Глянец Российской империи
«Журнал красивой жизни» в Музее русского импрессионизма
В московском Музее русского импрессионизма открылась выставка «Журнал красивой жизни», посвященная одному из первых глянцевых изданий в России — дореволюционному журналу «Столица и усадьба». Глянцевитость экспозиции не оценил Алексей Мокроусов.
Фото: Коммерсантъ / Ирина Бужор / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ирина Бужор / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ирина Бужор / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ирина Бужор / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ирина Бужор / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ирина Бужор / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ирина Бужор / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ирина Бужор / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ирина Бужор / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ирина Бужор / купить фото
Редко кому везет так удачно попасть в исторический зазор: журнал «Столица и усадьба» начал издаваться в Петербурге в 1913 году — апофеоз поздней Российской империи, 300-летие дома Романовых и пик экономического развития. А закончилась судьба четыре года спустя — издание добили революции. Но до поры до времени и успех, и тиражи издателя Владимира Крымова (1878–1968) радовали. Всего вышло 72 номера, но, поскольку многие были сдвоенные, формально было 90 выпусков.
Журнал писал о красивом — охота, балеты, жизнь дипломатических миссий в Петербурге, великие князья и их окружение, а главное — старинные усадьбы. Политику и повседневность он старался не замечать, новости если и допускались, то только из мира выставок и моды. Но не стоит считать «Столицу и усадьбу» великим свершением российской журналистики. Разве что реклама впечатляет: от мыла и одеколона «Чайная роза» и средств против «старческой дряхлости» до английских и американских машин, включая «Паккар», и какао «Жорж Борман» с примечательным девизом «В питании сила».
Описания и фотографии усадеб, в большинстве сожженных в последующее десятилетие либо добитых советской властью,— вот вклад журнала в культуру. Но и здесь он не был первым, о жизни усадеб писали «Старые годы»; там была тенденция, ее сформулировал Николай Врангель. Описывая «чудо простонародной русской речи» на фоне псевдоантичных храмов с колоннами или девок-арапок с восточными опахалами на фоне снежных сугробов где-нибудь в Саратовской или Симбирской губернии, один из лучших искусствоведов дореволюционной России не боялся обобщений: «Русское самодурство, главный двигатель нашей культуры и главный тормоз ее, выразилось как нельзя ярче в быте помещичьей России». Врангель же положил начало систематическому исследовательскому объезду усадеб по всей стране; следом за ним инициативу подхватил Дягилев, а именно на скрытой полемике с Дягилевым во многом строилась «Столица и усадьба».
Ее издатель шел проверенным путем, хотя среди авторов были не только знатоки уровня Георгия Лукомского и Николая Лернера, но и мастера развлекательного жанра вроде Николая Агнивцева. А также ярый монархист-публицист Лев Львович Толстой — неудавшийся в каком-то смысле сын Льва Николаевича; правда, в журнале он выступал как поэт, тоже мало удавшийся.
Не блещет мастерством и талантом и многое из показанного на нынешней выставке. Сказать об иных авторах, что они художники второго ряда — сделать им комплимент. Здесь даже свои «Бобчинский и Добчинский» — в данном случае «Бычков и Сычков». «У каруселей» Вячеслава Бычкова (из собрания галереи «Умная коллекция» в Москве) и «Подружки. Дети» Федота Сычкова (из музея им. Эрьзи в Саранске) — прямой путь к соцреализму, и художники его честно прошли, позже Сычков написал полотно «В. И. Ленин освобождает из тюрьмы угнетенных пролетариев всего мира». На фоне таких авторов теряются даже классики уровня Серова и Сомова. Держит удар в этом странном окружении разве что Остроумова-Лебедева — ее неожиданные «Нефтехранилища» и «Нефтяные вышки» привезли из Русского музея.
Работы отбирались среди тех, которые воспроизводились в журнале в виде репродукций либо упоминались в рецензиях на выставки. Разыскать их непросто, многие исчезли бесследно. Но журнал для взыскующих светского шика, увы, не бывает взыскателен в искусстве, и «Столица и усадьба» не исключение: критика здесь отличалась консерватизмом, если не сказать мракобесием, слово «футуризм» понималось как неприличное. Впрочем, и околоисторические сплетни порождали цензурные преследования — номера запрещали или изымали из продажи, отсюда и частые допечатки тиража с новым содержанием.
Правда, об этом выставка молчит, здесь даже не выставлен сам журнал. Обошлись живописью и графикой; нет и пояснительных текстов, из-за чего концепция рассыпается. Что удивляет — за последние годы Музей русского импрессионизма приучил публику к мысли, что это одно из лучших выставочных пространств столицы, что ни проект, то событие, будь то выставка о Надежде Добычиной или проект-сенсация «Авангард: на телеге в XXI век». В «Журнале красивой жизни» соблюдены все привычные атрибуты: сотня работ из 44 музеев и 14 частных коллекций, тактильные картины для слабовидящих, галерея запахов — особенно интригует баночка с ароматом у картины «Лапти». Но где сюжеты, способные противостоять сладкому духу салона? Тем для анализа, казалось, бы множество, от журнального ландшафта начала века и феномена глянца сегодня до истории китча и фигуры самого издателя Крымова. Если верить мемуарам Кирилла Померанцева, он ничего не понимал в искусстве, думал лишь о деньгах и был патологически жаден. В парижском архиве Крымова сохранилось автопризнание: «В Петербурге до революции я был довольно видным человеком и, несмотря на свое низкое происхождение… был своим на самых верхах, вовсе не питая любви к ним, но стараясь познакомиться с этой жизнью, навсегда ушедшей». Но этих цитат нет ни в залах, ни в каталоге, хотя судьба графомана, отказавшегося от карьеры бойкого журналиста, достойна сериала.
Редакция боролась до последнего, в ноябре 1917-го объявили подписку на новый год; Крымов путешествовал в это время по Японии, он все еще собирался вернуться. Но жизнь распорядилась иначе. После кругосветного путешествия и жизни в Германии Крымов осел под Парижем в особняке, некогда принадлежавшем Мате Хари. А еще говорят, что красивой жизни хватает не на всех.