Голосок эпохи
Стихи и тексты Владимира Бурича
В издательстве ОГИ вышло первое насколько возможно полное собрание текстов Владимира Бурича — одного из главных практиков и теоретиков свободного стиха в русской литературе второй половины прошлого века.
Фото: ОГИ
Фото: ОГИ
Владимир Бурич — автор не забытый, его в обязательном порядке упоминают среди мастеров русского верлибра, и тем не менее оказавшийся в истории литературы немного на обочине. От советской эпохи осталось два поэтических канона, отчасти переплетающихся, но больше оспаривающих друг друга: печатный, с шестидесятниками в центре, и более разветвленный подпольный. Бурич был из тех вроде бы значимых поэтов, что обитали где-то посредине между этими мирами и потому оказались как бы в слепой зоне. Он приятельствовал с неофициальными поэтами и художниками, стихи его были в первом номере легендарного самиздатовского «Синтаксиса», но человеком андерграунда по складу своему не был, и у него, в общем-то, было место в официальной советской культуре. Бурич был успешным переводчиком — в основном с восточноевропейских языков, но также с испанского (переводил среди прочего Лорку), публиковал стиховедческие статьи, работал редактором в разных издательствах, составлял антологии вроде книг «Спорт в творчестве поэтов мира». Стихи его, начиная с середины 1950-х, понемногу печатались в журналах и альманахах, но, несмотря на покровительство нескольких классиков (в частности — Бориса Слуцкого), Бурич три с лишним десятилетия числился кем-то вроде любопытного начинающего автора. Первая его книга появились в 1989 году, еще две, совсем малотиражные, вышли сразу после смерти поэта: Бурич умер в 1994 году от инфаркта во время гастролей в Македонии. Представительного издания пришлось ждать еще тридцать лет.
В этом увесистом томе — почти все сохранившееся наследие Бурича, кроме переводов (архив его пропал в пожаре, какая часть наследия утрачена — неясно): стихи, шуточные наброски, фрагменты дневников, автобиографические заметки, теоретические статьи. Последние составляли важную часть его работы. Он был не только практиком, но и активным пропагандистом свободного стиха (Бурич не любил заемное слово «верлибр»), активно отстаивал во всевозможных дискуссиях его статус передовой формы современной поэзии. Причем делал это в достаточно эксцентричной манере — продвигая собственную, крайне трудную для восприятия доктрину, доказательную базу которой составляли невероятно разветвленные таблицы, в которых все тексты (не только художественные) классифицировались в соответствии с формальными признаками и социальными задачами. Задача поэзии формулировалась так: она «занимается моделированием человеческого менталитета в определенных исторических и социальных условиях». В не предназначенных для публикации текстах Бурич подробнее объяснял, что это, собственно, значит. Его стиховедческие труды были частью разрабатываемой им теории адаптации. Учение это представляло собой своеобразную смесь позитивизма с экзистенциализмом. Смысла у существования нет, но цель жизни человека — «наилучшая адаптация к окружающей среде»; задача всех сфер его деятельности — разные стороны адаптации, задача поэзии — адаптация психологическая. Звучит предельно абстрактно, но к самой поэзии Бурича это имеет непосредственное отношение.
Сорок лет своей активной литературной работы Бурич был сосредоточен на одной вещи: необходимости и невозможности принять смерть. Эротические, политические и иные сюжеты были мелодиями, дополняющими эту главную тему. Не то чтобы это удивительно: человек перед лицом смерти — одна из вечных тем поэзии. Интересно, какую именно позицию занимает тут каждый поэт. Позиция Бурича — красивая поза стоика-гражданина, слегка горделивый памятник самому себе. Пример можно взять наугад: «Состарюсь / буду ходить задыхаясь / от астмы / нараспашку / в любую погоду / с тайной надеждой / что кто-то заметит / мою медаль / за оборону / достоинства / человека». В этой нарциссической риторичности Бурич — очевидный шестидесятник, человек того же культурного склада, что его сверстники Евтушенко и Вознесенский (которых он, конечно, не жаловал). Здесь — любопытный контраст и с подчеркнутым минимализмом его стихов, и с ощутимым в них положением очевидно частного человека, живущего мало кому заметную жизнь.
Кумиром молодости Бурича был Маяковский. В ранних стихах это влияние нарочито, но и в поздних оно никуда не девается. Их основа — яркий, иногда на грани пошлости образ-афоризм, в котором возвышенное показным образом сталкивается с профанным («Бабочка — / договор о красоте / имеющий равную силу / на обоих крылышках»). Однако Бурич снижает эту манеру на тон: вместо площадного гула — комнатный голос советского интеллигента. Такой интеллигент, может, и хотел бы поговорить с эпохой на равных — предать ей свои мудрые мысли (вроде теории адаптации), сильные чувства, страх и страсть. Но эпоха его явно не слушает, и он говорит сам с собой. Говорит тихо, но с той же гражданственной интонацией, другой он просто не знает: «Не бойтесь будущего / Его не будет».
Это и делает поэзию Бурича интересным феноменом. Он оказался в своеобразном провале между официальной и неофициальной литературой не только институционально, но и по самому устройству своих стихов. Поэты андерграунда, чьи поиски шли в сходных направлениях,— Геннадий Айги, Всеволод Некрасов, Сергей Кулле (все они на пару лет его младше) — открывали новые модусы и пространства речи, речи вне советского общества. У Бурича этого не получалось — или, скорее, он просто не ставил перед собой такой задачи. Как и официальные шестидесятники, он хотел быть поэтом-ритором, говорящим на площади. Но голос его имел другой тембр, да и то, что он хотел сказать, мало кого интересовало. В итоге он говорил ни с кем, обращался к аудитории несуществующих адептов и отлично знал, что их нет. Возможно, поэтому речь его часто обрывалась на двух или одной даже строчке. Со свойственным ему пафосом Бурич доказывал, что это не слабость, а сила, отстаивал продуктивность жанра моностиха (он называл их словом «удетерон»; с греческого — «ни то, ни это»). Однако именно здесь кроется драма его поэзии. Больше — просто не нужно, продолжать говорить не имеет смысла:
Все расставить на свои места —
и уйти.
Владимир Бурич. Тексты: Собрание сочинений. М.: ОГИ, 2023
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram