«Количество параллелей неправдоподобно огромное»
Сценарист Александр Родионов о сериале «Чистые», проститутках и хулиганах в 1903 году
На платформе Wink выходит авторский сериал Николая Хомерики «Чистые» — история о нелегальном борделе в Петербурге 1903 года. Дореволюционное ретро давно стало безопасной территорией для российского кинематографа, который избегает разговора о современности. Но «Чистые» при всем желании трудно обвинить в эскапизме. Николай Хомерики вместе со своим постоянным соавтором, кинодраматургом Александром Родионовым, главным голосом российской новой волны («Все умрут, а я останусь», «Свободное плавание», «Сердца бумеранг»), используют исторический сеттинг, чтобы выразить на экране состояния, вполне знакомые современникам. Фасад обреченной империи показан здесь глазами бесправных героинь, находящихся в рабстве у хозяйки и мечтающих обрести свободу. О проституции в дореволюционной России, исторических параллелях и недобром карнавале Александр Родионов рассказал Константину Шавловскому.
Александр Родионов
Фото: Екатерина Чеснокова / РИА Новости
Александр Родионов
Фото: Екатерина Чеснокова / РИА Новости
Как проект «Чистые» появился в вашей жизни?
Николай Хомерики — мой товарищ, и в разные годы я с большой радостью писал с ним сценарии к некоторым его фильмам. И есть такая особенность, что, когда Коля что-нибудь мне говорит написать, я сам не понимаю как, но сразу хочется это сделать и обычно в итоге и пишу. Так и тут случилось. Этот проект начался до меня, с замысла, в основе которого, как я понял, был роман Амфитеатрова «Марья Лусьева». Наша с Колей история оказалась совсем другой. Но мы взяли темой то, что стало поводом и для книги Амфитеатрова: тайная, нелегальная проституция. В Российской империи проституция была легальной и регламентированной, нелегальным было не само занятие проституцией, а те многоликие форматы, в которых проститутка (сама или с помощью хозяйки) избегала официального статуса, находила способ остаться в глазах общества чистой — или хотя бы внешне сохранять эту чистоту. Об одном таком тайном предприятии в центре Петербурга 1903 года мы и написали эту историю.
В моем детстве по телевидению шел сериал «Петербургские тайны», снятый по другому дореволюционному бестселлеру — роману Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы». Над сценарием «Петербургских тайн» трудилась вся ваша семья — ваша мама Елена Гремина, отчим Михаил Угаров и дедушка Анатолий Гребнев. Вы его пересматривали для вдохновения?
Нет, но это дорогая для меня часть моей жизни и памяти. Я тоже тогда был подростком, он писался родителями на моих глазах, и все его серии я читал, а потом смотрел с большим увлечением. Может быть, эта память и любовь до сих пор помогают мне, когда случается работать с XIX и началом XX века в кино. Не столько из-за «Петербургских тайн», сколько потому, что моя семья — и мама, и особенно Михаил Угаров писали пьесы про то время и про тех людей. Их работа была основана на каком-то их личном поиске, волнении, на каком-то мысленном перемещении в ту реальность, надо сказать, очень убедительном. Они работали с тем пространством и с тем языком, искали способы для адекватной адаптации его к слуху современного им зрителя. А это сложная задача, потому что очень многое в устном языке того времени сегодня воспринимается нами на слух как ложь, как фальшь. И многие вещи, будучи документальными, в принципе невоспроизводимы.
Например?
Все, что связано с народным языком или, наоборот, с вежливыми обращениями. Вообще путешествие языка между сословиями. Вот хочется какой-нибудь пример интересный привести, а в голову почему-то лезет только то, как я пытался понять, когда появилось слово «пешедралом».
И когда же?
Уже после Гражданской войны, поэтому в «Чистых» вы его и не встретите. Вместо него — «пешкодером», потому что это слово было тогда. А вот слово «куклим», которым в то время на жаргоне обозначали фальшивый паспорт, я так и не решился дать персонажам в речь, наш слух его не считает и не поймет, оно документально и при этом за пределом интуитивно понятного.
Насколько я понимаю, вы были относительно свободны во временных рамках — действие «Чистых» легко представить как во время коронации Николая II, так и в начале Первой мировой. Почему вы выбрали 1903 год?
1903 год появился поначалу случайно — в этом году произошла реформа закона о проституции, когда минимальный возраст женщин, которые могли ей заниматься, подняли до 21 года. Поскольку наша история о нелегальной проституции, 1903 год выглядел очень хорошим годом: реформа, пытающаяся гуманизировать и упорядочить этот ад, оказалась толчком для роста нелегальной практики.
Фото: Wink
Фото: Wink
Фото: Wink
Фото: Wink
Фото: Wink
Фото: Wink
Фото: Wink
Фото: Wink
Фото: Wink
Фото: Wink
Фото: Wink
Фото: Wink
Но 1903 год воспринимается как год, в котором не было никаких особенных исторических событий.
И одновременно с этим как раз этот год сделал все предстоявшие события неизбежными. Может быть, тогда мало кто в России замечал, что происходит на Дальнем Востоке. А из тех, кто замечал, был ряд оптимистов, которые радовались новому куску земли и ждали от него прибылей, и ряд прагматических пессимистов, которые понимали, что ничем хорошим это не кончится, но рассчитывали получить прибыль от конфликтного поворота событий. Ни те ни другие не понимали, как в погоне за своей выгодой пробивают дорогу, по которой вполне скоро пришла страшная для России перемена.
Знаете, есть такой момент, когда для того, чтобы что-то сказать, ты набираешь воздуху в легкие и дальше очень долго говоришь на этом одном дыхании. И вот 1903 год — это такой вдох, выдохом которого и был весь последующий кусок русской истории, который дотянулся до конца тогдашней России. После 1903-го история набирает инерцию своей необратимости, потому что там начинается Русско-японская война, Первая русская революция, грандиозная реформа общественного уклада и так далее, и так далее. Но в 1903 году никто не мог знать, что будет дальше. Но почему мне еще кажется, что есть какая-то правота в этом образе про вдох и выдох? Потому что когда ты говоришь, из тебя выходит тот воздух, который ты вдохнул. Например, тот же Серебряный век, который мы знаем как Серебряный век,— он стал проговариваться, был сформулирован после Первой русской революции и Русско-японской войны. И все увидели, что что-то очень сильно поменялось в людях, в мире и в языке. Но тот воздух, который мир набрал в себя для того, чтобы все это выговорить,— он и был в этом молчании, вот в этой паузе перед тем, как говорить. Был тем временем, протекавшим перед 1904–1905 годами. И в момент этой паузы, этого вдоха, люди еще не понимают, насколько резко и катастрофически может меняться их жизнь. Это там, в 1903-м, этот воздух и был набран в легкие. А потом из него получилось и очень трагическое, и совершенно прекрасное время.
Проводили ли вы какие-то параллели той эпохи со временем, в котором мы живем сейчас?
Нет, лично я уверен, что писать про одно, имея в виду другое, несправедливо по отношению и к тому, что имеешь в виду, и к тому, что используешь для иносказания. Я читал голоса людей 1903 года — дневники, беллетристику, газеты, письма — и важные голоса, и шум времени,— и меня поражало то чувство полной незнакомости вроде бы очевидного мира, то чувство, что он родной, сегодняшний, созвучный нашему. Количество параллелей неправдоподобно огромное — и какие-то более глобальные вещи, и маленькие, частные: например, взаимоотношения человека с новыми для него технологиями, взаимоотношения общества с новыми медиа. Но я ставил своей задачей рассказывать — сквозь жанровые искажения и вольности — то, что меня поразило в 1903 году. Какие-то моменты перекличек и сходства могут казаться придуманными — но в большинстве случаев самыми невероятными будут именно самые реальные мотивы.
Взгляд на это время из гостиничных комнаток, в которых происходит чудовищное насилие над женщинами,— это просто такая фикшен-рамка или взгляд оттуда дает какое-то дополнительное понимание, оценку этого времени?
В «Чистых» действие происходит не только в номерах, куда героини приводят своих клиентов. Не хочу спойлерить, но это только начало маршрута, которым они идут в своей попытке найти свободу. И если смотреть на их ситуацию глазами современника, то задача, стоявшая перед ними, почти нерешаема. В те годы города росли, но люди, которые бежали туда из деревни, часто не могли себя там найти. Многие пробовали жить честным трудом, но при этом зарплаты, например, швеи просто не хватало на жизнь. Честный труд в те времена для многих означал, что тебе просто надо отказаться от собственного будущего, оставаясь навсегда в нищем и униженном положении. И если тебе страшно смириться с такой судьбой, то ты можешь пойти в проституцию, не понимая, что это самый короткий путь к социальной, а затем и физической смерти. Потому что начало XX века — это еще и время страшной эпидемии сифилиса. Сохранились книги социологов, анкетировавших женщин,— попытки понять, с чего начинается путь в эту беду. И очень горько думать, как часто это начинается с попытки обрести социальную свободу: от нищеты города, от предрассудков деревни — чтобы оказаться в настоящем рабстве. И не все находили в себе силы и возможность сделать следующий шаг в поиске свободы — найти себя обратно в том мире, из которого выпали в этот ад,— и не попасть из неволи в неволю. Наша история — про такую попытку.
Вы говорите, что «Чистые» — это сериал про свободу. Но по первым сериям кажется, что это еще и сериал про вранье, потому что все здесь играют роли, бесконечно обманывая друг друга.
Вы правы, это история про маски и общественный карнавал. Потому что это время — все еще время строго определенных социальных масок. Это то, благодаря чему, например, Шерлок Холмс так эффективно меняет свои обличья: дело не только в его гениальности, но и в том, что глаза окружающих готовы обманываться, веря только внешнему виду. Нелегальная проституция того времени пользовалась очень изобретательными способами хакнуть благообразные общественные коды. У такой девушки была легенда — иногда не на жизнь, а на день, на час: они вживались в роли безутешных юных вдов, потерявшихся гимназисток, наивных провинциалок, создавали ситуации, совершенно приличные с точки зрения общества — и при этом позволяющие сближение с мужчиной. Дальше — или долгая история выкачивания денег, или совершенно криминальный шантаж, или попросту секс по взаимному согласию — за деньги: зависит от выбранной легенды и тех, на кого она ориентирована.
В «Чистых» не просто героини-женщины — это сериал о женской телесности. Как писать об этом мужчине, не объективируя женщину?
Мне кажется, писать не объективируя — в случае с такой темой как раз не утопическая задача. Я абсолютно уверен, что про женщин точнее и справедливее напишут женщины. И, как ни старайся, я все равно не смогу написать о женщинах как женщина. Но что касается объективации — есть один надежный выключатель, отрезвитель: когда читаешь про этот мир, где воровали и уничтожали жизнь, ты по-настоящему понимаешь, что все образы чувственности, соблазна, красоты существовали там только в оптике клиента, покупателя. Если писать про них изнутри, ты не воспринимаешь их как манящих красавиц, ты воспринимаешь их как людей, бесконечно продающих за ничто свою личность.
Что вас больше всего удивило во время работы над этим историческим материалом?
Лично меня удивил феномен хулиганства. То, что я узнал о рождавшемся в Петербурге начала века хулиганстве, было для меня поразительным.
Это персонаж, которого в «Чистых» играет Никита Кологривый?
Да. Новый на тот момент городской тренд — уличные банды, которые будто бы и не были помехой обычной жизни в огромном городе Петербурге. В том числе потому, что, по мнению, например, полиции, они не представляли угрозы для так называемых приличных людей. Хулиганы дрались друг с другом, а также нападали на тех, кто по моральным законам того времени сам был в этом виноват,— может, на пьяниц, а может, на женщин, которые смели идти без сопровождения. Меня поразила эта встроенность хулиганов в город и какая-то тоже карнавальность их существования, с шарфами разных цветов, которыми они гордились и которые были приметами конфликтующих группировок.
То есть на этом материале можно было бы написать историческую версию «Слова пацана»?
Нет, «Слово пацана» уникально для того города и лет, о которых оно так замечательно рассказывает. Общее между казанскими и петербургскими улицами разве только то, что, как и конец 1980-х, тогда тоже было время такого общественного перелома, когда мир еще не сломался, но уже надломился. И в этом надломившемся мире появляется новый способ найти близких себе людей и защититься от чего-то, чего ты боишься. В случае с началом XX века этот надлом происходит в заводском мире, который существует вокруг Петербурга, а отчасти уже и въелся в город, где есть рабочие районы, рабочие слободки. И в этом мире появляются те, кто уже не могут или не хотят быть рабочими,— таким образом этот мир становится кузницей зарождающегося явления уличного хулиганства. Но самое интересное для меня — то, как они становятся видимыми и заметными для общества. Совсем не тем, что они контролируют свои районы где-нибудь у Путиловского завода. А тем, что они совершают свои романтические путешествия, вылазки в город, пытаясь почувствовать своим чужой для них мир прекрасного, манящего городского благополучия.
В «Брате» у Алексея Балабанова Немец говорит Даниле Багрову, что город — злая сила. Вот эта злая сила города, которая вытекает в мир из того общественного надлома, о котором вы говорите, была для вас важным образом?
Честно скажу — нет. Хотя должна была бы быть. С точки зрения правды того времени, с точки зрения, например, Александра Блока, это было бы справедливо. Но Петербург — не мой родной все-таки город, я не смог уйти от восхищения, не смог его ненавидеть так, как имел право ненавидеть современник-петербуржец — пускай и восхищаясь при этом. Я читал книги и пытался себе его представить, понять, как, например, пах Петербург в то время, что там носили, на чем ездили. Петербург 1903 года — это город, который просто ******* (сошел с ума.— Weekend) от того, что он не вмещает сам себя, и ему поэтому все время бешено хочется зажигать. Это делает его городом бесконечного и недоброго праздника. Главная причина, почему так происходит, наверное, в том, что люди этого города одновременно с непрекращающимся карнавалом должны еще очень много пахать — пахать и жечь, жечь и пахать. Они должны были работать в цеху, или шить шмоточки за копейки, или ходить на службу, они должны все время что-то делать, потому что иначе в этом городе им не выжить. И отчасти вопреки этому, а отчасти из-за этого они идут веселиться, выпивать и погибать.
Смотреть: Wink
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram