 |
Москва, 11 января 2006 года. Правоохранительные органы принимают в производство очередное дело об экстремизме |
Реакция на резню в московской синагоге, устроенную "тихим и спокойным" юношей, проводившим, как и большинство его сверстников, все свое свободное время за компьютером, оказалась предсказуемой. Одни призывают "ужесточить наказания", другие — "проявить политическую волю", третьи — "объединить усилия в борьбе с экстремизмом". Короче, все как один — православные, иудеи и мусульмане, МИД Израиля и Госдума России — требуют жестких и решительных действий. В отношении кого — придурковатого подростка, начитавшегося фашистских текстов, в изобилии присутствующих не только в интернете, но и на книжных лотках, в том числе расположенных в 50 метрах от наших силовых ведомств? Но сам-то Александр Копцев, задержанный даже не милицией, а силами прихожан, больше не представляет угрозы.
Вопрос, на который действительно важно найти ответ: что провоцирует таких, как Копцев, на совершение кровавого насилия? Молчаливое одобрение общества? Распространенные в массовом сознании антисемитизм и традиционная российская ксенофобия? Попустительство властей в отношении экстремизма и националистических настроений? Или всему виной интернет, где можно найти любую гадость, от детской порнографии до атомной бомбы?
На эти вопросы уже многие годы ищут ответы ученые — историки, криминалисты, психиатры и социальные психологи. Все, что обычно говорится на эту тему, сводится к нескольким банальностям: экстремизм зарождается в маргинальных слоях общества; ощущение несправедливости и собственной ущербности ведет к поиску виновных; последние легко находятся среди представителей иных этнических и социальных групп. А далее — агрессия порождает ответную агрессию, наказания ведут к еще большей озлобленности, ущемленная гордость превращается в чувство собственной правоты и внутреннюю лицензию на убийство. Вывод: во всем виновата социальная несправедливость. Вот были бы все равны, не было бы изгоев, и тогда... Но у нас в стране когда-то уже были все равны, только некоторые "равнее". И на почве советского псевдоравенства национализм — как бытовой, так и государственный — цвел пышным цветом.
Человеческое общество неизбежно делится на группы. Соберите вместе случайно выбранных людей, например пассажиров в аэропорту, пережидающих нелетную погоду. Если ожидание окажется достаточно долгим, они постепенно разделятся на группы чем-нибудь похожих пассажиров. Например, на тех, кто летит на юг или на север, экономическим или бизнес-классом, с багажом или без, на отдых с детьми или на похороны бабушки. Каждая группа непременно выберет себе лидера, который будет отстаивать ее интересы, а все члены группы будут не только ему подчиняться, но и копировать его поведение. Причем те, кто окажется в этой группе не совсем типичным, на кого будут посматривать косо, будет особенно истово пытаться подражать "образцовым" членам группы.
В естественных группах, объединенных не случайным соседством, а более глубокими социальными связями, этот феномен проявляется особенно ярко. Он получил название "феномен прототипа" и досконально изучен социальными психологами. Так, выясняется, что те, кто больше всего похож на прототип, то есть самые типичные, коренные представители группы, вообще могут не соблюдать никаких правил группового поведения. Собственно, их поведение, каким бы оно ни было, и является правилом. А вот те, кто по тем или иным параметрам не дотягивает до прототипа, особенно ревностно подражают образцу и следят за соблюдением групповых норм. Иначе им нельзя — иначе их собственное членство в группе будет выглядеть сомнительно, их могут вообще исключить. А для любого человека нет ничего страшнее исключения из группы, с которой он себя отождествляет.
Именно поэтому вчерашние иммигранты нередко становятся слишком ярыми, карикатурными патриотами новой родины; полукровки — самыми непримиримыми националистами; неофиты — религиозными экстремистами; полуграмотные — языковыми пуристами; едва разбирающиеся в футболе — самыми агрессивными фанатами; никогда не державшие в руках оружие — грозными "ястребами".
Лидеры могут менять свои взгляды, свое поведение и ими же установленные правила. Они могут идти на политические компромиссы, договариваться с лидерами других групп, даже иногда притворяться, что представители других групп им симпатичны. А маргиналы этого не могут — они вынуждены копировать наиболее яркие и типичные черты своих лидеров и всегда пытаются казаться святее папы римского. Именно маргиналы становятся экстремистами, именно они выговаривают ту правду, которую лидеры стесняются сказать, и делают то, на что лидеры не решаются, поскольку им есть что терять.
Можно сколько угодно дружить с Израилем против общего врага — исламского терроризма, можно иметь представителей "нетитульных" национальностей в правительстве — для тех, кто далек от "образца" и отчаянно стремится к нему приблизиться, совершенно очевидно, что не это главное. Главный вектор поведения той социальной группы, которая зовется российским народом,— это "защита национальных интересов", демонстрация силы, попытка навязывать окружающим собственную позицию, а в случае сопротивления "делать обрезание" и "мочить в сортире". И наиболее рьяно эти нормы копируют именно маргиналы. Помимо прихожан синагоги объектами их "наказания" периодически становятся "лица кавказской национальности", африканские студенты, болельщики другой футбольной команды или джип Чубайса. И дело здесь не в государственном национализме или антисемитизме, а в принципиальной агрессивности государства, в том, что своими "образцовыми" действиями оно показывает: наиболее эффективное решение большинства вопросов — насильственное. Национализм — это лишь форма, в которую облекается агрессия как таковая. Нелепо в этой ситуации призывать к "ужесточению" и "решительным мерам". Куда уж решительней!
Профессор Гарвардской медицинской школы Джеймс Гиллиган, президент американской Ассоциации судебной психиатрии и один из крупнейших в мире специалистов по насильственным преступлениям, заявил однажды: "Мы, американцы, останемся самым агрессивным из экономически развитых обществ в мире до тех пор, пока публично не извинимся за геноцид американских индейцев и африканских рабов. До тех пор пока общество не покается в этих грехах четырехвековой давности, уровень насилия в стране не снизится". Казалось бы, какая связь? Но именно о ней непрерывно твердят все серьезные исследователи, изучавшие феномен как массового, так и индивидуального насилия.
Другой американский профессор, Ирвин Стауб, которого вывезли в шестилетнем возрасте из нацистского Будапешта усилиями Рауля Валленберга, посвятил всю жизнь изучению геноцида. В книге "Корни зла: происхождение геноцида и других форм группового насилия" он пишет: "Мы все имеем задатки как агрессивного, так и альтруистического поведения. Чаще всего преступников толкают к насилию неуверенность в себе и чувство неопределенности. Конечно, безопасности и удовлетворенности жизнью можно достичь не только посредством власти и насилия, но и в гармонии с другими людьми. Однако для этого необходимо жить в относительно безопасном обществе, где правилом является доверие".
Общество, которое проверяет документы у пассажиров метро, явно таковым не является.