 |
Музейная культура переживает модернизацию. Задачи, которые в течение столетий считались главными для музея,— собирать, хранить, изучать и показывать — не рассматриваются больше обществом как приоритетные. Сегодня важнейшей задачей музея называют коммуникацию — посетитель из пассивного потребителя сделался соучастником музейного творчества.
Индейцы глазами индейцев
Несколько лет назад Музей естественной истории в Вашингтоне поменял экспозицию, посвященную индейцам Северной Америки. Отказавшись от экспозиции, составленной представителями американской — лучшей в мире — школы антропологии, музейное руководство пригласило представителей племен и предложило сделать выставку им. Роль музея при ее формировании ограничивалась предоставлением консультантов и необходимой технической помощи. Выставка получилась совершенно иной, нежели прежняя. Получив в распоряжение весь арсенал современных музейных технологий, индейцы смогли рассказать о себе полнее и убедительнее, чем это за них делали белые: здесь были не только быт, философия, верования индейцев, но и невозможный в чужом исполнении рассказ об истреблении племен.
Таким образом, музей не просто предложил посетителям более интересную выставку — он обозначил принципиально новый подход к экспозиции. При таком подходе не ученые рассказывают посетителям о том, как устроен мир,— сам мир как бы пользуется музеем, чтобы рассказать о себе. И те, чьими руками он это делает — музейные работники,— ничем не отличаются от прочих посетителей музея.
Эллины глазами байкеров
Возникшее в обществе в конце 60-х требование пересмотра иерархии ценностей — социальных, культурных, художественных, образовательных и прочих,— разумеется, распространялось и на ценности музейные. Идея музея-храма, сотрудники которого являются служителями культа, а посетители — прихожанами, стала рассматриваться как устаревшая и не соответствующая требованиям современности. Мнение о том, что музейная традиция должна подвергнуться модернизации, стало практически повсеместным. И культурные институты в своем большинстве откликнулись на требование времени.
Во-первых, в общественном сознании постепенно укоренилось представление, что помимо так называемой большой культуры есть множество других, имеющих равные права на представленность в музеях. То есть культуры рок-н-ролла или феминизма, сексуальных меньшинств или байкеров — они не менее интересны современным людям, чем культуры каких-нибудь древних эллинов или иудеев.
Во-вторых, в рамках демократизации культурного процесса была сформирована модель деятельного поведения человека в музейном пространстве. Музейный посетитель приобрел новую роль: из пассивного потребителя ценностей, явленных ему в экспозициях, он сделался соучастником музейного творчества. Развитие технологий звукозаписи и видео, компьютерных способов передачи информации и т. д. сделало, в частности, возможным изменение экспозиции в зависимости от присутствия в ней зрителя. Но в любом случае значительная часть музейных учреждений сегодня признает доминанту зрительского взгляда. Зритель первичен — экспозиция подчинена его интересам.
Успешный музей сегодня очень хорошо представляет свою аудиторию. Менеджмент какого-нибудь маленького музея в Манчестере озабочен проблемой сделать аудиогиды не только на традиционных английском, немецком и французском, но на кантонском диалекте китайского языка и на языке урду, потому что в городе есть соответствующие общины и они должны быть охвачены деятельностью музея. И если деятельность ориентирована на местный широкий контингент, то она будет построена так, чтобы сделать музей центром окрестной жизни: чтобы люди приходили с семьями, нужна игровая площадка для детей, нужны закусочные, рестораны, музейные магазины. И в любом случае экспозиция должна располагать интерактивными возможностями — современное потребление культуры не может быть пассивным.
В сети новой музейной индустрии попадаются и нигилистически настроенные в отношении музея как института аудитории. Так, в Дании есть музей байкеров, который, естественно, больше похож на байкерский клуб или мастерскую, и тем не менее это вполне успешный музей. Чуть ли не в каждом европейском городе-миллионнике уже имеется музей секса, и бюджеты этих музеев — под стать городам, миллионные. Профессиональные, гендерные, религиозные, возрастные и этнические субкультуры — все нашли себя в музейном калейдоскопе.
Парадокс нынешнего этапа развития заключается в том, что единственная группа, оставшаяся на обочине музейного мейнстрима,— это академическая публика. Группа эта, очевидно, столь мала, что едва ли может конкурировать с байкерами или, например, любителями пива.
Музеи глазами бизнеса
Наиболее успешное с коммерческой точки зрения предприятие — музей, встроенный в туристическую индустрию. Язык такого музея универсален и современен, и доминирует в нем что-то блестящее и волнующее: вместо скучного "История Древнего Египта" тут будет "Тутанхамон: золото потустороннего" или загадочное и емкое "Russia!". Бизнес такого музея огромен, и с ним плотно оказываются связаны всякие важные процессы в обществе.
При активном участии музеев в современном мире происходит брэндирование территорий. Испания усилиями музейщиков оказалась поделенной между епархиями Дали, Гауди и Гуггенхайма, и в популярности соревнуются уже не Коста-Брава и провинция Бискайя, а эти проекты. "Проект" вообще слово ключевое для нового менеджмента. Программа-минимум для лишенного государственного финансирования музея — постоянно генерировать проекты, находящиеся на стыке интересов публики, спонсоров, СМИ. А в идеале проекты должны давать толчок развитию цепочки бизнесов — транспортного, гостиничного, ресторанного и т. д.
Проекты возрождения территорий и городов в Европе десятками реализовывались в 90-е. Благодаря этим проектам на туристических картах появились Ливерпуль, Бирмингем, Лилль. Уникален пример Амстердама — "открытого города культуры", где была создана инфраструктура активного культурного действия человека. Гуру культурного менеджмента Роберт Палмер всего за два года превратил Глазго в один из лучших городов Европы. Получив в 1990 году от Совета Европы почетное звание культурной столицы Европы (вместе с многомиллионным финансированием этой программы), Глазго сумел таким образом организовать череду фестивалей, выставок и шоу, чтобы не сделать их просто частями "праздника длиной в год", но использовать для регенерации города. В ходе этой программы даже появился термин "регенерация при помощи искусства" — миллионы, полученные от Совета Европы, Глазго сумел обратить в миллиарды привлеченных инвестиций и развившихся индустрий. Глава культурного департамента Совета Европы Роберт Палмер сумел добиться того, чтобы вместо положенных двух лет Глазго оставался культурной столицей десять лет, и результаты этой декады поразительны. Одним из креативных центров культурной регенерации стал возглавляемый партнером Палмера Пенни Рей городской Центр современного искусства — в настоящее время этот центр из не очень значительного шотландского музея превратился в крупный европейский культурный кластер.
В России ни одного проекта подобного масштаба пока не осуществили. Но вот уже не первый год гигантские проекты обсуждаются на самом верху, а меньшего масштаба — даже реализуются теми, кто пониже. Планетарного масштаба стала бы реализация проекта под названием "Санкт-Петербург", но слишком уж большого ресурса потребует этот проект. А вот музей на Соловках действительно стал для региона тем же, чем "Северсталь" — для Череповца. И если внимательно посмотреть на российские регионы, можно обнаружить достаточное количество других музеев, где всем на благо счастливо процветают творчество и технологии.
Екатерина Дранкина
Музей — эффективный инструмент развития территории
 |
В результате целый арсенал инновационных зарубежных музейных технологий в России пока еще неизвестен. Сложность заключается в том, что архаическая система, преобладающая в российской музейной среде, не отвечает коммуникационным потребностям современного общества. Музей лишен возможности участвовать в межкультурном диалоге, выстраивать общение с разными социальными и возрастными группами.
Для того чтобы голос музея был услышан в насыщенном информационно-развлекательном пространстве, важно создать новый язык музейной экспозиции, найти выразительные средства, способные составить конкуренцию современным медийным технологиям.
В последние годы российский музейный менталитет, несомненно, меняется — и примечательно, что речь в данном случае идет скорее о провинции, чем о столицах. Так, самой продвинутой в России площадкой экспериментирования с языком музейной экспозиции является Красноярская музейная биеннале, которая привлекает тысячи посетителей, главным образом молодежь.
Важно понимать также, что в современном мире музей является эффективным инструментом развития территории. Речь идет не только об увеличении туристического потока, но и о более сложных механизмах, таких как создание брэнда региона, формирование благоприятного инвестиционного климата.
В качестве примера я бы назвал проект музейщиков из Иванова, идея которого — противопоставить брэнду Золотого кольца брэнд города Иваново как заповедника конструктивизма 1920-х годов. Это очень амбициозный проект, ведь на Западе брэнд российского Золотого кольца невероятно силен.
Другой пример — музей "Ясная Поляна". Сегодня капитализация брэнда "Ясной Поляны" достигла такого уровня, что музей смог вступить в партнерские отношения с находящимся по соседству индустриальным гигантом "Щекиноазот". Именно в этом смысл заключенного недавно Яснополянского соглашения.
Михаил Гнедовский, директор Института культурной политики
Чем больше у музея "прозвучавших" проектов, тем легче ему привлечь спонсоров
 |
Во-первых, музей должен зарабатывать деньги. Это уже неотменимо. Для этого он должен делать специальные проекты или очень активно работать с постоянной экспозицией.
Во-вторых, для музея очень важно привлекать к своей деятельности общественное внимание. Это важно для престижа музея, для его самоощущения как общественного института.
Эти моменты взаимосвязаны: музеям, проекты которых интересны или даже вызывают общественную дискуссию, легче привлечь спонсоров. Чем больший общественный резонанс можно ожидать от того или иного проекта, тем легче найти под него деньги. Чем больше у музея таких "прозвучавших" проектов, тем легче ему сформировать вокруг себя те структуры, без которых, думаю, скоро выжить будет очень трудно. Я имею в виду общества и клубы друзей музея, то есть группы заинтересованных спонсоров, которые поддерживают программы в том или ином музее и, если можно так выразиться, хранят ему верность.
Очевидно, что организация работы по этим направлениям требует не специальных знаний в той или иной области искусствознания. Здесь нужны именно менеджеры. Конечно, они должны быть знатоками коллекции своего музея и вообще музейной работы, но при этом они должны обладать теми знаниями деловой жизни, которыми большинство российских музейщиков на сегодняшний день не обладают.
Зельфира Трегулова, заместитель генерального директора Музеев Кремля
На нас наступает массовая культура, и она предлагает стереть разницу между подлинником и муляжом
 |
И надо отдавать себе отчет в том, что это искушение. Ведь музейные проекты, которые привлекают туристов, имеют право на существование лишь тогда, когда организованы вокруг подлинника. А массовая культура, которая на нас наступает, предлагает стереть разницу между подлинником и муляжом. Между саундтреком на дорогом диске и живым звуком. Между реальной картиной и репродукцией в дорогом альбоме. Поэтому, повторю, наша задача — привлечь зрителя не просто в музей. Привлечь его к подлиннику. И подать этот подлинник свежо, остро, интересно, но это второстепенно.
А если вернуться к бизнес-подходу, то надо признать вот что: как ни грустно, но, скорее всего, в будущем на смену директорам-ученым повсеместно придут директора-бизнесмены. Покойный Кеннет Хадсон писал, что главные опасности, которые сегодня подстерегают музей,— это, во-первых, то, что приходят люди новых профессий, например специалисты по безопасности и компьютерщики, то есть размывается понятие "музейщик"; во-вторых, утрата чувства подлинности, о которой я говорил; в-третьих, то, что на место руководителей придут успешные менеджеры. То есть те, для кого не существует того самого понятия музея-храма.
Геннадий Вдовин, генеральный директор музея-усадьбы "Останкино"
Музей — это выбор, это отбор
 |
Сегодня в моде, скажем так, перекрестное опыление искусства современного — как его называют, радикального — и искусства классического. Но многие музеи, такие как, например, наш, сложились в своей исторической архитектуре. И мы не чувствуем себя вправе все время менять существующую постоянную экспозицию — проще говоря, снимать картины,— для того чтобы установить что-нибудь ультрасовременное и способное понравиться определенной группе. Наша постоянная экспозиция складывалась, отбиралась годами. Кстати, у музея есть еще одно важное предназначение. Музей — это выбор, это отбор.
Мне кажется, предмет нового подхода к экспозиции, к музейному проекту не в том, чтобы "женить" ультрасовременное и классическое искусство, и не в том, чтобы зритель мог непременно дотронуться до произведения рукой. Вот во Франции, например, делают интересные выставки: "Все, что было сделано в 1899 году". Вы вдруг видите, как удивительно разнообразно искусство, как работали в Норвегии, как в России, как во Франции, как в Италии — вы чувствуете биение пульса мировой культуры.
Что до музея как составляющей индустрии туризма, то мне не кажется, что на сегодняшний день эта тема для России, в частности для Москвы, в отличие от главных музейных городов Европы и Америки особенно актуальна. Насколько я могу наблюдать, в том, что касается музеев, туризм имеет тенденцию сокращаться. Раньше основными туристами были люди из других российских городов и, главное, из других городов Советского Союза. А сегодня такой туризм почти исчез — все стало слишком дорого. И его отсутствие никак не может быть компенсировано туристами из-за границы, которых, да, стало больше, особенно летом, но не драматически.
Нельзя не признать, что время сейчас для музеев довольно трудное: им нужно найти способ существования в новой ситуации. В ситуации, когда искусство в его классическом понимании находится на перепутье. Люди, смотрящие целый день в компьютер, потеряли чувство фактуры, чувство краски — они слишком долго живут в мире репродукционной культуры, культуры, которая не требует подлинника. Люди больше не плачут от чувств, вызываемых произведением искусства. Появляется некий новый продукт культуры, который, возможно, и не подлежит музеефицированию.
Ирина Антонова, директор Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина
Музей не должен угождать посетителю
 |
Постоянная экспозиция — важная часть музейной истории, и ее надо фиксировать. Но не все ее идеи, а только лучшие.
Руководить музеем должен ученый, потому что только ученый знает, что можно делать с произведениями искусства, а чего нельзя — ни при каких обстоятельствах, ни по каким экономическим или политическим соображениям. Только ученый это чувствует кожей. Менеджерские навыки рассчитаны на джунгли рынка, а музей должен иметь внутренние резервы, чтобы себя от них уберечь, выскочить из них. Для менеджера деньги — главный критерий. Если не деньги, то количество посетителей. Для ученого ясно, что существуют и другие критерии.
Отрицательным фактором современной музейной жизни является преобладание временных выставок над постоянной экспозицией. Да, временные выставки, как и новые приобретения,— это кровь музея, без которой он не может существовать. Это то, что привлекает зрителя. Но когда все внимание направлено на временные выставки, сам музей люди начинают забывать. А для жизни музея необходим свой зритель, который возвращается из раза в раз.
В этом смысле и в Америке меняется настроение. Многие говорят, что нельзя больше считать посещаемость главным критерием успеха. Музеям, хлебнувшим по 5-6 млн посетителей в год (как мы когда-то хлебнули 4 млн), высокая посещаемость перестает казаться такой уж привлекательной.
Какое-то время мы все очень увлекались временными выставками. Конечно, в небольших городах непросто привлечь людей в музей, но это возможно. И не надо для этого делать большие и дорогие, но редкие привозные выставки. Значительно эффективнее и полезнее включать на какое-то время в постоянную экспозицию вещи из других музеев — по одной-две. Они заставляют зрителя увидеть знакомые вещи как бы заново, дают им новую жизнь. Не это ли одна из основных музейных задач?
Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа