Плата за страх

Поездка с детьми в парк аттракционов неизбежно разбивает сердце родителям. Главных причин тут две. Во-первых, дети никогда не выдают радости и восторга того градуса, которого родители от них ожидают. И, во-вторых, дети никогда не проявляют смелости и отваги в количествах необходимых, чтобы их катание на этих самых аттракционах радовало сердце родителей в полной мере, искупающей цену билета и унижение очереди.

Помню, как в огромном барселонском аквапарке моя девятилетняя тогда дочь Соня, съехав с giant water slides (ну, вы знаете, такая высоченная штука, по которой, прыгая на уступах, съезжаешь в бассейн), вежливо сказала нам, смотрящим на нее с дебильно выжидательными улыбками: "Неплохо, хотя заранее знаешь, чем кончится. И попу отбиваешь". Помню, как мой четырехлетний сын Гриша, который всю дорогу к расположенному на окраине все той же Барселоны парку развлечений Tibidabo строил подробнейшие планы, как он будет кататься на американских горках, в тот момент, когда за сколько-то там евро билеты на эти горки были куплены, решительно направился к миниатюрному паровозику. Паровозик смирно ездил по кругу, и сидели в нем какие-то полуторагодовалые малыши. Гриша залез туда, с достоинством уселся и вылезти не согласился бы даже под дулом своего пластмассового пистолета.

Прибавьте сюда непременные мороженое и пиццу, в которых отказать ну никак нельзя — ведь гулять так гулять. А у ребенка диатез, а если нет, то после этой пиццы и этого спрайта, поверьте мне, будет. Прибавьте сюда отвратительный запах хлорки, стоящий даже в самых лучших аквапарках, и отвратительные музыкальные опусы, которые запускают в парках аттракционов. Причем качество музыки, как мне кажется, находится в обратном соотношении с качеством предприятия. В шикарных парках всегда поет какая-нибудь Бритни Спирс, а вот на памятном для меня малюсеньком пятачке аттракционов, которые когда-то развернули в московском Тимирязевском парке, играл Том Уэйтс. С этими аттракционами связано одно из самых кошмарных воспоминаний моей жизни.

Лебедей, я думаю, привезли ночью. Во всяком случае, когда мы с упоминавшейся уже Соней, в то время пятилетней, утром пришли гулять, махина была уже почти собрана: к огромным железным лучам были привинчены слегка тронутые ржавчиной фигуры лебедей с не без изящества изогнутыми шеями. В спине у них были кабинки, куда могли усаживаться желающие. Соня оказалась желающей. Ну очень-очень желающей. Я сказала — завтра. Завтра, сказала я, хоть, глядя на безжизненно распластанную на земле конструкцию, вокруг которой суетились небритые мрачные люди, нельзя было понять, что конкретно делают эти железные птицы. Но не могут же лебеди делать что-нибудь ужасное, подумала я.

Назавтра утреннее солнце, как и всегда, ласкало верхушки деревьев Тимирязевского парка. Но не их одних. Над ними взмывали головы лебедей. Аттракцион оказался такой волнообразной каруселью — лебедь с пассажирами, подрагивая, шел к небу, на мгновение застывал в верхней точке, а потом обрушивался вниз. Скрип оборудования не мог перекрыть даже скрипучий голос певца, несшийся из динамика, который я от ужаса поначалу не узнала. Вероятно, желание отступить так очевидно отразилось на моей физиономии, что Соня с удивительной для пяти лет уничижительной интонацией произнесла: "Я так и знала".

Меня затошнило ровно в тот момент, когда лебедь механистично содрогнулся и поплыл. Я старалась не смотреть вниз, но смотреть вверх было еще страшнее. Сверху как-то особенно гротескно смотрелись лежавшие в стороне от карусели туши запасных железных лебедей — с земли я их не заметила. Ровно в тот момент, как я это подумала, наш лебедь достиг апогея. К тому моменту уже опознанный мной Том Уэйтс взвыл "Russian Dance", Соня завопила: "Мама, посмотри, вон наш дом!", а карусель остановилась. Мы постояли на уровне верхушек деревьев запланированную минуту, потом другую, потом — потом стало ясно, что мы зависли. Внизу засуетились какие-то тени. Соня в восторге выкликивала приветствия нашим друзьям по несчастью, лебеди которых, подлецы, все были гораздо ниже нашего. А я давала обещания, что если выживем, то я...

Спуск был ужасен. Нас опускали вручную со скрипом и матюгами (Соня с интересом несколько раз спросила: "А что это дядя сейчас сказал?"). Ступив на твердую землю, я сейчас же на нее села. Том Уэйтс запел "Blue Valentine". Вероятно, это было очень трогательно, потому что, проведя рукой по лицу, я поняла, что щеки у меня совсем мокрые.

К чему я это все вспомнила? А к тому, что, когда спустя годы мой сын Гриша малодушно, как могут счесть многие, предпочел американским горкам уютный паровозик, я не приставляла к нему дуло его пластмассового пистолета. Я его слишком хорошо понимаю...