Байопик от слова «худо»

В прокат выходит фильм Мартена Прово «Обнаженная муза Пьера Боннара» (Bonnard, Pierre et Marthe), байопик чудесного живописца-постимпрессиониста, участника группы «Наби» Пьера Боннара. Михаил Трофименков, как бывший искусствовед и специалист по французской живописи, не догадался, в чем смысл псевдотрагического водевиля, участвовавшего во внеконкурсной программе Каннского фестиваля.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Милейший Пьер Боннар (1867–1947) не отрезал себе ухо и не стрелял в сердце, как Винсент Ван Гог. Не блудил на Таити с несовершеннолетними туземками, как Поль Гоген. Не был карликом и завсегдатаем борделей, как Анри де Тулуз-Лотрек. Не путался с анархистами-бомбистами, как Поль Синьяк. Не злоупотреблял гашишем в кафе «Ротонда» и не расплачивался за абсент набросками на салфетках, как Амедео Модильяни.

Боннар (Венсан Макень) просто был великолепным живописцем без выдающейся биографии. Его биографией было его творчество, а вот драматической интриги в его жизни, оправдавшей бы байопик, увы, не было.

Близорукий, с вечно виновато-удивленным взглядом человек. Меланхолик и, случалось, весельчак. Похожий на школьного учителя или бухгалтера несостоявшийся адвокат. Вполне себе парижский буржуа, как и его замечательные сотоварищи по группе «Наби» Эдуар Вюйар или Феликс Валлоттон. Даже ураганы мировых войн, мельком упомянутые в фильме, обошли его стороной. Он пересидел их в своих загородных домах в Нормандии и на Лазурном берегу. Разве что отказался писать в 1942 году портрет лидера коллаборационистского режима Виши маршала Петена. Да и то только потому, что требовал от заказчика лично позировать.

Так за что же его, такого нежного и трепетного, распяли невыносимым двухчасовым байопиком? Наверное, только потому, что про всех этих «проклятых художников», Ван Гогов и Гогенов, Модильяни и Тулуз-Лотреков, уже сняты-пересняты патетические фильмы. Теперь, значит, взялись за «ботаников» от живописи.

Для отечественного зрителя фильм Мартена Прово с первой же сцены покажется экранизацией, мягко говоря, пикантных анекдотов. Так, уложив в постель свою модель, музу и будущую на протяжении полувека жену Марту (Сесиль де Франс), Боннар примет ее приступ астмы за выдающийся оргазм. А робкая попытка выстроить с Мартой и юной Рене (Стейси Мартен) menage a trois напомнит пошлейшие шутки на тему французского легкомыслия в жанре «Заходи, Пьер, втроем нам будет веселее».

Но даже восклицание Марты «Ну, давай, Пьер!» — шедевр искусства диалогов по сравнению с тем, как в целом изъясняются персонажи. «Вместе мы совершим прорыв в современной живописи!» — вещает Боннар. «Я не более чем наивная студентка, вернувшая огонь потухшему костру вашей страсти»,— бросает Рене вызов Марте. «Караваджо не пугался своей темной стороны»,— витийствует Боннар перед Рене во время их римских каникул.

Можно только посочувствовать актерам, обреченным на такие реплики. Даже в старых-престарых байопиках типа «Монпарнас, 19» или «Мулен Руж» экранные Модильяни и Тулуз-Лотреки изъяснялись более или менее по-человечески.

Но Мартен Прово выводит на экран не персонажей конца XIX века, а клоунов в шляпах-канотье, с крашеными рыжими бородами. Плачущий клоун Вюйар, зацикленный на разновидностях кувшинок клоун Клод Моне, надменный клоун, по жизни — замечательный коллекционер, критик и издатель Таде Натансон.

Но они только надрывный хор, аккомпанирующий солисткам той или иной степени стервозности. Марта — натуральная ведьма, придумавшая себе и аристократическую родословную, и нежный возраст. Изводящая Боннара припадками обоснованной или не вполне обоснованной ревности — был бы он Гогеном, задушил бы, а так терпел полвека. Но безумнее всех на экране выглядит пианистка Мизиа Натансон (Анук Гринбер), заявляющаяся в гости к супругам Боннар с усатым, как таракан, подержанным турком-жиголо.

Пошлее дуэта Мизиа с левантийцем кажется лишь сама вещная среда, сама атмосфера фильма, за которую его почти единодушно похвалила критика на каннской премьере. Все там такое на берегах Сены зелененькое-зелененькое. Зонтики, канотье, шляпки, пруды с кувшинками. И по всему этому великолепию бегают-плещутся голые-голенькие живописцы со своими музами. А иногда и соперничающие музы сами по себе забегают в пруды прямо в платьях и прямо там начинают свои патетические диалоги.

Так и хочется, чтобы мимо них проплыли лодочники с картин импрессионистов и невзначай зашибли веслом, чтобы те не опошляли великую эпоху.