молодому коллеге, начинающему режиссеру, ставя ему в пример «Короткий фильм об убийстве»,— то зритель 30-летний или просто такой, который знавал в своей жизни занятия поинтересней разглядывания Джины Роулендс (Джина Роулендс здесь тоже есть!), просто увидит на экране вздорного подагрического старика, который портит жизнь молодым, причем суть его претензий остается не просто туманной, а звучит как речь пациента острого психиатрического отделения.
Даже в его собственной съемочной группе все сотрудники младше 40 лет оборачиваются врагами: ассистент на читке сценария переспрашивает, идет ли в нем речь о русских коммунистах в Италии. Ответ, что в Италии тогда насчитывалось 2 млн коммунистов, ассистент просит уточнить, проживало ли в Италии в 1956 году 2 млн русских коммунистов, пока от бессилия, нетерпения и неспособности что-либо этому балбесу объяснить Моретти не начинает подпрыгивать. Тут уже такой накал, что какой угодно зритель с хорошим чувством юмора может и впрямь начать получать от фильма того же рода удовольствие, что я от комедии с Луи де Фюнесом, даже не вникая в суть произносимого.
В самой потешной сцене фильма Моретти просто берет молодого режиссера вместе со всей его съемочной группой в заложники, подловив на одной из улочек Рима, когда тот снимает козырный эпизод своего боевика: один ставит другого на колени и стреляет ему в лоб. Вслед за предсказуемыми стариковскими претензиями в ход идут и железные синефильские аргументы. В их числе, к примеру, такой, что «Кассаветиса мы обязаны любить уже за одно то, что он красавец» (самому Моретти свойствен нарциссизм, с первых лент — «Се — бомба», 1978 — он выражал озабоченность собственной внешностью, а с Кассаветисом они в самом деле слегка похожи). В итоге на площадку призывается видный математик Ксения Валери, какой-то седовласый историк искусств, на прямую связь из своего кабинета на манер познавательной передачи выходит архитектор Ренцо Пьяно, каждый со своей колокольни объясняет, почему сцену убийства нельзя снимать так. Но режиссер-юнец только мерзнет и обиженно хлопает сонными пустыми глазами. Не дозвонившись Мартину Скорсезе, после восьмичасовой осады Моретти уходит в рассвет, а за его спиной юнец сводит мизансцену обратно и снимает свой выстрел точно так же, как и планировал. Все, чего удалось добиться Моретти,— бессонная ночь и сорванный голос.
Есть, впрочем, у героя Моретти проблемы и посерьезнее, чем упрямая необразованная молодежь. Его жена-продюсер (Маргерита Буй) параллельно с его фильмом продюсирует и картину того сонного молодца с пистолетами — чем вносит путаницу в графики. А еще втайне посещает психотерапевта в надежде обрести силы покинуть мужа после 40 лет брака. «Я боюсь совершить ошибку и вызвать его осуждение — это выматывает. К тому же все эти 40 лет мы говорили о политике, о кино, о работе — только не о нас».
Применительно к реальному Моретти последнее легко объяснимо. Родившийся в 1953-м и готовивший себя для авторского кинематографа, которым на весь мир гремела Италия времен его отрочества, времен великих леваков Бертолуччи, Беллоккьо и Пазолини, по возрастным причинам Моретти не успел ни пошвыряться коктейлями Молотова, ни влиться в единый марш киноэнтузиастов. 20-летним он пришел на развалины, когда фильмопроизводство в Италии снизилось более чем вдвое, и, лишившись возможности совершить то, к чему готовился, уже полвека не может об этом «том» — революции, великом кино и т. п.— наговориться.
Но у героя Моретти есть повод пойти на уступки. Угроза развода на старости лет заставляет его переписать финал с самоубийством, а заодно и саму историю (как давеча Квентин Тарантино переписал историю Голливуда): в новой редакции сценария и мировой истории Тольятти внял голосу несогласных и «Унита» вышла с передовицей, отвергающей гегемонию СССР. Возникает титр «И с тех пор мы жили долго и счастливо», а на экране в едином порыве выходят на демонстрацию актеры из всех прежних фильмов Моретти. Вот только демонстрация эта снята и выглядит ровно так, как те, что венчали сталинские духоподъемные комедии вроде «Цирка» (1936). Даже под занавес зрителю «Великой магии» не обойтись без весьма специфических знаний. И сдача Моретти позиций сродни галилеевской реплике в сторону: «А все-таки она вертится!»
В прокате с 21 декабря
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram