«Удивительно, что эта система просуществовала так недолго»

В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга Олега Хлевнюка и Йорама Горлицкого «Секретари» — исследование того, как формировался и функционировал средний этаж советской власти, региональный партаппарат, на отрезке истории от Сталина до Брежнева. Юрий Сапрыкин поговорил с одним из авторов книги, историком Олегом Хлевнюком, о том, почему эта противоречивая и неповоротливая система оказалась настолько устойчивой.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Советскую систему управления на первый взгляд отличает совершенно хаотическая ротация кадров. Сегодня ты секретарь обкома в Ульяновске, завтра в Костроме, сегодня руководишь сельским хозяйством, завтра культурой. И это не говоря о регулярных чистках. Как выживала система, основанная на постоянном снижении компетенций?

Конечно, система, основанная на приоритете социального происхождения и принадлежности к партии, была не самой эффективной. Мы видим, как после каждого всплеска репрессий правительство сталкивается с проблемами снижения эффективности, падения трудовой, армейской и разной другой дисциплины. Поэтому система вынужденно — иногда осознанно, иногда стихийно — принимает контрмеры. Она начинает все в большей степени тяготеть к стабильности.

То, что при Хрущеве и особенно при раннем Брежневе людей снимают, но не отправляют в тюрьму и даже часто оставляют в номенклатурной системе,— это определенный шаг вперед. Кстати, этот шаг сделал уже Сталин, когда стало ясно, что политика массовых чисток аппарата себя не оправдывает. И уже при позднем Сталине мы видим стабилизацию номенклатуры, когда чистки по-прежнему проводятся, но становятся точечными и выборочными. Да, было «ленинградское дело» и «мингрельское дело», но это не сплошная чистка. Мы видим мягкие ротации. Например, не устраивает чем-то секретарь обкома — его отправляют на учебу в Москву, для этого были созданы специальные учебные заведения.

То же самое происходит с номенклатурными правилами. Номенклатура — это прежде всего система, основанная на заслугах перед партией, на своего рода партийной родовитости. И мы видим, как она постепенно размывается за счет технократических тенденций. В аппарат приходят не просто партийные работники с партийным образованием, а люди, понимавшие, что такое производство. Мы видим, как на местах начинают разными способами избегать утверждения новых номенклатурных работников в Москве. Мы видим процесс коренизации кадров, причем не только в национальных республиках, но вообще в регионах. Люди, которые работали в регионе, прошли в нем определенный путь, остаются в нем работать.

Система советского партийного управления, как вы ее описываете, совершенно не выглядит тоталитарно-единоличной. В ней много противоречий, уловок, каких-то подводных хитростей. Региональные секретари за редким исключением не ведут себя как диктаторы. Это такие маленькие макиавелли, которые создают свой круг доверенных лиц, очень ловко им манипулируют, держат его на коротком поводке. И они во многом автономны от центральной власти. Этому же не учили в Высшей партийной школе, но все они как будто пользуются одними и теми же приемами — такими советскими управленческими хитростями.

Это правда. Кстати, партийные школы были одним из источников создания таких сетей. Люди там знакомились и продолжали вместе работать. Вообще, в этом смысле советская система ничего нового не придумала. Принципы формирования патрон-клиентских отношений в разных модификациях характерны для всех социально-политических общностей. Во многом на этих же принципах строятся криминальные группы. Все друг о друге все знают. Никто не пойдет против своих, потому что за каждым тянется какой-то темный шлейф. Каждый старается вести себя лояльно, потому что понимает последствия нелояльности. Сюда же — принцип сплоченности на почве длительного личного знакомства или родственных отношений. Принцип личной преданности.

Очень важен принцип старшинства, как фактического, так и формального. Когда руководитель не просто занимает определенную позицию, но у него есть авторитет и послужной список. Это семья — и мы видим, как эти принципы работают во многих, и в том числе государственных и политических, организациях. Еще один очень важный принцип, о котором мы говорим в книге,— это внеочередное повышение. Чиновник, которого повысили вне очереди, становится зависим от того, кто его повысил, эта зависимость — тоже важный фактор лояльности. В разных ситуациях и в разные периоды эти принципы позволяли консолидировать то, что мы называем сетями.

Понятно, что эта система во многом держится на страхе. На каждого есть компромат, каждый живет под угрозой ареста, страшно вылететь из обоймы, страшно, что сожрут коллеги, претендующие на твое место. Но при этом принадлежность к такой группе дает огромную защиту. Вы пишете про «номенклатурный иммунитет» — про то, как внутри репрессивной системы, которая не перестает быть репрессивной, региональные сети позволяют своим участникам оставаться как бы «над законом». Если ты где-то обходишь закон — неважно, ради общего дела или ради своей выгоды,— тебя есть кому прикрыть. И это одна из невидимых для постороннего привилегий, наверняка были и другие. Мы довольно много знаем про кнуты, посредством которых управлялась эта система, а какие были пряники?

В таких системах — чреватых разного рода рисками — всегда лучше быть начальником, чем подчиненным. Для того чтобы добиться материального и социального успеха и при этом оставаться в относительной безопасности, в Советском Союзе было не так много путей. Частное предпринимательство или общественная деятельность, были абсолютно невозможны. Единственное, что оставалось,— прислониться к государству. Сама по себе принадлежность к властной группе — уже важное преимущество. Те же привилегии во многих случаях были неформальными. Да, были высокие зарплаты, пайки, потом появились конверты.

Но, помимо этого, чиновничество на всех этапах советской истории расширяло поле своих возможностей — по сравнению с тем, что ему формально разрешалось. Мы прослеживаем на наших материалах, как формировался судебный иммунитет, когда за одни и те же преступления беспартийного могли посадить в тюрьму, а на коммуниста даже не возбуждали уголовного дела, потому что у райкома или обкома партии были возможности это запретить. В стране шла очевидная регионализация прокуратуры и юстиции: и прокурор, и судья зависели не только от своих начальников в Москве, но и от партийных начальников на местах. Именно они распределяли квартиры, путевки, продовольственные пайки.

Существовали возможности достаточно существенного присвоения ресурсов. Я понимаю, когда сейчас начинают говорить: ну что они там могли себе позволить, на самом деле. Но если учесть, что в то время на душу населения в стране приходилось 4–5 кв. м жилья, причем часто неблагоустроенного, барачного типа, то строительство даже сравнительно скромного личного дома было огромным достижением. Если в стране голод, а у тебя есть гарантированный паек, это огромная разница, гораздо больше, чем разница между сегодняшним не очень богатым человеком и олигархом. Даже не самый богатый человек сегодня не умирает от голода, а в то время речь шла в буквальном смысле о выживании, и это качественная разница.

Мне кажется, уже сейчас за давностью лет не всегда понятно, чем занималась в Советском Союзе Коммунистическая партия. Мы видим несколько параллельных вертикалей власти. Есть вертикаль хозяйственная — министерства, ведомства, предприятия, колхозы. Есть вертикаль силовая — прокуратуры, суды, МВД, КГБ, НКВД. Есть Госплан, который определяет нормативы производства и потребления. А чем руководит партия? Этот всесильный первый секретарь обкома — что остается на его долю?

Строго говоря, не существовало отдельно партии и отдельно государства. Партия была своеобразным стержнем всей системы. Поэтому многие историки, по-моему, вполне обоснованно применяют термин «партия-государство». Если мы посмотрим на национальные республики, что их скрепляло? Формально они были относительно независимы, но партийный аппарат в республиках был очень зависим от центра.

Первый секретарь отвечал за все, через него решались все проблемы. Конечно, были нюансы. Если в регионе были крупные предприятия, возникала ситуация своеобразного двоевластия или по крайней мере потребность находить компромиссы. Но, как правило, первый секретарь был абсолютным хозяином региона. И он действительно выполнял в этой системе общественно-полезные функции. Только первый секретарь мог выступать арбитром в межведомственных спорах и согласованиях. Только у первого секретаря были серьезные лоббистские возможности — как перед центром, так и в плане налаживания горизонтальных связей между регионами. Плановая система была очень пористой, нестабильной. Планы спускали сверху, но ресурсов для их выполнения часто не было. И такие проблемы во многом решались именно при помощи первого секретаря. Речь идет не просто о некой самодержавной фигуре чисто символического свойства, а об очень важном элементе системы. Отсюда их власть, их влияние и их значение.

Интересно, как в этой системе устроена обратная связь. Мы видим, как Сталин постоянно меняет и реорганизует институции, которые занимаются «партийным контролем». Кажется, наверху есть постоянная тревога, что им оттуда не все видно, что сигналы снизу не доходят. Это несовершенство обратной связи — до какой степени оно было вшито в ткань самой системы?

Это одна из коренных проблем любой политической системы. В демократических системах для обратной связи есть определенные устойчивые институты. А в системах авторитарных часто приходится полагаться на импровизации. Это проблема агентности: чтобы управлять, авторитарный лидер должен отдавать часть полномочий другим, он не может все делать сам или даже при помощи ближайшего окружения. А отдавая полномочия другим, он сразу сталкивается с проблемой злоупотреблений, сокрытия фактов, недолжного исполнения своих предписаний. Полностью выйти из этого круга невозможно, но авторитарная система изобретает свои механизмы.

Например, создаются разветвленные и дублирующие друг друга контрольные органы, которые призваны следить за тем, за кем прикажут, а также присматривать друг за другом, это тоже важно. Известная проблема — конкуренция между госбезопасностью и МВД. Или наличие параллельных каналов информации, когда сведения идут и от органов госбезопасности, и от Министерства внутренних дел, и от партийных органов. А еще существуют письма рядовых граждан как источник информации о положении на местах. Складывается система выборочных интервенций лидера в дела тех агентов, которым он делегировал власть.

Условно говоря, каждый министр или секретарь обкома никогда не был до конца уверен, чем может в данный момент заинтересоваться Сталин. Например, по какой-то причине — поступило письмо или сигнал — его вдруг заинтересует состояние сельского хозяйства в той или иной области. В какой именно области, никто не знает, но все должны быть готовы, что это может произойти в любой момент. Это важный фактор работы системы — такие случайные интервенции, которые держат всех чиновников и соответствующие институты в административном тонусе.

Вы пишете, что война дала мощный импульс развитию этой управленческой системы, укрепила и продлила ее существование. Как это происходило?

Во-первых, во время войны окончательно укрепляется номенклатурная стабильность, о которой мы говорили в начале. Во-вторых, нащупываются новые механизмы управления — и формальные, и главным образом неформальные, связанные с большей самостоятельностью руководителей на местах. Во время войны нужно было получать результат, и система под это подстраивалась. А центр закрывал глаза на методы, иногда не вполне легальные, при помощи которых этот результат достигался. Это был очень важный опыт для номенклатуры.

И потом, огромное количество людей — от колхозников до интеллигенции — вернулись с фронта победителями и испытывали в связи с этим определенные надежды. Что-то похожее происходило и с номенклатурой. Тот же Брежнев, он прошел войну. Или люди типа Устинова, которые ковали победу в тылу. В 1930-е годы Сталин выкосил большую часть старых большевиков, у которых была «старая» революционная легитимность, и назначил на их место простых чиновников, которые были преданы лично ему. А в годы Великой Отечественной эти чиновники приобрели еще и дополнительную собственную легитимность как герои войны.

После смерти Сталина Хрущев, с одной стороны, очень технично достигает единоличной власти через XX съезд и разоблачение «антипартийного заговора» в 1957-м. Но в итоге аппарат его съедает. В чем была его сила и слабость в отношениях с нижестоящими этажами власти?

С моей точки зрения, Хрущев предложил достаточно консервативную альтернативу Сталину. Да, он снизил уровень репрессий — это, может быть, главное из того, что он сделал, но это сделали бы любые другие руководители. И, строго говоря, это начал делать Берия, который был в полной мере причастен к этой системе. Но в то же время многие действия Хрущева — это были чисто сталинские акции. Идет ли речь о борьбе с личными подсобными хозяйствами или о скачке в развитии сельского хозяйства, который закончился полным провалом. У него не было никаких других рецептов, кроме как «опять поднажать». Глядишь, и мяса станет больше.

Но поскольку никаких прорывов, на которые он рассчитывал, не наблюдалось, начались метания. Он не знал, что делать. У меня вообще есть подозрение, что он психологически созрел для того, чтобы уйти. Поэтому, кстати, в момент отстранения от власти особенно и не сопротивлялся. Вообще, когда он пришел к власти, он мог сделать нечто подобное тому, что делали китайцы после смерти Мао Цзэдуна, а он, наоборот, делал шаги абсолютно в сталинском духе. Видимо, именно тогда для Советского Союза был пропущен вариант развития по китайскому типу. Именно после Сталина.

Еще одно противоречие в системе управления — это коренизация. С одной стороны, нужно, чтобы в республиках укреплялись национальные элиты, развивались национальный язык и культура — это повышает лояльность. С другой стороны, чуть больше движения в эту сторону, и мы оказываемся на грани сепаратизма. Не получилось ли, что система заложила здесь мину замедленного действия, которая сработала в годы перестройки?

Да, в каком-то смысле она действовала во вред себе. Проблема в том, что действовать иначе она не могла. Какие были альтернативные пути? К моменту, когда большевики пришли к власти, рассыпались Османская и Австро-Венгерская империи. Российская империя двигалась по такому же пути. Большевики начали изобретать новый тип государства — с расширением прав населявших государство народов,— но и Австро-Венгрия еще до Первой мировой делала то же самое. У большевиков просто не было другого выхода. И когда Сталин умер, одно из первых решений, которое приняло коллективное руководство,— это решение, кстати, лоббировал Берия — заключалось в том, чтобы вернуться к политике коренизации западных регионов страны, где шла партизанская война. Метод простого силового подавления не работает, значит, нужно выдвигать местную интеллигенцию, местные кадры, научиться дружить с местными — это была основная идея. И они приняли эти решения и действовали в соответствии с ними.

Вы пишете в книге, что именно режим, опирающийся на власть одной партии, оказался значительно устойчивее, чем другие типы авторитарных режимов — персоналистские или военные диктатуры.

Это не мы придумали. Есть большое количество политологических работ, в которых исследуются авторитарные режимы, и действительно, статистика свидетельствует, что однопартийные системы наиболее устойчивы. В такой системе элиты заинтересованы в существовании партии, потому что она обеспечивает их собственное выживание и процветание.

Помимо однопартийности, есть еще фактор рождения этой системы в катастрофических событиях — Первая мировая, революция, Гражданская война. Такие катастрофы — всегда важный стимул для консолидации руководящего слоя. Очень важен фактор размеров государства. В таких больших государствах все происходит очень медленно, эта инерционность вообще заложена в историческую колею российского развития.

И еще один важный фактор — это наличие войны, пусть даже холодной. Если мы в кольце врагов, то должны сплотиться. И это мнение не только элит, оно захватывает значительную часть общества, которое еще помнит войну. Если подводить итог, я бы сказал: удивительно не то, что эта система так долго просуществовала, а то, что она на самом деле просуществовала так недолго. Хотя, конечно, оценивая эти события, важно помнить о потенциальном качестве долголетия. Жить можно долго, но не счастливо.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram