Нельзя верить ни одному слову, написанному в книге интервью художников, собранных Ядраном Адамовичем. Можно верить только картинкам, графике отличных художников, восточноевропейских и русских, которых собрал этот большой энтузиаст восточноевропейского культурного единства. Однако и тексты, опубликованные в этом издании, представляют из себя в высшей степени занимательное и патетическое чтение. АНДРЕЙ КОВАЛЕВ, проштудировавший увесистый альбом от корки до корки, утверждает, что для этого потребуется специальная подготовка.
Но это еще мелочи — "серому кардиналу" московского концептуализма Андрею Монастырскому, принципиально избегающему публичных выступлений, пришлось делать опровержение нелицеприятных слов, якобы сказанных им в адрес Stella Art Gallery, с которой он весьма плодотворно работает в последнее время. После того как московские художники получили обсуждаемое издание, они наперебой стали выражать плохо сдерживаемое негодование по поводу тех нелепостей, которые были опубликованы от их лица. Трудно судить о реакции восточноевропейских художников, но можно предположить, что не все чешские художники согласятся с Иваном Кафкой в том, что с начала 1980-х в Праге воцарилась летаргическая атмосфера. По крайней мере, Виктор Пивоваров, переехавший в этот город в семьдесят каком-то году, высказывает гораздо более оптимистическую точку зрения.
Такое композиционное решение книги дает повод сделать вывод о том, что речь и в самом деле идет об авторской кухне, на которой возможны любые, самые нетрадиционные решения. Посему перечисление опечаток или несогласований выглядит нелепым занудством, не имеющим отношения к обсуждаемому предмету. Процесс работы над проектом можно себе представить так: Ядран Адамович приходил в гости к художникам, вел долгие беседы, отбирал графические листы для выставки. Поражает география этих встреч: Москва--Париж--Любляна--Будапешт--Венеция--Нью-Йорк--Прага... Почти везде его сопровождала соавтор, София Мурашковски, которая в некоторых случаях выступала, видимо, переводчиком. В самом начале книги можно узнать, что процесс создания текстов был весьма сложным и изощренным: "Все статьи Софии Мурашковски основаны на беседах Ядрана Адамовича с художниками". София рассказывает о себе, что выросла среди русских художников, определяет себя как "авангардную поэтессу" и "автора прозы и мелодрам". Углубляя гастрономическо-кухонный аспект работы над проектом, она упоминает о том, как с художниками "пила чай, молоко или другой изысканный напиток". Ничего удивительного: в своде приемов современного искусства значится и такая модная вещь, как "эстетика взаимодействия", когда произведение создается в процессе коммуникации. Рикирт Тиранаванья, например, предлагает вернисажной публике изысканные тайские блюда, а в московской галерее в Трехпрудном в 1992 году были выставлены на потребу посетителям два действующих крана — с водкой и вином.
В процессе поглощения чая с молоком, в интимном кухонном разговоре на кухне художники позволяют себе высказывания, невозможные в том случае, если бы к ним пришел журналист или куратор. Один творец с другим творцом чувствует себя гораздо более открытым и свободным, нежели при встречах с этими писаками или бюрократами от искусства. Кстати сказать, среди прочих текстов в альбоме есть очень интересный диалог с самим господином Адамовичем, где он прямо заявляет, что ему "никогда не нравилось, как критики представляют этих художников, как они описывают их творчество". Это высказывание еще раз подтверждает тот научно доказанный факт, что многие художники, мягко говоря, недоверчиво относятся к искусствоведческой и журналистской писанине.
Следует также напомнить, что бесконечные разговоры на кухне — одно из самых важных составляющих метода московского концептуализма, а ключевой артефакт группы "Коллективные действия" — тома "Поездок за город", где тщательно и подробно обсуждаются акции этой группы. Поскольку же большинство художников с "нашей" стороны именно к этому направлению и принадлежат, то они запросто попались на удочку очень общительного боснийца. Адамовичу, как "своему" (из Югославии) и одновременно "чужаку", иностранцу, поведали вещи, о которых обычно принято умалчивать. Рассказали о неудачах, о фрустрациях по поводу невозможности реальной адаптации на интернациональной художественной сцене и даже о личных депрессиях.
Интимные тайны открывали и такие люди, как Эрик Булатов, чье положение в художественном мире всегда казалось неоспоримым, или основоположник соц-арта Александр Косолапов, давно живущий в США, который, тем не менее, честно признался, что так и не смог вписаться в американскую культуру. Напротив, венгры, хорваты и чехи, как настоящие европейцы, никогда не фиксировались на личных трудностях, предпочитая говорить только о своих достижениях — выставках, публикациях, интересных контактах — или прямо и жестко критиковать западную культуру изнутри, что и входит в профессиональные обязанности каждого уважающего себя западного художника.
Кстати сказать, Илья Кабаков, величайший мастер обсуждения и дискуссии, от разговора с Ядраном уклонился. Ему принадлежит одна короткая и величественная фраза: "Лучшее интервью — отсутствие интервью". Зато его спутница жизни и соавтор Эмилия Кабакова любезно согласилась приоткрыть завесу над жизнью звездной пары. Этот текст прекрасно смотрелся бы в разделе "Светская жизнь" любого самого солидного издания. И потому он несколько выпадает из потрясающей картины, возникающей по мере прочтения этих иногда трагических, иногда сентиментальных, иногда просто уморительных повествований. Здесь следует сказать о том, что серьезно на Ядрана Адамовича никто из художников не обиделся. Потому что этот чистый человек и в самом деле открыто и наивно пытался отыскать некоторое единство восточноевропейского искусства. В сущности, до сих пор пока никто себе такой задачи не ставил.
Однако определенная общность вырисовывается без особого труда. После произнесения стандартных фраз о происках соответствующих спецслужб и невозможности жизни в отсутствие свободы слова художники из бывшего Восточного блока начинают вдруг с придыханием вспоминать о том, какие прекрасные деньки они пережили в условиях медленно распадавшейся социалистической системы. Чешская художница Магдалена Етелова так прямо и говорит: "Борьба с властью разжигала в нас творческий огонь". И продолжает: "Свобода, увы, породила бездеятельных художников". А Юрий Альберт ностальгически вспоминает о тех временах, когда все они, московские концептуалисты, представляли группу преступников, отбывающих совместное наказание на подводной лодке.
Даже сам предмет разысканий Адамовича, который он сформулировал как "восточноевропейский концептуализм", и тот оказывается сомнительным. Роза Эль-Хасан, ливанка по происхождению, живущая в Венгрии, ссылаясь на Эдварда Саида, палестинца и модного американского философа, заявила, что концептуалистическая мозаика, в которую включаются одновременно и Кабаков, и Кулик, есть чисто постколониалистическая затея. И она знала, о чем говорит: за русским искусством зарезервирована только одна /квота/ — "концептуализм", куда записывают и Кулика, художника, скорее противостоящего этому направлению. Более того, результат проекта Адамовича в исторической перспективе оказался прямо противоположным изначальным установкам.
Собственно, концептуализм Джозефа Кошута или группы Art & Language есть результат окончательной и бесповоротной утраты веры в возможность осуществления искусства как такового. А восточноевропейские "концептуалисты" в искусство, несмотря ни на что, искренне веровали, готовы были идти ради него на все. Ядран Адамович сказал с какой-то картезианской пронзительной откровенностью: "Я всегда верил, что раз я существую, то и авангардное искусство должно существовать. Нас еще много таких осталось". И доказал своим проектом, что идея авангарда и в самом деле во всей своей чистоте существует только в странах бывшего восточного лагеря.
Что же касается непременных рассказов о неожиданных обысках, /всепроницающих/ стукачах и препирательствах с милицией, то они как-то меркнут в сравнении с тем, что случилось после того, как кончились все эти канонические ужасы. Большинство собеседников Адамовича — выходцы из бывшей Югославии. И может ли быть концептуалистом фотограф Миломир Ковачич, который однажды решал, фотографировать ли ему тело погибшего у него на глазах друга? Квартира самого Адамовича была разгромлена во время бомбежек Сараева. Но он твердо стоит на том, что "художник выше примитивной вражды и бессмысленного кровопролития, потому что я// верю тому, что художники — дети Бога".