премьера театр
Самой популярной пьесой нынешнего сезона, без всякого сомнения, стал "Трамвай 'Желание'" американского классика Теннесси Уильямса. К двум московским спектаклям, в Театре имени Моссовета и ТЮЗе, следует добавить постановку петербургского театра "Приют комедианта", осуществленную режиссером Михаилом Бычковым. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Михаил Бычков — один из немногих современных режиссеров, которые еще не потеряли вкус к внимательному чтению серьезных пьес. Пьес в старом смысле этого слова, то есть таких, где есть истории, характеры, конфликты, где у каждой роли, как и у сюжета в целом, есть начало, развитие и завершение, где за зрителем, в конце концов, сохраняется право не просто глазеть на знакомых по ящику (а хоть бы и незнакомых) актеров, но и следить за героями и соотносить их судьбы со своей. Все это, казалось бы, простые, базовые театральные понятия, но именно на таких спектаклях, как петербургский "Трамвай 'Желание'", понимаешь, что такой театральный продукт уже мало кто умеет делать.
Бычковское внимание к автору не имеет ничего общего с ученической робостью. Иногда оно туманит взор даже въедливым зоилам. Недавнюю московскую постановку "Счастливых дней" режиссер сделал поперек мировоззрения Беккета, но так аккуратно и серьезно, что многие рецензенты приняли сентиментальность за глубину прочтения классика абсурдизма. Автору же "Трамвая" чувственность и чувствительность не только не противопоказана, но даже обязательна. А вот точное следование американским реалиям 40-х годов, при всей колоритности старых кварталов Нового Орлеана, где происходит действие, не так уж необходимо. Журнал Vogue за 1947 год, который листает Бланш Дюбуа, остается едва ли не единственной в спектакле строгой привязкой к тому времени, когда Уильямс написал пьесу. И к тому пространству, в котором он поселил персонажей.
Художник Эмиль Капелюш лишний раз доказал, что на крохотной сцене, где, кажется, трем стульям уже было бы тесно, он умеет создать своеобразную, загадочную и в то же время конкретную среду. Стелла и Стенли Ковальские живут даже не на первом этаже, а в подвале: когда Бланш приезжает, ей приходится спуститься из-под колосников по железной лестнице вниз, в странное жилище, стенами которого служат старые деревянные рамы-решетки, веером нависающие над сценой и слегка напоминающие затонувший корабль. Трамвай привозит Бланш не просто в трущобу, но в мир, лишенный солнца и слегка напоминающий подводное царство.
Можно было бы сказать: загробное царство, еще вернее — предгробное. Реплику прохожей слепой мексиканки, которую часто вымарывают из пьесы — "цветы для мертвецов...", Михаил Бычков делает буквально рефреном спектакля: несколько раз в подсиненной глубине сцены появляется фигура, бормочущая: "Флорес, флорес пара лос муэртес". Так соединяются смерти родных Бланш и самоубийство ее мужа-мальчика, но так выкликивается из тьмы и ее собственный близкий конец. В одной из самых знаменитых сцен пьесы, той страшной ночью, когда Стенли насилует сестру жены, Бланш вдруг отказывается от сопротивления. Она аккуратно ложится на свою жесткую деревянную раскладушку — не так, конечно, как распутницей подкладывалась под очередного мужчину в гостиничке с дурной репутацией, а как жертва, понявшая бесполезность сопротивления и кротко кладущая голову на плаху. И Стенли оказывается в этот момент даже не грубым самцом, а давящим катком — он распластан на раме, которая сверху медленно опускается на Бланш и вот-вот раздавит ее.
Бланш играет Марина Солопченко, а Стенли — Александр Баргман. Два этих актера, художник Капелюш и режиссер Бычков, похоже, образовали в бедном нынче на сценические свершения Петербурге новую продуктивную театральную команду. "Трамвай" — их вторая большая удача после ибсеновской "Норы". В спектакле по пьесе Уильямса очень точно работают и "попутчики": Александр Ронис отлично сыграл усатого недотепу Митча, а Наталья Бартева — Стеллу, уже не похожую на отпрыска благородного семейства Дюбуа, но еще не совсем опростившуюся до настоящей Ковальской. Но решающими в "Трамвае", самыми интересными, как, впрочем, и полагается по пьесе, стали роли Бланш и Стенли.
Работы Марины Солопченко и Александра Баргмана тем интереснее, что режиссер в известном смысле пошел против сложившихся имиджей этих замечательных актеров. Госпожа Солопченко обычно не играет женщин, которые, подобно Бланш Дюбуа, "зависят от доброты первого встречного". Тем драматичнее становится сделанная ею роль. Бланш написана Уильямсом так, что театр может с полным правом подбавлять этой женщине аристократизма или стервозности, сексуальной неудовлетворенности или страдательной хрупкости. У Марины Солопченко Бланш получилась проницательной и умной, иногда высокомерной, иногда насмешливой, но при этом, кажется, способной совершить над собой суд гораздо более строгий, нежели это делают окружающие.
Как господин Бычков разглядел Стенли в Александре Баргмане, актере сильнейшего положительного обаяния, относится к тайнам профессиональной режиссерской интуиции. Обаяние не вытравливали, и Стенли получился вдвойне страшным — именно потому, что привлекателен, силен совсем по-животному, не по-обезьяньи, и к тому же не лишен чувства юмора и чувства собственного достоинства. Их с Бланш взаимная ненависть лишена простой, банальной физиологичности и к тому же, как это ни покажется странным, высекает из действия неожиданные искры юмора. Бычков ни в коей мере не делает из "Трамвая" комедии. Но смех в зале звучит часто. Может быть, таким образом публика просто реагирует на смешные реплики, каких у Уильямса немало. А может быть, отгоняет от себя тревожное и пугающее сочувствие Стенли, которое время от времени явно посещает ее на спектакле. Угаданная режиссером возможность именно такого отношения к персонажу, между прочим, может служить убедительным объяснением сегодняшнего обращения к известной пьесе.