«Мы знаем, что по закону бить не дозволяется»

«Палачи и истязатели», «царские палачи», «звероподобные люди» — так писали газеты о семерых подсудимых, дело которых рассматривала судебная коллегия Верховного суда РСФСР в январе 1924 года. Бывшие служащие Государственного тюремного управления — как высокопоставленные чиновники, так и простые надзиратели — обвинялись в избиениях политкаторжан и издевательствах над ними.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Обвиняемые

На судебном процессе царских тюремщиков не велась фотосъемка. Советские газеты того времени не печатали фотографий и не посылали художников в залы суда. В газетных репортажах не упоминались даже имена подсудимых, только фамилии (так тогда было принято: перед фамилиями «своих», советских, ставилось слово «тов.» и/или должность, фамилии «чужих» печатались без этого предиката).

Самый высокопоставленный в прошлом подсудимый в одном из репортажей «Известий» назван «высокопревосходительным тюремщиком» — в соответствии с обращением, которое ему полагалось до 1917 года. Инспектор Главного тюремного управления (ГТУ) действительный статский советник Иван Сементовский проработал в тюремном ведомстве 16 лет. В корреспонденции «Известий» утверждалось, что он был любимцем министра юстиции Российской Империи Ивана Щегловитова (1906–1915 годы) и имел большую власть, чем начальник ГТУ Степан Хрулев (Хрулев занимал эту должность с января 1909-го по март 1913 года).

«Знаменитейшие палачи-тюремщики, заведовавшие прославившимися на весь мир тюрьмами, были ставленниками самого Сементовского»,— писала газета.

В корреспонденциях из зала Верховного суда вслед за Сементовским обычно упоминался «человек-зверь» Александр Ковалев. В опубликованных в советское время мемуарах бывшего начальника конвойной команды Геннадия Чемоданова есть такое описание Ковалева: «Не успел я сесть за только что поданный самовар, как в квартире, низко пригибаясь в дверях избы, показалась мощная фигура в элегантно сшитой форме тюремного ведомства; из-за воротника великолепно сшитого кителя модного тогда цвета — хаки — с искрой выглядывал белоснежный воротничок, из-за рукавов кителя — такие же манжеты с массивными запонками. Полное лицо незнакомца радушно улыбалось, чуть-чуть на выкат глаза приветливо смотрели из-за стекол пенсне в золотой оправе».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Ковалев служил пехотным офицером, за растрату казенных денег был исключен из военной службы. В упомянутой выше книге Чемоданова утверждается, что, по некоторым сведениям, Ковалев до 9 января 1905 года мог работать вместе со священником Георгием Гапоном в зубатовских (легальных) рабочих организациях. О его карьере в тюремном ведомстве известно больше. Начинал Ковалев с должности помощника начальника Александровского централа Иркутской губернии, в 1907 году был назначен начальником Иркутской тюрьмы. Годом позже за растрату был снят с должности и переведен начальником Кутомарской тюрьмы Нерчинской каторги. (В разных источниках называется разная сумма растраты — от 14 тыс. руб. до 60 тыс. руб. на пару с другим сотрудником. Эти суммы на порядок превышают годовой оклад начальника тюрьмы). В Кутомарской тюрьме он прослужил до 1912 года, после чего был переведен на должность начальника Горно-Зерентуйской тюрьмы Нерчинской каторги. В 1923-м Ковалев был арестован в Тифлисе.

Несколько подсудимых до революции служили в Орловском каторжном централе: помощник начальника тюрьмы В. М. Семашко-Солодовников, бывший тюремный врач Б. М. Рыхлинский, надзиратели Жернов и Новченко.

Действительный статский советник В. М. Мелких занимал должность главного инспектора ГТУ.

Обвинения

Против всех семерых подсудимых были выдвинуты обвинения по статье 67 Уголовного кодекса РСФСР 1922 года (активные действия и активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственных должностях при царском строе). В случае признания виновными они могли быть приговорены к высшей мере наказания и конфискации всего имущества. При смягчающих обстоятельствах наказание могло быть понижено до лишения свободы на срок не менее пяти лет со строгой изоляцией и конфискацией всего имущества.

Хотя в показаниях свидетелей обвинения речь шла о репрессиях, которым подвергались политзаключенные во всех тюрьмах царской России, основное внимание на процессе было сосредоточено на двух местах заключения — Кутомарской тюрьме Нерчинской каторги и Орловском каторжном централе.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

До 1907 года режим содержания политкаторжан в Кутомарской тюрьме и других каторжных тюрьмах отличался от режима содержания уголовных преступников. «Политические» не носили кандалов, ходили в гражданской одежде, свободно передвигались по тюрьме, не были обязаны снимать шапки перед тюремным начальством. В разговоре с ними тюремщики использовали обращение «вы», на обращение «ты» политкаторжане не откликались. 3 (16) июня 1907 года произошел так называемый Третьеиюньский переворот — досрочный роспуск II Государственной думы. Этот день принято считать последним днем Первой русской революции. Вскоре после этого началось ужесточение режима содержания арестованных за политические преступления и политкаторжан. После издания Главным тюремным управлением циркулярного отношения от 20 июля (2 августа) 1907 года политических арестантов стали лишать существовавших ранее привилегий.

Тюремные власти начали активно подвергать политических телесным наказаниям. Политические считали порку «гнуснейшим насилием над личностью, которое искупается только кровью» (по словам адвоката Сергея Анисимова, выступавшего защитником на многих политических процессах).

Издавший упомянутый циркуляр начальник ГТУ Александр Максимовский заплатил за него жизнью: 15 (28 октября) 1907 года эсерка Евстолия Рогозинникова застрелила Максимовского из револьвера. После задержания на вопрос: «Зачем вы убили такого хорошего человека?» Рогозинникова ответила: «Кто ввел в тюрьмах розги для политических?» Некоторых тюремщиков, отдавших приказ о порке, убивали находящиеся на воле товарищами арестантов. Но гораздо чаще случались самоубийства политкаторжан. Чтобы привлечь внимание общественности к положению политкаторжан, 27 ноября (10 декабря) 1910 года в Зерентуйской каторжной тюрьме Нерчинской каторги покончил с собой эсер Егор Созонов, осужденный за убийство министра внутренних дел Вячеслава фон Плеве.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Кутомарская тюрьма. Входные ворота

Фото: Государственный центральный музей современной истории России

Работы ссыльно-каторжных при обжигании руд во дворе Кутомарского завода

Фото: А. Кузнецов / Ивановский государственный историко-краеведческий музей имени Д.Г. Бурылина

В 1912 году с подачи инспектора ГТУ Сементовского в Кутомарскую тюрьму был назначен новый начальник — Александр Головкин, бывший помощник начальника Орловского каторжного централа. После Орла он служил на строительстве Амурской железной дороги. Там, по свидетельству эсера Иосифа Жуковского-Жука, Головкин собственноручно забивал каторжан до смерти.

Головкин резко ужесточил режим содержания политкаторжан, заявив: «Нет политических и уголовных — есть каторжные». В ответ политкаторжане объявили голодовку.

Конфликт сумел погасить начальник Нерчинской каторги Николай Забелло. В августе 1912 года в Кутомарскую тюрьму приехал с инспекцией Сементовский. Обходя одиночки, Сементовский зашел в камеру к эсеру Израилю Брильону, который в 1905 году бросил бомбу в могилевского губернатора. Из книги Брильона «На каторге. Воспоминания революционера» (книга также издавалась под названием «На каторге. Воспоминания террориста. Сборник рассказов»):

Сложив по-наполеоновски на груди руки и, пронизывая меня своим острым холодным взглядом, он вдруг спросил:

– Ну а как тебя звать-то?

Брильон не потерпел обращения на ты:

— Вы, сударь, научитесь сначала элементарным правилам вежливости, а потом уже разговаривайте с людьми!

Сементовский приказал наказать Брильона. После порки (35 ударов розгами) заключенный попытался отравиться, но яд не подействовал. Политкаторжане возобновили голодовку. 18 (31) августа покончили с собой Симон Лейбазон, Петр Рычков, Николай Маслов, Сигизмунд Пухальский. Еще несколько человек покушались на самоубийство, но выжили. Эти события получили широкую известность как Кутомарская трагедия.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

«Боже мой: выпороли! Поймут ли посторонние люди ужасный смысл этого слова? Мне кажется, что только тому, кто сам на собственном теле перенес это страшное наказание, знаком весь ужас этого положения, когда вполне взрослого мыслящего человека хватают, раздевают и начинают пороть!... Революционер мало чувствителен к физическим мукам: самое страшное – унижение личности. Я страдал и физически, и испытывал адскую боль, и еще через полгода после наказания я вытаскивал из тела толстые обломки прутьев… Но тело зажило, а душа и до сих пор не может понять и принять этого унижения». (Израиль Брильон. «На каторге. Воспоминания революционера»)

Фото: издательство «Благо»

Израиль Брильон сумел пережить Кутомарскую тюрьму. Из ссылки он бежал в США, после революции вернулся в Россию. В 1918 году в Сибири был схвачен и расстрелян по приказу атамана Ивана Калмыкова

Фото: Государственный музей А.М. Горького

Ответственный работник газеты «Гудок» Август Потоцкий, бывший политкаторжанин, так вспоминал объезд мест заключения Сементовским: «В Тахтамынде случилось следующее: пал бык. Его закопали, но потом, когда помощнику начальника команды пастуха доложили об этом, он велел пастуха выпороть, а быка выкопать и дать его в котел.

— Эта сволочь все сожрет.

Повар отказался класть мясо в котел. Его выпороли и отправили в кандальную команду. Пищу в этот день варили надзиратели; но каторжане категорически отказывались от выхода на работу, объясняя, что голодные они не могут работать…

— Вот я вас сейчас накормлю, так-перетак вашу мать,— закричал Сементовский.— Надзиратели, приготовьтесь!

Как облегчали лишение свободы движения

Был вызван конвой, и началась самая ужасная и безобразная порка. Пороли не розгами, а толстыми палками. Из 150 каторжан, подвергшихся порке, до смерти было запорото человек восемь, из них двое политических».

О начальнике Кутомарской тюрьмы Николае Ковалеве Израиль Брильон в своей книге писал так: «Чуть ли не ежевечерне Ковалев с толпой надзирателей и конвойных солдат врывался в казармы заключенных; начиналось поголовное избиение. Не щадили ни стариков, ни больных. Били прикладами, кулаками, ногами, тяжелыми железными ключами. Начальник подавал пример. Весь побагровевший, с револьвером в руках, он, как иступленный, бегал от арестанта к арестанту, нанося удары. Часто на пороге камеры ставили высокие деревянные скамейки, через которые должен был прыгнуть арестант, прежде чем попасть в камеру. Подвергались этой муке и бессрочники, закованные в ручные и ножные кандалы. Если же какой-либо несчастный с разбитой головой и залитыми кровью глазами, не видя ничего, спотыкался и падал, на него набрасывались надзиратели, избивали его до потери сознания и, схватив за голову и ноги, с размаху бросали под нары. Медицинской помощи не оказывали».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Орловский каторжный централ имел репутацию самой страшной из тюрем. «Худая слава об Орловском централе была широко распространена не только среди самих каторжан, но и среди служащих тюремного ведомства, а также среди конвойных команд, сопровождавших партии заключенных»,— пишет Михаил Гернет в своем классическом труде История царской тюрьмы. В книге Гернета приводится свидетельство одного из бывших арестантов централа: «Когда прибывает новая партия в Орел, всем прибывшим велят раздеться в бане совершенно, оставляя на себе только кандалы. Голых принимает один из шести помощников начальника, называя каждого отдельно. От них нужно пройти сквозь строй выстроившихся в два ряда надзирателей в количестве 20–25 человек в другую комнату за бельем. Помощник сопровождает каждого грозным "принять", прибавляя иногда — "хорошего" или «дурного поведения». Выстроившиеся надзиратели "принимают" тогда всех без исключения, кто кулаком, кто резиною, кто ногою. И горе тому, о ком помощник скажет "дурного поведения", горе тому, кто почему-либо не понравился надзирателям, горе тому, кто недостаточно пассивно и трусливо принимает удары, горе тому, кто "рассуждает", кто политический, кто еврей, кто не носит креста на груди, кто, наконец, оказывается достаточно ловким и сильным и сквозь строй слишком скоро пробегает.

Тех хватают за кандалы, бросают на пол и лежачего бьют резинами, ногами и всем, что под руки попадает, до совершенной потери сознания жертвы. Потом отливают водой и на простынях уносят в госпиталь.

Остальных ведут в одиночки, где каждый обязательно должен пробыть по крайней мере 14 суток. Здесь бьют и издеваются самым ужасным образом, здесь дрессируют арестантов на ходячие манекены. Каждый арестант должен быть послушным и покорным перед каждым надзирателем, как перед грозным всегда властелином жизни и смерти его; должен держаться тихо, как тень двигаться и отвечать может только как заведенная машина. Нельзя просить о чем-нибудь, не говоря уже о требовании. Все находятся под вечной безустанной, ни на минуту не прерываемой опасностью быть битым немилосердным боем — боем на смерть хорошо выдрессированными в этом отношении палачами».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Камера-одиночка в Орловском централе

Фото: издательство политкаторжан

Двойной корпус камер-одиночек Орловского каторжного централа

Фото: издательство политкаторжан

На суде утверждалось, что Семашко-Солодовников был одним из вдохновителей и непосредственных участников подобных издевательств над политическими: «Политкаторжанин Бейлин, почти ежедневно избиваемый по приказанию Солодовникова, лишился рассудка и умер. Солодовников был инициатором практиковавшихся в орловском централе частых обысков, также сопровождавшихся поголовным избиением обыскиваемых. Солодовников собственноручно бил каторжан по лицу. Результатом избиения была смерть политкаторжан Пивоварова и Сандлера и самоубийство Сапотницкого и Левина. В середине 1912 года администрацией тюрьмы было устроено известное побоище прибывших из Шлиссельбурга политических, послужившее поводом к внесенному с.-д. фракцией Гос. Думы запросу. Это избиение политических, в котором непосредственное участие принимал Солодовников, было небывалым по своей жестокости... Кто падал в обморок, тому надзиратель сейчас же давал нюхать нашатырный спирт, заранее приготовленный, для того, чтобы можно было дольше продолжать избиение и издевательство».

Два обитаемых острова системы ФСИН

Про двух надзирателей Орловского централа в суде говорилось следующее: «Ни один обыск не обходился без участия кровожадного Жернова. Как-то Жернов, придравшись за что-то к 50-летнему старику, политкаторжанину Бадаукису, избил его до потери сознания... Новченко был также одним из ближайших помощников Солодовникова. Он был заведующим знаменитого застенка-бани, где производилась приемка политкаторжан. Новченко принимал самое активное участие в избиении политических».

Вот в чем обвиняли тюремного врача Рыхлинского: «На глазах у Рыхлинского в больнице и даже в его врачебном кабинете надзиратели били больных людей, стаскивали умирающих на пол, не веря тому, что они не могут стать на поверку. Рыхлинский не только не принимал никаких мер к облегчению болезни политических, но когда к нему обращались с просьбой оказать помощь, обыкновенно отвечал: "Поделом, не нужно было попадать в тюрьму"… Рыхлинский не только знал об истязании политических заключенных, иногда даже со смертельным исходом, но и давал заведомо ложные свидетельства о смерти якобы от туберкулеза дотюремного происхождения».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Председатель ОГПУ СССР Феликс Дзержинский сидел в Орловском централе в 1914–1916 годах. Вот его отзывы о враче. Из письма старшей сестре Альдоне Булгак, 15 марта 1915 года: «Теперь здесь свирепствует брюшной тиф, говорят, что уже умерло много политических заключенных. Условия для лечения прямо-таки ужасные.

Врача Рыхлинского называют палачом, ибо каждый больной — это его личный враг. Увидеть его может лишь умирающий, к заразным больным он совсем не ходит.

Никаких лекарств, кроме порошков, больным не дают. Трудно даже увидеть или вызвать фельдшера: больных с высокой температурой оставляют по пять дней в камере без всякой врачебной помощи».Из письма тестю, Сигизмунду Мушкату, март 1915 года: «Это некий г. Рыхлинский, поляк, который передразнивает польскую речь поляков-"пенсионеров", не умеющих говорить по-русски, и который ругает их последними словами».

В изданном в 1929 году (то есть через пять лет после суда) сборнике воспоминаний бывших политкаторжан «Орловский каторжный централ» приводятся слова одного из надзирателей, сказанные политическому заключенному: «Мы знаем, что по закону бить не дозволяется. Думаешь, не знаем. Знаем, брат, прекрасно знаем. Да закон-то у нас в кармане: что хотим, то и делаем с ним. Понимаешь? Хотим — его съедим, хотим с чаем выпьем… А то ты тоже, наверное, думаешь, что, дескать, я политический, меня не смеют тронуть. Бить, де, не полагается... Наплевать нам на это. Забьем и только, до смерти забьем, слышишь?»

Главное обвинение в адрес главного инспектора ГТУ Мелких состояло в том, что именно он направлял политических заключенных в страшный Орловский централ. Кроме того, он писал проекты ответов министра юстиции Ивана Щегловитова Государственной думе на запросы трудовиков и социал-демократов по поводу избиений политзаключенных в Орловском централе и других тюрьмах. Так, политические, прибывшие в Орловский централ из Шлиссельбурга, по его утверждению, вели себя вызывающе, «грубо обращались с тюремной администрацией и никакому избиению подвергнуты не были». В таком же духе был подготовлен ответ на Кутомарскую трагедию.

Речь прокурора

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Обвинителем на процессе выступал помощник прокурора Верховного суда РСФСР Михаил Васильев-Южин. В своей речи он отметил, что все подсудимые пытаются свалить вину на кого-то другого: «Мы слышали от Новченко, что он действовал на основании приказов начальства, от Семашко, что ему начальство приказывало, Ковалев ссылается на генерал-губернатора и Сементовского, Сементовский кивает то на высшее начальство, то на низших агентов, действовавших якобы по личному усмотрению… Но все подсудимые представляли одну чудовищную мясорубку, которая уничтожила сотни и тысячи людей… Ясно, что они становились составной частью этой машины постольку, поскольку у них была собственная воля. Не втолкнули же их туда насильно, в особенности таких, как Сементовский, Мелких и доктор Рыхлинский».

В Кутомарской трагедии прокурор обвинил в первую очередь Сементовского: «Где он появлялся, этот убеленный сединою старик, повсюду он творил зло. В отношении его может быть лишь одни приговор: расстрел».

По поводу Ковалева прокурор отметил, что с политическими он часто вел себя не так жестоко, как с уголовниками, хоть и не всегда: «Мы не можем забыть, что многие наши товарищи потерпели от Ковалева самым жестоким образом. Во-первых, тов. Рейзнер, затем Зайденбурм, который письмом подтверждает, что Ковалев его выпорол. Тов. Емельян Ярославский, отбывавший каторгу в Зерентуе при Ковалеве, показывает, что Ковалев выпорол Алепшера и тем же грозил и Ярославскому… Товарищи доказывали, что Ковалев сажал политических в нетопленные карцеры, где платье примерзало к полу. Затем идут голодовки, покушения на самоубийства и т. д., и т. д. Но как бы ни были тяжки перечисленные преступления Ковалева, он за то небольшое добро, которое делал части политических, заслуживает снисхождения. Суд должен это учесть Ему должно быть назначено минимальное наказание по 67-й статье — пять лет».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

К высшей мере наказания прокурор просил приговорить другого чиновника ГТУ: «Мелких, распределяя непокорных политических по каторжным тюрьмам, великолепно знал, кого надо отправить в орловский застенок, зная, что в Орле не только бьют, но и убивают. Мелких принадлежит к нашим скрытым врагам, к той категории людей, которые при первом удобном случае нанесут нам тот вред, какой смогут. Я думаю, что и в отношении Мелких, как и Сементовского, может быть одно решение: уничтожить».

«Жалкий теперь на вид Семашко-Солодовников был одним из самых жестоких угнетателей политических,— заявил прокурор.— Он весьма быстро приспособился к орловским условиям и вскоре сделался правой рукой Сементовского…

Преступления этого палача слишком свежи в памяти суда, чтобы о них говорить. Для такого палача и нашего врага нет места среди нас. К нему может быть применена лишь одна мера наказания по 67-й статье: расстрел».

В связи с тем, что бывший надзиратель Новченко полностью признал свою вину, прокурор просил приговорить его к минимальному наказанию по статье 67 — пяти годам тюрьмы. От обвинения бывшего надзирателя Жернова прокурор отказался за недостаточностью улик.

По мнению прокурора, доктор Рыхлинский был даже хуже Семашко-Солодовникова: «Он даже сам бил политкаторжан. Вся его деятельность — не пособничество и укрывательство, а сотрудничество с тюремщиками. Жестче, отвратительнее фигуры нельзя себе представить. Каторжане, даже умирая, не шли к нему в больницу, а умирали в кандалах. Для Рыхлинского может быть лишь одна мера наказания — расстрел».

Речь общественного обвинителя

Общественный обвинитель тов. Крамаров в своем выступлении на суде заявил: «Все политкаторжане — жертвы царского тюремного режима — ни в какой степени не руководятся сейчас чувством мести. Самое страшное наказание подсудимых не искупит бесчисленных страданий и мучений, пережитых товарищами. Искуплением за принесенные жертвы является то, что здесь, под портретами т. т. Ленина и Троцкого, заседает пролетарский суд, что существуют советская власть и Коминтерн».

Речи защиты

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Адвокат Николай Мандельштам в своей речи указал, что карьера его подзащитного Сементовского, который за полтора десятилетия не получил никакого продвижения по службе, доказывает: он не имел того значения, которое ему приписывает суд. В инциденте с Брильоном Сементовский, по словам адвоката, не несет полной ответственности, так как не давал распоряжения подвергнуть Брильона телесному наказанию. Кроме того, адвокат посчитал неустановленным, что Сементовский виноват в ухудшении тюремного режима. В отношении Рыхлинского адвокат заявил, что тот активного участия в борьбе против революционного движения не принимал, а был всего лишь грубым и жестоким человеком и халатным врачом. Следовательно, судить его следует не по статье 67, а по статье 68 («Укрывательство и пособничество всякого рода преступлениям, предусмотренным ст. ст. 57–67, не связанные с непосредственным совершением означенных преступлений или при неосведомленности о их конечных целях, карается лишением свободы на срок не ниже одного года»).

Адвокат Иосиф Диннесман отметил, что в преступлениях Ковалева отсутствовало стремление подавить революцию. Ковалев оказал ряд услуг и предоставил ряд льгот политкаторжанам. Что касается отдельных фактов жестокого обращения с политкаторжанами, то адвокат приписал их несдержанному характеру Ковалева. Также Диннесман указал на то, что книга Брильона частично основана на легендах, поэтому при вынесении решения суд должен использовать ее осторожно.

Откуда в России брались палачи

Адвокат Александр Аронович отметил, что обвинение против Мелких основано на его же собственных показаниях, данных на предварительном следствии в качестве свидетеля. Мелких, по мнению адвоката, мало причастен к ужесточению тюремного режима. Адвокат посчитал, что не следует привлекать его подзащитного по статье 67.

Остальных подсудимых защищал адвокат Знаменских (его имя установить не удалось, в газетных репортажах его речь не приводится).

Последнее слово подсудимых

Подсудимый Сементовский признал себя виновным в том, что настаивал на приведении в исполнение того, что предлагало тюремное управление, в грубом исполнении инструкции тюремного управления по ухудшению режима политических. Он публично попросил прощения у всех борцов за свободу, которые страдали нравственно и физически по его вине. Ради семьи он просил суд дать ему умереть естественной смертью, хоть бы и в тюрьме.

Подсудимый Ковалев сослался на то, что в 1917 году стал работать на советскую власть. «Быть может, я и делал ошибки, быть может, я и самодур. Но во всем этом суд разберется лучше, чем я сам».

Подсудимый Мелких заявил, что никогда не был врагом советской власти, с которой его связывает кровь безвременно погибшего сына, сражавшегося с Юденичем и павшего в бою на 18-м году жизни. В связи с этим он попросил о снисхождении.

Подсудимый Семашко-Солодовников признал себя виновным, сказал, что не отдавал себе отчета в том, что делает под давлением начальства. Заплакав, он попросил: «Простите меня, преступника».

Подсудимый Рыхлинский сознался в грубости и жестокости в тюрьме, признал свою халатность в отношении заключенных и попросил суд о снисхождении, ссылаясь на то, что шесть лет служил советской власти.

О чем говорили в своих последних словах подсудимые Жернов и Новченко, в газетах не сообщалось.

Приговор

Приговор был вынесен 18 января 1924 года в 4-м часу утра (в нескольких источниках указываются другие даты — 17 и 19 января). Сементовский и Мелких были приговорены к расстрелу, но, ввиду того что «они не были первостепенными деятелями тюремного ведомства, а также преклонного возраста», расстрел был заменен лишением свободы на десять лет со строгой изоляцией.

Семашко-Солодовников был приговорен к десяти годам лишения свободы со строгой изоляцией, Рыхлинский — к пяти годам лишения свободы со строгой изоляцией, Ковалев — к пяти годам лишения свободы со строгой изоляцией условно, Новченко — к трем годам лишения свободы со строгой изоляцией условно.

Жернов был освобожден от наказания за недоказанностью обвинения.

Прокурор Васильев-Южин оспорил приговор. 15 февраля 1924 года сообщалось, что Верховный суд оставил приговор без изменения.

Эпилог

В марте 1925 года суд в Тифлисе вынес приговор бывшему царскому тюремщику Ивлиеву, который впоследствии служил в белой армии, а затем, скрыв свое прошлое,— в Красной. Ивлиев был приговорен к десяти годам заключения со строгой изоляцией, поражением в правах и конфискацией имущества.

Кто сидел в самой известной тюрьме США

1 июля 1925 года был арестован находившийся в розыске бывший начальник Кутомарской тюрьмы Головкин, обвиненный в причастности к диверсии — крушению поезда Москва—Владивосток. О суде над ним центральная печать не сообщала.

Новых громких процессов над царскими тюремщиками, подобных тому, что состоялся в январе 1924 года, больше не проводилось.

Выступавший в качестве свидетеля обвинения на процессе царских тюремщиков бывший политкаторжанин Иосиф Иванович Жуковский-Жук (настоящее имя — Ян Степанович Плястен) в 1933-м был сослан в Новосибирск, 10 февраля 1937 года арестован по обвинению в «участии в японо-эсеровской террористической организации», а 24 августа 1937 года — расстрелян.

Прокурор Михаил Васильев-Южин, выступавший на процессе в качестве обвинителя, в 1937 году занимал должность заместителя председателя Верховного суда СССР. 8 ноября 1937 года был расстрелян.

Алексей Алексеев