Танцы монакского двора
«Вечер Равеля» в Балете Монте-Карло
На сцене Форума Гримальди премьерой «Вечера Равеля» Балет Монте-Карло отпраздновал столетие со дня рождения князя Ренье III, сплетя в одной программе целый клубок мемориальных событий. Каким образом «Вальс» Баланчина и «Дитя и волшебство» Жан-Кристофа Майо связаны с событиями столетней давности, рассказывает Татьяна Кузнецова.
Фото: Alice Blangero
Фото: Alice Blangero
Фото: Alice Blangero
Фото: Hans Gerritsen
Фото: Hans Gerritsen
Фото: Hans Gerritsen
Фото: Hans Gerritsen
Строго говоря, премьера в этот вечер была только одна: оперу-балет Равеля «Дитя и волшебство» Жан-Кристоф Майо подготовил к рождественским праздникам, объединив в своем спектакле Филармонический оркестр Монте-Карло под управлением Давида Молардо Сориано, детский хор местной Академии музыки, хор Оперы Монте-Карло, молодых солистов из Академии Чечилии Бартоли и Балет Монте-Карло. Соединение этих коллективов в одном проекте само по себе большая редкость. Посвящение «Вечера Равеля» столетию самого почитаемого правителя Монако придавало событию светскую исключительность, а «гений места» обеспечивал историческую преемственность: ведь именно Опера Монте-Карло, давшая приют труппе Дягилева, сыграла ключевую роль и в рождении вошедших в программу произведений, и в жизни их создателей.
«Вальс» Равелю заказал Сергей Павлович в 1919-м, но отверг с изящной формулировкой: «Это шедевр, но не балет», чем смертельно обидел композитора. Из-за чего шесть лет спустя тот не подал Дягилеву руки, когда в Монако готовили к постановке «Дитя и волшебство» — оперу-балет, написанную Равелем на либретто детской писательницы Колетт по заказу Оперы Монте-Карло. «Русский балет» по контракту был обязан станцевать эту «музыкальную фантазию», ставил спектакль 21-летний Баланчин (это была его первая работа на Западе), но оскорбленный нерукопожатием Дягилев поклялся сорвать премьеру, и лишь угроза судебной тяжбы вынудила его отступить. «Дитя и волшебство» снискало на премьере заслуженные лавры. Впрочем, в основном хвалили композитора, дирижера и оркестр — постановка внимания критиков не удостоилась, однако молодой Прокофьев отметил в дневнике «весьма сомнительного вкуса балет».
К балету-опере с экзотическими персонажами в виде Огня, Дыма, Белок и Бабочек Баланчин больше не возвращался. А вот отвергнутый Дягилевым «Вальс» поставил в 1951 году для своей труппы New York City Ballet; эта редкостная для «мистера Би» готическая балетная новелла стала любимым спектаклем Грейс Келли, не переставшей дружить с хореографом и в качестве принцессы Грейс. Своего супруга Ренье она тоже заразила своей страстью к балету в целом и к «Вальсу» в частности: в 1960-е по его приглашению труппа Баланчина исполнила этот балет на площади перед Королевским дворцом. Но и «Дитя и волшебство» не были обделены вниманием монарха: именно после премьеры этого балета в 1992-м Жан-Кристоф Майо получил пост артистического директора Балета Монте-Карло.
Вечер открыли «Вальсом», перенесенным в Монако Патрицией Нири, одной из самых строгих представительниц Фонда Баланчина. Она в очередной раз подтвердила свою репутацию, добившись от труппы, привыкшей к авторскому почерку своего руководителя, идеально баланчинских темпов и жестов, особенно важных в этом «дворцовом» балете изысканных рук, прихотливых поз и церемонных поклонов. И в очередной раз поразила нетленность хореографии Баланчина, даже «сюжетной» — с черным незнакомцем-Смертью, одаряющей восторженную девушку черным колье, черным букетом, черными перчатками и черным платьем. Светлая, почти классицистская ясность хореографии Баланчина способна превратить в поэзию даже такую, казалось бы, дамскую «готику», а тихий саспенс, нагнетаемый последней частью балета, напомнил фильмы Хичкока — неудивительно, что принцессу Грейс так привлекал этот балет.
Разительный, но логичный контраст с «Вальсом» — и музыкальный, и содержательный — составило «Дитя и волшебство». Разумеется, 31 год спустя Жан-Кристоф Майо не повторил своего раннего триумфа, а представил новую версию оперы-балета, хотя либретто Колетт и структура равелевской «фантазии» связывают постановщика по рукам и ногам. Что, в самом деле, можно поменять в этой чертовски изобретательной по музыке и уморительно абсурдистской по тексту истории шкодливого одинокого ребенка, крушащего все вокруг, против которого ополчаются обиженные им предметы и животные? Ну разве что неповоротливые кресло и кушетку заменить на родителей дитяти, статичные деревья — на легкие листья, а мальчика — на девочку: юная длинноногая угловатая Эшли Краухаус, одетая в черные плавки и черно-белую тельняшку, двигается и реагирует как настоящий подросток, хотя Жан-Кристоф Майо вовсе не подражает телесному языку современных детей. Похоже, он вообще не пытается самоутвердиться как хореограф, а просто подыскивает каждому персонажу подходящую ему пластику. Собственно, именно многоголосие и разнообразие «языков» и придают занимательность этому легкому дивертисменту.
Главным союзником Майо в этом спектакле оказался вовсе не Равель: как и на премьере почти столетней давности, композитор затмил хореографа, даром что солистов-певцов упрятали в черную ложу над оркестром, а женский и мужской хор вовсе отправили на балконы. Посоперничать с Равелем в живописности Жан-Кристофу Майо помог художник: волшебник Жером Каплан придумал восхитительные костюмы — легкие, красочные, добавляющие хореографии образной выразительности и оригинальности. Одним из главных совместных шедевров художника и хореографа оказался танец сломанных часов: четверо мужчин-«шестеренок» подбрасывают, корежат и перемалывают «зубцами» своих изрезанных пачек серебряную танцовщицу-«стрелку». Летучая мышь с размахом крыльев метров в шесть, концы которых «утяжелены» танцовщиками, летает в самом буквальном смысле; неистово прыгающий Огонь (три танцовщика, утыканные острыми языками «пламени», и рослая танцовщица, окутанная воздушным покрывалом) сметает все на своем пути; за стремительно семенящей, подскакивающей изогнутыми сиссонами Белкой не успевает ее собственный гофрированный хвост. Непредсказуемая изобретательность, живой юмор и лихо галопирующее действие превратили моралите столетней давности в образцовый рождественский спектакль, равно радующий детей и их впадающих в детство родителей.