Сегодня в ГМИИ имени Пушкина при поддержке Acer, Just Design и face fashion открывается выставка британского архитектора Нормана Фостера "Пространство и время". О том, что пространство жизни должно радовать, а время, ожидающее нас в будущем, непременно будет лучшим, лорд ФОСТЕР перед отъездом в Москву говорил в своем лондонском бюро с АЛЬВИНОЙ Ъ-ХАРЧЕНКО.
— С учетом того, что в России у вас сейчас сразу несколько проектов, выставка кажется официальной самопрезентацией.
— Это просто совпадение. В действительности идея выставки появилась задолго до появления проектов в Москве и Санкт-Петербурге и принадлежала даме, которая руководит московским музеем,— Ирине Антоновой. Я к этому имел опосредованное отношение и даже экспонаты не выбирал — этим занимался куратор выставки Иосиф Бакштейн.
— Готовность ставить палки в колеса западным архитекторам российские чиновники уже продемонстрировали автору проекта новой Маринки Доминику Перро. Не боитесь повторения опыта с вашей Новой Голландией?
— Все это мне вообще малоинтересно. Мое дело — придумывать, все остальное — чужая забота. Общение с чиновниками, по крайней мере пока, проходит мимо меня. И в Москве, и в Петербурге я просто представлял проекты, а дальше их либо выбирали, либо нет. Немного жаль, что не получилось со стадионом "Зенит", но Новая Голландия мне кажется удивительной возможностью использовать пространство. Не могу придумать другого такого места в мире, где можно было бы сделать что-то подобное. Хотя и башня в Москве мне кажется интересным проектом.
— Жить в ней будет явно недешевым удовольствием.
— Вы ошибаетесь. Строительство экологических зданий само по себе не так уж затратно, эффект достигается зачастую просто грамотным планированием. С чего бы моим домам быть дороже, чем каким-то другим?
— Потому что ваше имя — брэнд, а к брэндам в Москве относятся трепетно.
— Хотите сказать, что в России имя архитектора удорожает стоимость дома? Мне странно это слышать. Вот смотрите, мы с вами сидим здесь, а на противоположном берегу реки — район Челси, где жилье явно дороже, чем на окраине. Но это диктатура рынка, и такое положение обусловлено вовсе не качеством самих домов, а стоимостью земли и престижем места. Людей на Западе привлекает качество — школы для детей, района, а вовсе не имя архитектора их квартиры.
— По версии The Times, в прошлом году вы заняли первое место в сотне самых влиятельных людей в мире искусства. Будь вы членом жюри, за кого проголосовали бы сами?
— В любом случае за себя вряд ли. Я просто архитектор и делаю то, что делаю. Что касается моих личных предпочтений, наверное, здесь, в Лондоне, стоило бы отметить Теренса Конрана, который кардинально изменил отношение людей к дизайну, еде и возможности делать из всего этого деньги.
— В ваших статьях много говорится о функциональности и экологичности архитектуры. Но игру света на полу в аэропорте Стэнстед не мог придумать человек, равнодушный к поэзии.
— Задача архитектуры состоит в улучшении качества вашей жизни. Она должна поднимать вам настроение, радовать, а не быть только функциональной. Существующее здание галереи Тейт нужно в том числе и для того, чтобы идущий по мосту с другого берега реки пешеход мог оглядеться и порадоваться.
— Вас как лондонца собственные здания радуют?
— Я так часто путешествую, что лондонцем меня можно назвать с большой натяжкой, да и родился я не здесь. У меня нет своего офиса, кабинета со стулом и компьютером — все это мне не нужно. Моя родина там, где я нахожусь в данный момент: вот сейчас я сижу с вами, потом улетаю в Москву, а потом — в Нью-Йорк. Если серьезно, то мой дом там, где моя семья. Так что в Лондоне — мой дом в техническом смысле.
Как вы понимаете, я не думаю с утра до ночи про собственные дома в этом городе. Но когда — большей частью случайно — я их вижу, они меня трогают. Никогда не смог бы назвать какой-то проект самым любимым. Они все разные, как дети, но все дают мне чувство причастности к жизни, тому, что окружающая реальность стала такой, какой стала, в том числе и благодаря мне. Эта ответственность архитектора возрастает, когда он работает над общественными зданиями. Потому что одно дело — когда вы работаете над домом для семьи, учитывая ее вкусы и привычки. Все становится гораздо серьезнее, когда вы придумываете жизненное пространство не для нескольких людей, а для сотен или тысяч.
— Даже если эти тысячи — туристы, интересующиеся не философскими взглядами архитектора, а только внешней броскостью его зданий?
— Если мои проекты стали частью туристической тропы, я просто счастлив. Если что-то становится популярным, то это лучший признак успеха. Для архитектуры это тем более справедливо, потому что архитектура — это публичный акт. Так что для меня популярность — лучшая награда.
— Как архитектор вы удивительно всеядны. Есть ли что-то, что проектировать вы бы не взялись?
— Так сразу и не придумаешь. Наверное, если бы это был проект, связанный с агрессией, жестокостью, чем-то совсем негативным. Мне неинтересно выступать против лучшего будущего и собственных ценностей.
— Вы что, правда верите в светлое будущее?
— Зачем бы я иначе был архитектором?