Город без плана
Новосибирск: конторы, фавелы и оперный театр
Новосибирск — город, который способен вызвать у урбаниста чувство профессиональной неполноценности. Это столица Сибири, это третий по величине русский город, полтора миллиона жителей, город сильный, процветающий даже в смысле экономики, город образованный — словом, верхний уровень современной русской цивилизации. Но это все как-то не прилагается к тому, что он представляет собой в физическом плане. Огромный, тянется на десятки километров, а потом на другой стороне Оби еще столько же, и все эти километры — ускользающая от определений бесконечная невнятность.
Новосибирск, 2014
Фото: Getty Images
Новосибирск, 2014
Фото: Getty Images
Этот текст — часть проекта «Портреты русской цивилизации», в котором Григорий Ревзин рассказывает, как возникли главные города России, как они развивались, как выглядят сейчас и почему так вышло.
Тут очень широкие улицы, большую часть года заполненные мокрой снежной жижей, а дома на них поставлены как-то редко, по отдельности, и все время кажется, что это еще не город, что город скоро начнется, а здесь пока еще не стоит вылезать из машины. И вот едешь по Красному проспекту, самому длинному прямому проспекту России (7 км), уже и памятник Ленину проехал, и мэрию, и Никольскую часовню, и областное правительство, и вот уже большой кафедральный собор Александра Невского, и, наконец, Обь — и тут оказывается, что город-то был там. Что этот бесконечный проспект через пустыри — это и был город, а что такое «еще не город» — это как раз здесь.
Города с великими реками — а Обь шириной метров 500–700 — стремятся выйти к ним как-то поавантажнее, тем более если никаких других выигрышных особенностей рельефа кругом не наблюдается. Но хотя территория Новосибирска — это бесконечное более или менее болото под низким свинцовым небом, всей своей тканью город показывает, что он создан не для пустого любования бессмысленным протеканием реки. Берег Оби в градостроительной документации получил название «депрессивные пространства». «Конфигурация железной дороги и особенности ландшафта способствовали изоляции отдельных районов города. Железная дорога отрезала центр города от реки Обь, на приречных территориях стихийно размещались промышленность и неблагоустроенная жилая застройка, таким образом, эти территории надолго оказались выключенными из активной городской жизни. Связь с берегом реки не восстановлена и поныне». Это характеристика из статьи О.Д. Лосевской «История появления депрессивных пространств в центральной части г. Новосибирска», очень мягкая и академическая. На самом деле район какой-нибудь Сухарной улицы — это потрясающий городской пейзаж. В каком-то смысле если вы хотите увидеть что-то действительно уникальное в Новосибирске, то вам сюда. Это десятки километров каких-то немыслимых хибар, гнилого дерева и ржавого металла, населенных мигрантами из Центральной Азии вперемежку с неблагополучным местным населением,— то, что так может быть в столичном, богатом, современном городе, производит большое впечатление. В Рио-де-Жанейро или Буэнос-Айресе возят в районы фавел — так вот тут есть свои, хотя менее живописные в силу суровости климата.
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Александр Кряжев / РИА Новости
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Титова Татьяна / Фотобанк Лори
Фото: Коммерсантъ / Александр Манзюк / купить фото
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Фотобанк Лори
Фото: Коммерсантъ / Александр Чиженок / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Влад Некрасов / купить фото
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Посещение прибрежных фавел заставляет как-то смириться с тем, что — бог с ней, с Обью — надо иначе взглянуть на Красный проспект, там все же великий город, цивилизация, архитектура, это и есть центр. Но он все равно не лишен странностей. В принципе у Новосибирска нет центра, то, что есть, в градостроительной терминологии называется «линейный центр» — то есть собственно этот бесконечный Красный проспект и есть центр. Это деревенская типология (где есть одна главная улица), в миллионниках она редко встречается. Но на какой-то части Красного проспекта — скажем, от Дома офицеров до собора Александра Невского — центральность несколько сгущается. Тут сравнительно представительные здания, магазины, иногда рестораны, кафе, учебные заведения — но ширина проспекта и пустые места между зданиями создают ощущение какого-то недостатка концентрации. В градостроительстве есть понятие «паттерн застройки», это логика геометрии освоения пространства, так вот Красный проспект в роли центра — это все равно как если бы центром Москвы была Профсоюзная улица, а центром Петербурга — Московский проспект на пути в Пулково.
Дом офицеров — это изначально Дом инвалидов (проект 1915 года, архитектор Андрей Крячков, который построил, кажется, все значимые здания Новосибирска числом более 100) — здание, потом трижды перестроенное: в 1920-х, в сталинское и в хрущевское время. Собор в неовизантийском стиле построили в 1899-м, архитектор недоизвестен, за образец взяты работы Василия Косякова (собор в Кронштадте), но кто доводил проект — то ли Николай Соловьев, то ли архитектор железной дороги некто К. Лыгин,— остается спорным. То есть крайние точки — дореволюционные здания, и отсюда может показаться, что на этом отрезке проспект сложился в дореволюционное время. Но это нет так, дореволюционной застройки почти нет. Самое примечательное здесь — это здания 1920–1930-х годов, конструктивистские и сталинские. Новосибирским архитектурным авангардом — от «Центральной гостиницы» Даниила Фридмана (1928) до «Стоквартирного дома» Андрея Крячкова (1937), получившего за эту работу Grand Prix на Экспо в Париже,— принято гордиться, он многократно описан и справедливо воспет. На мой взгляд, однако, у него есть две проблемы.
Первая, вероятно, существует только в моем восприятии, и все же решусь ее обозначить. Эта архитектура, на мой взгляд, не слишком интересна. В 1929 году Анатолий Луначарский приехал в Новосибирск и назвал его «русским Чикаго». Вряд ли он имел в виду архитектуру, ничего похожего на чикагскую архитектурную школу, которая входит в любую историю архитектуры, здесь нет, речь идет о быстром росте промышленного города. Это был период первых пятилеток, когда товарищ Сталин назвал ключом к решению хозяйственных вопросов сочетание «большевистской убежденности с американской деловитостью», и это в каком-то смысле архитектурная программа раннего советского Новосибирска. Причем под «американской деловитостью» следует понимать промышленную простоту, свойственную заводоуправлениям. Конструктивизм бывает интересен, когда архитекторы работают с острой композиционной логикой, а в фасадных решениях ищут нетривиальные супрематические порядки, но это не про Новосибирск. Более или менее одинаковые прямоугольные объемы, призванные сформировать проспект, делают это деловито донельзя — как коробки на складе. Даже обычное для конструктивизма средство выразительности — сплошное остекление — здесь не работает из-за суровости климата (там, где его пытались использовать, архитекторов резко критиковали).
Вторая проблема гораздо более очевидна: большинство этих зданий перестроены в сталинское время и неизящно декорированы классическими деталями. Это специфическая и сегодня даже удивительная болезнь — вместо того чтобы строить в своей рыхлой среде с пустырями новые здания, новосибирские власти все время перестраивали старые. Это при том, что норма площади на человека в городе перед войной составляла 3,15 кв. м, сотни тысяч человек жили в «нахаловках», застроенных самовольно, и они до сих пор продолжают существовать в виде упомянутых фавел.
Главное здание Новосибирска — это Оперный театр. Это действительно уникальное здание, египетская пирамида среди оперных театров. Ни одна великая опера мира не может сравниться с ним по размерам. На самом деле это вообще не Опера, это гигантский девайс по производству нового мироздания. Придумал его Вениамин Давыдович Вегман, старый большевик, которому никак не находилось места в структуре советской власти. Он прибыл в Новосибирск в 1919-м и в 1920-м был назначен Сибревкомом «чрезвычайным уполномоченным по организации Сибирского советского государственного театра оперы и драмы (Сибгосоперы)». В 1928 году эта организация преобразовалась в Комсод (Комитет содействия строительству Дома науки и культуры), который и создал программу здания.
В 1929-м Александр Гринберг (автор Дома Советов в Нижнем Новгороде) создал первый проект по этой программе. Проект предполагал «ДНК с театральным залом на 2800 человек, концертным залом на 1135 человек, библиотекой на 400 тыс. томов, радиостудией, радиоцентром, картинной галереей, музеем и рядом научно-исследовательских институтов». Далее проектом занимался Михаил Иванович Курилко, сценограф Большого театра в Москве. Курилко видел это так: «Зрительный зал должен представлять собой только амфитеатр (по типу античных театров Греции и Рима), без партера, лож и т. п. Он должен иметь "общность с площадкой для действий", без традиционной портальной рампы или тому подобных устройств, потому что зритель должен находиться среди "оформления или действия". <…> Сцена театра должна иметь свободный доступ для зрителя, а также для "массовых действий". Театр должен быть театром техники и реальной обстановки — воздух, вода, автомобиль, трактор и пр.». М.И. Курилко предлагал синтетический сверхмеханизированный театр планетарного типа, обращаемый по желанию в цирк, для чего партер зрительного зала мог перемещаться на сцену, а на месте партера оставалась цирковая арена, которая в свою очередь могла быть трансформирована в бассейн для водных пантомим» (С.Н. Баландин. Новосибирск. История градостроительства. 1894–1945).
Этот театр начали строить в 1930 году, и быстро выяснилось, что есть три проблемы. Во-первых, никто не понимает, как такое построить, во-вторых, на строительство не хватает никаких денег, в-третьих, это был конструктивистский проект, а линия партии в этом вопросе изменилась. В 1936 году Вегман, который все это двигал, был арестован и умер от пыток во время следствия (официально покончил с собой). Проект театра пришлось переделывать.
В итоге его довели в мастерской Алексея Щусева в Москве. Программу резко упростили, превратив здание просто в оперный театр, без бассейна, а архитектуру резко усложнили — театр был решен как cобор Святого Петра в Риме с острым выносом центрального нефа, монументальный портик которого загораживает гигантский купол. Купол в Новосибирске, правда, сильно превосходит cобор Святого Петра диаметром, но зато ниже по высоте, так что и портик поприземистее. По сути, весь центр города в Новосибирске и сводится к зданию Оперного театра. Это странно — не храм, не Кремль, не дворец, не обком, а вот Опера. У них даже Ленин стоит перед оперой, как бы как солист, и у него за спиной бронзовый хор комсомольцев. Как будто это мегаполис меломанов.
У архитектурного критика есть профессиональные ограничения. Вы можете критиковать проект, построенное здание, даже архитектурный ансамбль. Но вы не можете критиковать город — это все равно как критиковать реку или горный хребет. Вы можете только пытаться понять, как такое могло вырасти.
Вообще-то судьбу этого города, сам того не ведая, определил Николай Георгиевич Гарин-Михайловский. Автор обаятельной, но все же относительно скромной по значению повести «Детство Темы» и менее известных «Гимназистов» и «Студентов» был выдающимся инженером-путейцем. Он проектировал трассу Транссибирской магистрали и перенес место строительства моста через Обь в село Кривощеково — будущий Новониколаевск, а с 1926 года Новосибирск. Он так объяснил это свое действие: «мост получится на 360 саженей меньше, что одно составит экономию, считая по 8 тыс. руб. погон моста, до 3 мил. руб.».
В Новосибирске принято очень высоко ценить Гарина-Михайловского, даже и как литератора, но должен сказать, что с урбанистической точки зрения это было черт знает что. Транссибирская магистраль должна была пройти через Колывань, которая обещала стать вполне приличным городом, и Томск, который тогда называли «сибирские Афины». Колывань просто умерла (теперь это поселок городского типа Новосибирской области), а Томск перестал развиваться. Из-за экономии 3 млн рублей, меньше процента общей стоимости Транссиба. Вообще-то смысл строительства дорог в том, чтобы связать населенные пункты, автор «Детства Темы» этой мыслью пренебрег. Он сэкономил и жутко гордился. И он же пустил линию железной дороги вдоль Оби, отрезав город от реки и предопределив этим все остальное.
Это был город, созданный исключительно для нужд железной дороги. Его центр — это собственно два поселка мостостроителей, один на месте нынешней площади Ленина, второй — Вокзальной, и, судя по их фотографиям и описаниям, это были те же фавелы. В русской колонизации Сибири есть разные сценарии — военный, торговый, культурно-просветительский, но здесь не было ни одного из них. Никакого замысла, кроме железнодорожных путей дальше в Сибирь.
Я бы сказал, что это русская колонизация в чистом виде, когда на пустое место переносятся паттерны русского расселения без дополнительного смысла. Как умеют организовать жизнь, так ее и организуют. У нас есть города, созданные администрацией, армией, флотом, торговлей, и у всех этих институций есть какое-то свое представление о порядке города, система ценностей и даже известное эстетическое чувство. Но здесь ничего такого не было. Это город, куда путем копипаста пересаживалась сама цивилизация, тело без головы.
В России плохо относятся к термину «корпоративное государство», но в известной мере та структура города, которая сложилась в Новосибирске,— это именно город корпоративного государства. Тут нет городской жизни, тут есть здания власти и конторы корпораций. Проблема новосибирского конструктивизма заключается в том, что все его здания — это конторы, одинаковые, как пиджаки и косоворотки, в которых они тут ходили на службу в 1930-е. А дальше конторы только увеличивались и множились. Здесь нет домов нобилитета, нет исторических зданий и улиц, нет общественных пространств — только управленческая инфраструктура освоения Сибири.
У российских корпораций как-то нет нужды в самовыражении — им нужны только квадратные метры для расселения, которые они осваивают с американской деловитостью. Здесь, кажется, вообще не возникало нужды в архитекторе, который нарисовал бы им образ их существования,— во всяком случае замыслов архитектора никто не уважает. Андрей Крячков, в известной мере культовая для Новосибирска фигура (после получения им Grand Prix в Париже), получает от обкома ВКП(б) следующую характеристику: «Под внешней нейтральностью скрывается скорее реакционное недовольство настоящим <…> Политически не развит <…> В области истмата и диамата безграмотен <…>».
В истории Новосибирска пять раз создавали Генеральный план и приняли единственный раз в 1968 году, чтобы никогда не выполнять. Город растет как хочет и не замечает, что выросло. У этого города нет центра, потому что функционально он никому не нужен. В корпоративном городе контакты между людьми происходят прежде всего внутри корпораций, железнодорожники общаются с железнодорожниками, а не с теми, кто делает уран и живет на другом берегу Оби. Каждая корпорация норовит создать себе свой микрорайон и жить внутри него, и город бесконечно разрастается замкнутыми выселками. Центр нужен только для идеологии, это пустое место, заполненное фантазиями партийных мечтальщиков, которые страшно боятся, что их мечта разойдется с линией партией, и поэтому перманентно ее перестраивают под новые веяния.
В каком-то смысле Сибирь — это самая жизнеспособная часть русской цивилизации, если угодно, ее резюме. Это сильная инженерная страна с образованием, наукой, большими производствами, бесконечной территорией, еще не построенная и с большими планами на будущее. В каком-то смысле это большой рой, осевший на болотах вдоль железной дороги. Ее столица не то что не имеет какого-либо осмысленного образа. Скорее он ей просто не нужен, и мы ее любим не за это.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram