«Чуть только мы перестаем говорить о стихах — начинаем об убийствах»
Анна Ахматова о том, как быть поэтом в темные времена
135 лет назад, 23 июня 1889 года, родилась Анна Ахматова. Во время революции ей не было и 30 лет, но для советской власти она уже была поэтом прошлой эпохи — и оставалась таковым в течение полувека, вплоть до своей смерти. Ахматова и сама поддерживала репутацию поэта, не участвующего в официальной литературной жизни и сохраняющего дистанцию в отношениях с властью, предпочитая роль неподкупного свидетеля и хроникера бед, принесенных этой властью. Собрали ее размышления о том, как быть поэтом в эпоху катастроф.
1960-е
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
1960-е
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
1
Вы разве не заметили, что поэты не любят стихи своих современников? Поэт носит в себе собственный огромный мир — зачем ему чужие стихи? <...> Остальные не нужны, они ощущаются как лишние или даже враждебные.
Из «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской
2
У поэта существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель.
«Записные книжки»
3
Вы знаете, что такое пытка надеждой? После отчаяния наступает покой, а от надежды сходят с ума.
Из «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской
4
Будущее, как известно, бросает свою тень задолго перед тем, как войти.
«Амедео Модильяни»
5
Когда едешь в мягком ландо, под маленьким зонтиком, с большой собакой рядом на сиденье и все говорят: «вот Ахматова» — это одно. Но когда стоишь во дворе, под мокрым снегом, в очереди за селедками и пахнет селедками так пронзительно, что и туфли, и пальто будут пахнуть еще десять дней, и вдруг сзади кто-то произносит: «Свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду» — это совсем, совсем другое.
Из «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской
6
Сознаюсь, что временами воздух вокруг меня терял влажность и звукопроницаемость, ведро, опускаясь в колодец, рождало вместо отрадного всплеска сухой удар о камень, и вообще наступало удушье, которое длилось годами.
«Записные книжки»
7
Чуть только мы перестаем говорить о стихах — начинаем об убийствах, чуть только перестаем об убийствах — начинаем о стихах.
Из «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской
8
Проза всегда казалась мне и тайной и соблазном. Я с самого начала все знала про стихи — я никогда ничего не знала о прозе. Первый мой опыт все очень хвалили, но я, конечно, не верила. Позвала Зощенку. Он велел кое-что убрать и сказал, что с остальным согласен. Я была рада. Потом, после ареста сына, сожгла вместе со всем архивом.
«Коротко о себе»
9
Того, что пережили мы — да, да, мы все, потому что застенок грозил каждому! — не запечатлела ни одна литература. Шекспировские драмы — все эти эффектные злодейства, страсти, дуэли — мелочь, детские игры по сравнению с жизнью каждого из нас. О том, что пережили казненные или лагерники, я говорить не смею. Это не называемо словом. Но и каждая наша благополучная жизнь — шекспировская драма в тысячекратном размере. Немые разлуки, немые черные кровавые вести в каждой семье. Невидимый траур на матерях и женах.
Из «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской
10
Я вообще не знаю страны, в которой больше любили бы стихи, чем наша, и больше нуждались бы в них, чем у нас. Когда я лежала в больнице, меня попросила <...> простая уборщица: «Вы, говорят, гражданочка, стихи пишете… Написали бы мне стишок, я в деревню пошлю…» И оказалось, что она каждое письмо оканчивает стихом, и та, которая ей пишет из деревни,— тоже.
Из «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской
11
Вокруг бушует первый слой революционной молодежи, с законной гордостью ожидающей великого поэта из своей среды. Гибнет Есенин, начинает гибнуть Маяковский, полузапрещен и обречен Мандельштам, пишет худшее из всего, что он сделал (поэмы), Пастернак, уезжают Марина и Ходасевич. Так проходит десять лет. И принявшая опыт этих лет — страха, скуки, пустоты, смертного одиночества — в 1936 я снова начинаю писать, но почерк у меня уже изменился, но голос уже звучит по-другому. А жизнь приводит под уздцы такого Пегаса, который чем-то напоминает апокалипсического Бледного коня.
«Записные книжки»
12
Возврата к первой манере не может быть. Что лучше, что хуже, судить не мне. 1940 — апогей. Стихи звучат непрерывно, наступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь, и иногда, наверно, плохие.
«Записные книжки»
13
После моих вечеров в Москве (весна 1924) состоялось постановление о прекращении моей литературной деятельности. <...> (Я встретила на Невском М. Шагинян. Она сказала: «Вот вы какая важная особа. О вас было постановление ЦК: не арестовывать, но и не печатать».)
«Записные книжки»
14
То, что было дерзанием, через 30 лет звучит как банальность. Есть другой путь — точность, и еще важнее, чтобы каждое слово в строке стояло на своем месте, как будто оно там уже тысячу лет стоит, но читатель слышит его вообще первый раз в жизни. Это очень трудный путь, но когда это удается, люди говорят: «Это про меня, это как будто мною написано». Сама я тоже (очень редко) испытываю это чувство при чтении или слушании чужих стихов. Это что-то вроде зависти, но поблагороднее.
«Листки из дневника»
15
Лирический поэт идет страшным путем. У поэта такой трудный материал: слово. Помните, об этом еще Баратынский писал? Слово — материал гораздо более трудный, чем, например, краска. Подумайте, в самом деле: ведь поэт работает теми же словами, какими люди зовут друг друга чай пить...
Из «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской
16
Просто люди с улицы приходят и жалуются, что их измучила Поэма («Поэма без героя».— Weekend). И мне приходит в голову, что мне ее действительно кто-то продиктовал, причем приберег лучшие строфы под конец. Особенно меня убеждает в этом та демонская легкость, с которой я писала Поэму: редчайшие рифмы просто висели на кончике карандаша, сложнейшие повороты сами выступали из бумаги.
«Записные книжки»
17
Достоевский знал много — но не все. Он, например, думал, что если убьешь человека, то станешь Раскольниковым. А мы сейчас знаем, что можно убить пятьдесят, сто человек — и вечером пойти в театр.
Из «Рассказов об Анне Ахматовой» Анатолия Наймана
18
Ленинград вообще необыкновенно приспособлен для катастроф. Эта холодная река, над которой всегда тяжелые тучи, эти угрожающие закаты, эта оперная, страшная луна… Черная вода с желтыми отблесками света... Все страшно. Я не представляю себе, как выглядят катастрофы и беды в Москве: там ведь нет всего этого.
Из «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской
19
Я уже после Революции встречаю в театральной столовой исхудалого Блока с сумасшедшими глазами, и он говорит мне: «Здесь все встречаются, как на том свете»
«Воспоминания об Александре Блоке»
20
А смерти бояться не надо, и слова этого бояться не надо. В жизни есть много такого, что гораздо страшнее, чем смерть. Вся грязь, вся мерзость происходят от боязни смерти. А эти интеллигентские штучки, что умирает кто-то другой, плохой, а не мы,— надо бросить. Именно мы погибаем, мы умираем, а никто другой.
Из «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram