В родном городе Вольфганга Амадея Моцарта на торжествах в честь 250-летнего юбилея композитора маэстро Валерий Гергиев продирижировал самым именитым оркестром мира - Венским филармоническим. Из большого зала зальцбургского Festspielhaus — ВЛАДИМИР РАННЕВ.
С некоторых пор Зальцбург охотится за статусом музыкальной столицы Австрии. Основной фигурант в его борьбе с Веной — Моцарт. Основное событие — престижный Salzburger Festspiel — летний фестиваль, ежегодная кульминация мирового музыкального сезона. Зимой, однако, музы охладевают к заснеженному городу и течение его жизни ничем не отличается от сонливости окрестных альпийских деревушек. Но только не в этом году. Традиционная Mozartwoche (Неделя Моцарта) — фестиваль, следующий за днем рождения композитора, эксплуатирует юбилейные "250" с размахом: город не менее, чем летом, наводнен колоритными меломанами из числа shicki-micki-publikum (кавалеры в Porsche, дамы в мехах). Необычно много и стаек неистово фотографирующих японцев с их традиционным вопросом: "Как пройти к могиле Амадеуса?" А никак. Моцарт умер в Вене и был похоронен в коллективной могиле вместе с городскими нищими, следы которой утеряны.
Слушать Моцарта в Зальцбурге сложно. Это все равно как труженику шоколадной фабрики в обеденный перерыв утолять голод шоколадом. Но и не слушать невозможно — целый город декорирован под мавзолей идола или "брэнд 'Моцарт'". Неиссякаемое журчание сладкозвучия на улицах, в ресторанах и магазинах Зальцбурга создает неврастеническую иллюзию, что этот композитор не ведал, что такое пауза и две финальные черты в конце партитуры. Метод извлечения "живого Моцарта" из-под толщ конзумативных шлаков предлагает местный Музей современного искусства, анонсирующий масштабный юбилейный проект "Забудь Моцарта!". Именно такое ауфтакт-забытье приходится здесь культивировать на любом концерте с опусами композитора. В конце концов одно из формальных определений музыки — отрезок звучания от тишины до тишины.
Может быть, оттого Валерий Гергиев, выйдя на сцену Festspielhaus, и выдержал артистическую паузу, как бы отмежевываясь хрупким отрезком тишины от присущих этой местности злоупотреблений. В целом затея маэстро Гергиева состояла в следующем: первое отделение — миниатюрную юношескую симфонию D-Dur (KV 19), а также увертюры и арии из ранних опер "Lucio Silla" и "Ascania in Alba" (солистка — Анжелика Кирхшлагер, местная знаменитость, подменившая заболевшую болгарку Весселину Касарову) — маэстро отыграл с аполлонической простотой и ясностью. В пору было вместо фрака (кстати, маэстро Гергиев обычно избегает этой архаичной униформы) натянуть на него камзол и парик с бантом. Признаться, такого "органически прекрасного" дирижера Гергиева мне слышать еще не доводилось. Пленительный инфантилизм классицизма с легкостью умиротворил его склонность к ницшеанскому "рождению трагедии из духа музыки".
Во втором же отделении — Lienzer Symphonie (KV 425) — маэстро словно спохватился. Удивительно, но ни одна из самых знаменитых интерпретаций этой симфонии — Рикардо Мути и Герберта фон Караяна — не угонится за кристальной твердостью гергиевского Klangkorper ("звуковое тело" — оригинальный термин, которым пользуются немцы и австрийцы, характеризуя совокупное оркестровое звучание). Это чувство возникло оттого, что Гергиев очень резко, буквально на грани допустимого, разграничил темпы: медленные — еще медленнее, быстрые — быстрее. При том, что неожиданность и частота их смены в этой классицистской симфонии и так сродни симфониям романтиков.
Маэстро Гергиев как мог подстегивал своих подчиненных. Он заходил за пульт, склонялся над оркестрантами, рассекал над ними воздух гипнотическими пассами. По всему было видно: эта, как объясняла программка, "драматически трепещущая" симфония — как раз его Моцарт. Этот неоднозначный, рефлектирующий Моцарт далек от того лучистого образа, который культивирует в нем Зальцбург, и ближе, скорее, венцам — обладателям "зрелого Моцарта", в свое время сбежавшего к ним из ненавистного композитору католического застенка малой родины (напомню, хозяином города и непосредственным начальником Моцарта по службе здесь был местный епископ). Не удивительно поэтому, что восторженный прием публики — в основном заезжей — не умалил скепсиса некоторых местных критиков, мол, "это не Моцарт". Не исключено, впрочем, что этот скепсис — по части все той же конкуренции Вены и Зальцбурга.