выставки
В Киевском музее русского искусства начала работу выставка Валентины и Виктора Быстряковых "Чернобыль — долгое эхо". Трагедию и ее последствия художники в своем творчестве воспроизвели в основном при помощи штампов.
Чернобыля в чернобыльском цикле супругов Быстряковых на самом деле нет: ни нацеленной в небо трубы реактора, ни опустевшего города Припять, ни кладбища заброшенной техники, ни КПП у въезда в зону. Вместо реального Чернобыля на двух десятках картин — условные вариации на тему трагедии. Причем любой трагедии — при желании ту же экспозицию можно разместить к годовщине голодомора, к очередной афганской дате, к юбилею похода дружины князя Игоря на половцев. Последнее, кстати, будет особенно уместным. Не только потому, что маршрут древнего войска из черниговских лесов на юг пролегал по зараженной ныне территории. Спустя восемьсот с лишним лет образный язык "Слова о полку Игореве" оказывается самым актуальным для авторов выставки художественным источником. Вот только чернобыльское "Эхо" по силе и выразительности даже близко не подбирается к "Слову".
В жанровом отношении большинство картин представляют собой нечто среднее между абстрактными композициями и традиционными пейзажами. В качестве главного аргумента в разговоре о трагедии выбран цвет, из плоти живописи превращающийся у авторов в сухую эмблему. Где много невнятно-желтого — там небо после взрыва, где движутся болотного цвета фигуры — там человечество на пути к будущему, где зависло пестрое облако над неправдоподобно зелеными огородами — жди очередного столба ядерной пыли. Когда от эмблематики цвета возвращаешься к образным клише, становится еще скучнее: здесь и обязательные голубки на руинах, и матери с младенцами, и веночки в борозде. Есть еще крылья не то аиста, не то журавля — глазу, натренированному на опознании таких клише, вполне может привидеться мифическая Дева-Обида из того же "Слова о полку Игореве".
Дело, конечно, не в том, что все эти цветовые вариации откровенно беспомощны как живопись — в конце концов, мало ли на свете плохих картин. И даже то, как авторов этих картин собравшиеся на открытии друзья величают гениями и творцами, теперь вряд ли кого удивит. Никакого действительно персонального, то есть личного участия, никакой индивидуальной работы ума и души, если судить по "Эху" супругов Быстряковых, вроде бы и не требуется. Если относиться к Чернобылю как к апофеозу советского стиля жизни, с определяющим эту жизнь безразличием ко всему, от бытовых мелочей до экологии, тогда на случайной не очень удачной выставке станет не просто скучно, а по-настоящему страшно.