"Идеальное преступление" (Crimen perfecto, 2005, *) Алекса де ла Иглесиаса, испанца, некогда прославившегося трэшевыми фильмами о мутантах и дегенератах, — идеальный образец якобы модного, якобы провокационного, якобы анархистского кино, в котором на самом деле нет ни провокации, ни бунта, ни злости. Остается от фильма лишь оскомина, чувство неловкости за режиссера и обиды за персонажей: пусть они фантомы режиссерского воображения, но даже фантомы не заслужили такого циничного обращения. На экране нет ни одного фигуранта, который был бы похож на человека, вызывал или проявлял хоть какие-нибудь эмоции, напоминающие человеческие. Кажется, что действие происходит не в современном Мадриде, а на одной из тех галактических помоек, которые Иглесиас так любил в молодости. Недаром в финале универмаг, основное место действия, охватывает пламя, а шахты лифтов и торговые залы превращаются в киберпанковские ловушки и лабиринты. Название фильма правильнее было бы перевести как "Прекрасное преступление". Именно в таком, искаженном, виде звучат в мозгу главного героя слова регулярно заглядывающего к нему на огонек совсем не смешного, а вполне омерзительного призрака, полуразложившегося, с ядовито-зеленым лицом и топориком для разделки мяса, торчащим из головы. Они были соперниками в борьбе за пост старшего менеджера зала женской одежды в мадридском универмаге. Победил дон Антонио, но ненадолго: соперник невзначай размозжил ему голову в кабинке туалета. Это Иглесиас как бы разоблачает общество потребления, сводящее с ума человековинтики торговой сети. Но чтобы стрела его критики попала в цель, хотелось бы увидеть, как именно "винтик" сходит с ума до полной потери человеческого облика. Персонажам же Иглесиаса и сходить-то не с чего: с самого начала это совершенно законченные жлобы, поэтому их соперничество кажется репортажем из мира даже не животных, а ползучих гадов. А про пресмыкающихся сатирическую драму, на звание которой претендует "Идеальное преступление", не снять при всем желании. Дальше — больше. Преступник понес достойное наказание. Матерый ловелас, перетрахавший всех сотрудниц магазина, он обречен на сожительство, а потом и на брак с уродиной, обеспечившей ему алиби и даже услужливо расчленившей труп дона Антонио. С этого момента фильм приобретает оттенок женоненавистничества. Режиссер начинает напоминать распоясавшегося мачо, который доводит какую-нибудь застенчивую дурнушку хамскими воплями: дескать, пойди удавись, да до такой, как ты, никто и пальцем не дотронется, так и сдохнешь старой девой, уродина. Некрасивое лицо, нелепая фигура — преступление не только и не столько для героя, сколько для режиссера. Да, чрезмерность, мачизм, барочность — родовые качества испанского кино, придающие ему и своеобразие, и витальность. Но иногда искренне жаль, что до таких, как Иглесиас, не добрались щупальца поборников политической корректности и никто не объяснил ему, что женщин обижать не следует, даже тех женщин, которых он придумал сам. "Три дня Кондора" (The Three Days of the Condor, 1975, *****) Сидни Поллака, может быть, лучший политический триллер эпохи 1960-1970-х годов, времен рождения и расцвета этого жанра, соединивший обличение государственной системы, внешне демократической, но по-гестаповски безжалостной, с темой урбанистического одиночества, тоски, неприкаянности потерянного человека в большом городе. Хотя Джозеф (Роберт Редфорд) и состоит в штате ЦРУ, он отнюдь не "рыцарь плаща и кинжала", да и аналитиком его можно назвать лишь с натяжкой. Писатель-неудачник, он вместе с такими же неудачниками фильтрует тонны бульварной литературы, отыскивая в них и свежие идеи, которые могут сгодиться спецслужбам, и возможные утечки секретной информации. Рутина, да и только. Коллеги Джозефа даже не заслужили права узнать, что же такое они накопали в каком-то дешевом романе: отлучившийся за гамбургером герой найдет в своей конторе лишь лужи крови и гору мертвых тел, а потом и сам станет мишенью для киллеров. Но главное в фильме не то, что героя преследуют убийцы, что его предало и приговорило к смерти — во имя высших, очевидно, энергетических интересов Америки — собственное начальство, а то, что он бесконечно одинок в Нью-Йорке и прийти ему на помощь может только человек не менее одинокий, чем он. Триллер переплетается с историей любви: Джозеф берет в заложницы женщину-фотографа (Фэй Данауэй) и, вглядываясь в ее снимки, видит лишь больной, полупустой, невыносимый для жизни, хотя и совершенно обыденный, Нью-Йорк. Обычно в криминальных фильмах заложницы умоляют преступников развязать им руки. "Три дня Кондора" — единственный фильм, в котором "преступник" чуть ли не на колени становится перед заложницей: "Попроси, чтобы я развязал руки тебе".
