Тихое искусство жить не по лжи
Группа «13» и стратегии независимости в советском искусстве
В Музее русского импрессионизма открывается выставка «Группа "13". В переулках эпохи»: покажут три сотни картин, рисунков и книг из 17 музеев и 13 частных коллекций Москвы, Петербурга и регионов России. Куратор Надежда Плунгян предлагает вслушаться в долгое эхо группы, просуществовавшей всего три года, но оставившей глубокий след в независимом советском искусстве.
Антонина Софронова. «После грозы. У Кропоткинских ворот», 1933
Фото: Частное собрание
Антонина Софронова. «После грозы. У Кропоткинских ворот», 1933
Фото: Частное собрание
«Когда смотришь на этих Даранов, Древиных, Мавриных и др., то невольно задаешься вопросом: зачем Главискусство дает средства на такое искусство, зачем этих людей еще кормят советским хлебом?» — рецензия на последнюю выставку группы «13», опубликованная в журнале «За пролетарское искусство» в июне 1931 года, была не просто самой хлесткой во всей погромной кампании — автор между строк призывал очистить систему советского художественного образования от «ярого западничества и формалистского подхода» (одни члены группы преподавали, другие были плодами вхутемасовского просвещения). Александра Древина (Древиньша) перестали кормить советским хлебом в 1938 году — его расстреляли на Бутовском полигоне «за контрреволюционную деятельность». Древинского ученика Романа Семашкевича, тоже упомянутого в статье, расстреляли годом раньше там же. Писателя Юрия Юркуна, участвовавшего в выставках «13-ти» на правах художника-любителя, казнили в 1938-м в Ленинграде — он проходил по «писательскому делу» и был расстрелян вместе с Бенедиктом Лившицем, Валентином Стеничем и Вильгельмом Зоргенфреем. Валентина Юстицкого арестовали в 1937 году — следующие 10 лет он провел в лагерях, умер вскоре после освобождения. Лев Зевин и Михаил Недбайло погибли на фронте. Залман Либерман и Чеслав Стефанский умерли в начале 1940-х, еще сравнительно молодыми людьми,— травля «формалистов» не способствовала московскому долголетию. «13» — это к тому же вдовья группа: Надежде Удальцовой, жене Древина, удалось сберечь наследие мужа — она подписывала его картины своим именем, спасая их от конфискации; Ольга Гильдебрандт-Арбенина, жена Юркуна, при обыске спрятала часть рукописей и рисунков — рисунки сберегла, рукописи, оставленные у друзей, погибли в блокаду.
Группа с несчастливым названием (по числу экспонентов первой выставки — позднее состав менялся, так что круг участников расширился до 20 человек) возникла в Москве, но ее ядро — Владимир Милашевский, Николай Кузьмин и Даниил Даран — было связано с художественными школами Саратова и Петербурга. Формально «13» просуществовали всего три года: с 1929-го по 1931-й. Провели две выставки, первую и третью (вторая не состоялась из-за внутренних разногласий, но к ней был напечатан каталог с манифестом). Первая, «выставка рисунков» 1929 года, прошла с успехом: критика хвалила, многое закупило то самое Главискусство. Третью, «выставку картин» 1931 года, разгромили как «вылазку буржуазных художников». Первый успех, особенно у беспартийной критики и музейных хранителей, был связан с тем, что в «13-ти» увидели московскую альтернативу доминировавшей тогда ленинградской школе графики: этаких бодлеровских «художников современной жизни», очерчивающих ее ускользающие контуры линией, что воспитана в музее — и классического, и новейшего искусства, и в Эрмитаже, и в ГМНЗИ. К первому выступлению подготовились тактически грамотно: Милашевский, вхожий в самые изысканные интеллектуальные круги Ленинграда, завсегдатай кузминских чаепитий, привлек членов тройственного семейства Михаила Кузмина — гениальных самоучек Юркуна и Гильдебрандт-Арбенину; к художникам, чья юность осталась в Серебряном веке, добавили вхутемасовской молодежи — однокашников и младших товарищей Татьяны Мавриной, жены Николая Кузьмина и первой кисти «13-ти». Накануне второй, несостоявшейся выставки вхутемасовская молодежь взбунтовалась — случился раскол. Тогда третью, картинную, решили усилить за счет старой гвардии — пригласили героев довоенного авангарда: Древина, Удальцову, Антонину Софронову, из Америки прислал работы сам «отец русского футуризма» Давид Бурлюк. На третью выставку позвали Луначарского — тот, видимо, вспомнив дореволюционную молодость, когда был поклонником парижской школы, то есть по вкусам вполне совпадал с «чертовой дюжиной», одобрил и даже рекомендовал музеям приобрести кое-какие работы.
Фото: Саратовский государственный художественный музей им. А.?Н. Радищева
Фото: Собрание Александра Шелудченко
Фото: Собрание Александра Шелудченко
Фото: Частное собрание
Фото: Собрание Александра Шелудченко
Фото: Государственный Русский музей
Фото: Государственный музей искусства народов Востока
Фото: Саратовский государственный художественный музей им. А. Н. Радищева
Фото: Государственное музейное объединение Художественная культура Русского Севера, Архангельск
Фото: Собрание Романа Бабичева
Фото: Собрание Александра Чапкина
Фото: Государственная Третьяковская галерея
Фото: Государственная Третьяковская галерея
«Сознательно работают на западного потребителя», «продолжают реакционные традиции», «калечат и уродуют молодежь», «фокусничают» и «эстетствуют», «индивидуалисты», «идеалисты» — как их только не клеймили. Ну, конечно, идеалисты. Вечно твердившие о времени, о пластическом языке, адекватном настоящему времени, о том, что поймают ритм и цвет времени, прямо по заветам Стендаля, они — со своими городскими сценками, «нюшками» и высококультурным ретроспективизмом в иллюстрации к классике, со своим поздним фовизмом и западничеством — совершенно не чувствовали духа времени советского социалистического строительства. Точнее — духоты, наступающей со всех сторон. Опереться на Древина и Бурлюка, заручиться поддержкой Луначарского — в 1931 году экс-нарком был не у дел и травлю в печати остановить не мог. «Буржуазные формалисты» пытались было отвечать критикам, но безуспешно, больше «13» не выступали, а вскоре подоспело постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» — все художественные группировки и объединения были распущены. Дальнейшая судьба многих художников группы с несчастливым названием описана выше. Тем не менее группа «13» продолжала жить — и как неформальный дружеский круг эстетов-интеллектуалов, связанных друг с другом семейными и товарищескими узами, и как эстетический ориентир на выжженной всеми идеологическими кампаниями и политическими процессами местности, как агенты влияния «стиля "13-ти"», с каковым опричники официоза вроде Дементия Шмаринова продолжали сражаться чуть ли не до перестройки.
Первоначальный интерес Надежды Плунгян к художникам «13-ти», по которым она 15 лет назад защитила диссертацию, был, надо полагать, программно-феминистского рода: на протяжении всего XX века группу «13», типичный пример так называемого «тихого искусства», считали явлением маргинальным и малозначительным, но феминистская позиция как раз и состоит в недоверии к истории, составленной из «величайших гениев» и «громких имен». Сегодня опыт «13-ти» актуален как жизненная стратегия «делай, что должно, и будь что будет» — на их поразительную резистентность и способность к выживанию и указывает полемический подзаголовок выставки «В переулках эпохи». Нетрудно догадаться, что в нем обыгрывается название выставки «За фасадом эпохи», прошедшей два года назад в галерее Ильдара Галеева: она посвящалась памяти искусствоведа Ольги Ройтенберг, первооткрывательницы художественного поколения 1920–1930-х годов, раздавленного борьбой с формализмом и надолго забытого. Одним из основных жанров «13-ти» в живописи и графике стал такой городской пейзаж, какой можно было бы назвать «переулочным». Не в том смысле, что они воспевали переулки Арбата, хотя и это случалось, а в том, что пейзаж у них, неважно, загорский он или смоленский, был по духу московским, неуловимо противостоящим пейзажу ленинградской школы: тут все другое — атмосфера, плотность городской ткани, переулочная теснота застройки, интенсивность уличной жизни. В том, чтобы поймать пульс или, как они говорили, «темп» этой современной жизни, времени здесь и сейчас, они и видели свою задачу, добивались эскизной скорости и точности реакции, когда линия и пятно, не терпящие никаких поправок, являются моментальным снимком зрительного впечатления и внутреннего лирического переживания. Это и был реализм «13-ти» — совершенно неуместный во времена «борьбы за реализм» между различными версиями авангарда и консерватизма, борьбы за единоличное право определять, каким должно быть подлинное искусство пролетарской эпохи. Но подзаголовок говорит не только о специфике московского пейзажа в творчестве группы — куратор предлагает отказаться от исторической модели, согласно которой это потерянное поколение придавило сталинским фасадом так, что и мокрого места не осталось: те из «13-ти», кто пережил сталинский террор физически, переулками и закоулками, минуя площади для митингов и демонстраций, вышли из зоны страха и немоты, пошли дальше, сохранили себя. То есть история группы «13» — это трагедия, но все же оптимистическая, как и полагалось в сталинской системе жанров.
Отчасти этот горький оптимизм связан с тем, что ядро группы «13» — Милашевский, Даран, Кузьмин, Маврина — не только уцелело, но и продолжило работать, главным образом — в книжной иллюстрации: пусть золотой век их сотрудничества с издательством Academia был недолог, а в пору борьбы с космополитизмом им, западникам-космополитам, пришлось прикусить язык, но после смерти Сталина они ожили. Лучшую обложку к «Оттепели» Эренбурга, «совписательского» издания 1956 года, нарисовал Даран, самый нежный лирик среди «13-ти». На выставке будет много поздних работ, по которым видно, что ядро «13-ти» умудрялось не изменять себе и в самых тяжелых обстоятельствах. Например, в годы войны — военных лишений и военной мобилизации художников: Милашевский сквозь «Окна ТАСС» разглядит воздух Парижа, Маврина, рисуя агитплакаты, станет упражняться в стилизациях примитива, благо русский лубок подходил тематически, а Москва, посеревшая и обезлюдевшая, все равно сохранит в их акварелях свой интимно-переулочный, лишенный всякого пафоса и патриотического подъема дух. Конечно, избежать официозного ангажемента удавалось не всем. Борис Рыбченков, фантастически одаренный участник всех трех выставок «13-ти», не выдержит травли, покается, станет как все, но на старости лет, почти ослепнув в начале 1980-х, вдруг напишет чудную серию «Москва двадцатых годов» — вернется в свою вхутемасовскую юность. Надежда Кашина, участвовавшая лишь в первой выставке «13-ти», дважды съездила в творческие командировки в Узбекистан и решила остаться там навсегда — ей потом крепко досталось, ее как следует «прорабатывали», так что в 1940-е и 1950-е она погонными метрами гнала холсты про хлеборобов и хлопководов в стиле триумфального ликования, но в годы оттепели оттаяла и вернулась к тому мелодичному фовизму, за какой ее и позвали в «13». Многие из художников «13-ти» были литературно одарены: дивные мемуары оставил Милашевский, дивные дневники — Маврина. А Кашина писала стихи — отводила душу. Вот из одного ее стихотворения 1943 года: «... просто любить и ничего не лгать, / И мои цветы расцветут».
«Группа "13". В переулках эпохи». Музей русского импрессионизма, до 2 июня
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram