"Изображая жертву" в МХТ им. Чехова
Помимо психоаналитической "Жертва" снабжена и театрально-исторической "подкладкой". Вале время от времени — то на экране телевизора, то осязаемо, но в черно-белой телевизионной ряби — является тень отца (точь-в-точь милицейский капитан, обоих играет Виталий Хаев). Призрак открывает, что был отравлен женой, которая теперь вроде как собирается замуж за его брата. Был ли папа действительно отравлен или молодому человеку все только приснилось, мы так наверняка и не узнаем. Но то, что новый русский Гамлет сам становится убийцей, несомненно. И тогда семейная линия пьесы неожиданно соединяется со служебной: в разгар домашнего застолья мать, ее кавалер и Валина подружка, отравленные героем, падают замертво, а сам Валя превращается из помощника следователей в обвиняемого на следственном эксперименте.
"Между собакой и волком" "Формального театра"
Фото: ВИКТОР БАЖЕНОВ
Спектакль поставил известный петербургский режиссер Андрей Могучий по роману Саши Соколова "Между собакой и волком". Выбор удивителен, потому что роман "Между собакой и волком" — фантасмагорическое месиво из русского языка, густая чаща слов, в которой абзацы встречаются только по большим праздникам и в которой почти невозможно вычленить внятное действие. Склонившись над Соколовым, не только Джойса вспомнишь, но и Гоголя, и Андрея Платонова, да чего только не вспомнишь, честно говоря. Но только не театр.
Никаких инсценировок Андрей Могучий, разумеется, не писал. Пьес этот режиссер не любит, зато любит и умеет взрывать законы театральных жанров. Спектакль "Формального театра" и "Фабрики искусств", подготовленный и впервые показанный в Ницце, состоит из остатков жизни — в нем перемешаны обрывки разговоров, фрагменты сюжетов и ассоциаций, ошметки быта. Говорят, вместе с художником Алексеем Богдановым режиссер объехал чуть ли не все блошиные рынки Лазурного берега. Они накупили там горы всякого старья, а потом прикрутили-привязали все это барахло к театральным штанкетам. После того как отыграл перед занавесом оркестр бомжей в ватниках и ушанках, после того как уплыл вверх занавес с "ожившей" картиной ван Эйка, штанкеты со старьем опускаются вниз, и тогда сцена оказывается разделенной на две части. В нижней, захламленной и душной, копошится и суетится описанная у Соколова артель инвалидов. А над низким "потолком" открывается полная воздуха и свободы пустота другой жизни, за которой по большому голубому экрану ползут кучевые облака. "Как вдруг пригляделся, а это Вечная Жизнь уже",— пишет Саша Соколов.