Переход на многоличности
Олег Устинов: искусство как мистификация
Художник из Ростова-на-Дону Олег Устинов (род. 1984) занимается живописью, арт-активизмом, музыкой и литературой, работает куратором и промоутером, но его главный медиум — мистификация.
«Я так хотел бы разбить окно», 2015–2017
Фото: PERMM
«Я так хотел бы разбить окно», 2015–2017
Фото: PERMM
Этот текст — часть проекта «Обретение места. 30 лет российского искусства в лицах», в котором Анна Толстова рассказывает о том, как художники разных поколений работали с новой российской действительностью и советским прошлым.
Олег Устинов вошел в анналы Школы Родченко как человек, защитивший первый в ее истории «живописный диплом»: выпуститься с дипломной работой в столь архаическом медиуме удалось потому, что в 2011 году в Московской школе фотографии и мультимедиа имени Родченко открылась мастерская Сергея Браткова «Фотография, скульптура и видео». Устинов попал в первый набор братковской мастерской и был свидетелем того, как в школе раскрывались другие грани таланта художника, ранее известного в Москве главным образом как представитель харьковской школы фотографии: Братков оказался живописцем, скульптором, инсталлятором, куратором и — прежде всего — выдающимся, внимательным и деликатным педагогом (весной 2022-го Устинов вернется в альма-матер ассистентом учителя, чтобы помочь ему довести до выпуска его последний родченковский курс — за 11 лет преподавания Братков воспитает целую школу). Впрочем, Устинов мог бы войти и в анналы своих ростовских университетов: в качестве диплома на факультете рекламы ЮРГИ он представил картины, писанные во времена бурной активности группы «Жаба и Чорт», и рассказывал, какие «креативные стратегии рекламной кампании» якобы использовались в деятельности «творческого объединения».
Группа «Жаба и Чорт» (Олег Устинов, Саша «Еж» Лукьянов, Саша Крест) возникла в Ростове-на-Дону в 2006 году. У студента-рекламщика Устинова к тому времени имелся небольшой промоутерский опыт в организации вечеринок и концертов экспериментальной электронной музыки и большая ненависть к миру товаров и услуг, который ему предстояло обслуживать согласно полученной специальности. В группу с названием, придуманным будущим специалистом по неймингу так, чтобы оно раздражало и запоминалось, вошли друзья, художники, еще не знавшие, что они художники,— помимо дружбы их объединяло романтическое желание сопротивляться коммерциализации и, соответственно, обесцениванию андерграундной рейв-культуры, расходившейся по бутикам и гламурным клубам. Они боролись с обществом культурного потребления при помощи дадаистских и ситуационистских жестов: «поломанные вечеринки», когда диджей в костюме пирата с попугаем на плече не сводит треки и валяет дурака; показ кинотреша в модном клубе для эстетов-синефилов; пропаганда альтернативной моды, за которую можно было схлопотать от гопников; хулиганские ньювейверские открытки, нарисованные на оборотках клубных флаеров; провокационные выставки в барах, рюмочных, салоне штор и заброшенном доте.
Олег Устинов: «Мне нравится это ощущение множественности»
Прямая речь
Фото: из личного архива Олега Устинова
Фото: из личного архива Олега Устинова
- О музыке как камертоне
Я люблю музыкальные ассоциации, что не всегда справедливо, но позволяет, по крайней мере, отсечь мусор, проверить произведение. Смотришь на искусство и думаешь, а что бы это было в мире музыки: какое-нибудь бардовское бормотание или, наоборот, хардкор? Мне всегда была очень важна проверка IDM. IDM — это intelligent dance music, термин, который сами музыканты не очень любили, потому что это было журналистское клише. IDM, собственно, рефлексировала состояние клубной музыки 1990-х, она условно танцевальная, но для меня в ней сосредоточены основополагающие эстетические принципы. С одной стороны, там есть красота, и она почти неоклассическая: Aphex Twin, самого важного музыканта этого стиля, называют современным Моцартом. С другой стороны, там всегда есть эксперимент. И с третьей стороны — там есть тот самый сбой, как в рассказах Сорокина, где на определенном этапе начинает рушиться ритм и все ломается. Три составляющие IDM, эксперимент, красота и сбой,— для меня те важные вещи, которыми я искусство проверяю. - О принципе сбоя
Интересно создавать какие-то полярные точки — находясь между ними, получаешь электричество. С одной стороны, я люблю давать материалу говорить, давать ему быть таким, какой он есть. Эти чистые цвета, например. А с другой стороны, на каждом этапе может происходить сбой: на уровне подготовки, макета, печати, когда настраиваются компьютеры или возникает поломка принтера и появляется какой-то неожиданный артефакт, неожиданное изображение. Я как-то печатал фиолетовый квадрат, а он пошел полосами, получилось очень хорошо, и я стал настраивать печатный станок так, чтобы он вместо нужного изображения выдавал какие-то другие фигуры. Когда наступает время ручного взаимодействия с холстом, у тебя два режима: один — аналитический, когда ты сидишь и решаешь, где провести эту линию; другой — предельно экспрессивный, где ты отбрасываешь всяческое размышление и, даже не выбирая, не зная, какой это цвет, хватаешь тюбик. Предельное ощущение сбоя — это катастрофа, когда ты создаешь какую-то невыносимую, грязную, сложную ситуацию на холсте, из которой тебе нужно выбраться, и появляются новые решения, и потом они могут стать методом или не стать, и ты просто выкидываешь этот кусок. Сбой важен, потому что это — те самые разрывы, в которых ты демонстрируешь обнаженный скелет, показываешь, как создавалось произведение, и в то же время запутываешь зрителя, который в итоге не может понять, как это было сделано. Для меня важен этот немой зрительский вопрос «что это такое?». Важно выстраивание всяческих противоположностей, которые электризуют и дают энергичное ощущение от живописи. - О линии
В принципе, у меня основной инструмент — это линия. Мне кажется, что если ты ограничиваешь себя линей, цветом и материалом, то линией можно сказать все, создать живописное приключение без открытого нарратива. Я не ощущаю исчерпанности абстрактного искусства: абстракция до сих пор вызывает кучу глупых вопросов про твое умение рисовать, но мне кажется, это предел живописности, которого ты можешь достичь ограниченными средствами. Свои тексты я параллельно печатаю и пишу от руки, более того, иногда, чтобы сдвинуться, если застрял, нужно сесть и написать что-то вручную. Я часто говорю, что абстракция и литература у меня совсем отдельны, но временами думаю, что линия идет и от письма. Вспоминается текст Ролана Барта о Сае Туомбли. - О множественности творческих субличностей
Когда мы делали проект вместе с Ваней Горшковым, я рассказывал ему, что мне нравится застать произведение в какой-то степени недоделанности, посмотреть на него чужими глазами, как будто я вошел в мастерскую, а там другой художник что-то делал и оставил для меня, чтобы я чего-то добавил. И Ваня, когда работает, тоже придумывает эти субличности и смешно приговаривает: «Ой, сейчас мистер Пачкун вышел, сейчас он помажет, остановись, мистер Пачкун». У меня тоже, конечно, есть такие мистер Пачкун, мистер Линия и многие другие мистеры: чем больше художников, тем интереснее. Мне нравится это ощущение множественности — такое внутреннее сообщество «Соединенные штаты художников», United Artists.
Годы жизни «Жабы и Чорта» (2006—2011) были временем самоорганизации и самообразования: перезнакомившись со всем ростовским андерграундом, Устинов выбрал себе в наставники знаменитого дизайнера Сергея Номеркова, у которого учился концептуальному образу мысли и жизнетворчества, и художника-нонконформиста Вадима Махницкого, у которого учился академическому рисунку и современному искусству. Ролевой моделью для «Жабы и Чорта» отчасти послужила петербургская группировка «Протез» (Игорь Межерицкий, Александр Вилкин, Григорий Ющенко), чьи диверсионные выходки поставили на уши куцый арт-истеблишмент культурной столицы. Но, ненадолго подпав под обаяние трешевой живописи «протезов», Устинов все же пошел в другом направлении — от «новой дикости» Жан-Мишеля Баския в сторону эстетской грубости Антони Тапьеса и абстрактной каллиграфии Сая Туомбли. И как дипломированный рекламщик начал экспериментировать в области ренейминга и ребрендинга самого себя.
В годы жизни «Жабы и Чорта» обнаружилось, что Устинову, делающему первые шаги в искусстве, тесно в одном медиуме живописи и в одном амплуа абстракциониста. Оказалось, что он, если воспользоваться термином Ричарда Костеланца, прирожденный полиартист — не только живописец, но и музыкант, литератор, арт-активист. В середине 2000-х появился его самый долгоиграющий музыкально-перформативный проект: вымышленная поп-звезда, выступающая под маской и препарирующая блатной шансон инструментами квир-поэтики (авторство этой мистификации Устинов скрывает, сохраняя интригу). А в 2010-м, когда проходили выборы в городскую думу Ростова-на-Дону, Устинов дебютировал в роли арт-активиста: по всему городу были расклеены пародийные предвыборные плакаты «Дэвид Линч — наш кандидат!» с портретом культового режиссера, чья импозантная внешность явно выигрывала на фоне других участников кампании. За плакатами потянулся медиашлейф: Устинов еще долго собирал коллекцию публикаций в местных и федеральных СМИ, предлагавших настолько абсурдные и сюрреалистические объяснения происходящего, что хватило бы на новый сезон «Твин-Пикса».
Самый пестрый и эффектный медиашлейф произвела, однако, другая акция Устинова — «Администрация» (2014), сделанная уже в московский период, под конец учебы в Школе Родченко. Вдохновленный практиками «субверсивной аффирмации» и законом о запрете пропаганды гомосексуализма, принятым в России на федеральном уровне летом 2013-го, Устинов расклеил в подъездах ростовских многоэтажек обращения к «уважаемым жильцам» за подписью некоей безликой «администрации»: в объявлениях, виртуозно пародирующих казенный язык, бдительных граждан призывали обращаться в милицию при первом подозрении, что их соседи намерены пропагандировать что-то «нетрадиционное». Граждане и правда начали обращаться. Буря в соцсетях, репортажи на НТВ, многочисленные публикации в российской и иностранной прессе, демонстрация протеста против ростовской гомофобии в Глазго, городе-побратиме Ростова-на-Дону,— все эти материалы стали частью инсталляции, показанной в 2014 году на 4-й Московской международной биеннале молодого искусства и на групповой выставке в антверпенском музее современного искусства M HKA.
В первой половине 2010-х, проведенной преимущественно в Москве, в Школе Родченко и Институте «База», Устинов начал превращаться в одну из звезд «молодого искусства». Как и положено перспективному молодому художнику, он экспериментировал в разных медиа (к живописи добавились скульптура, инсталляции и перформанс), выступал с протестными высказываниями (из выставки «Трубы горят», сделанной на винзаводской платформе «Старт» в 2012-м, вырос рэп-проект HAARP, 2013), критиковал художественную систему (в музыкальном проекте United Artists, работающем в жанре «институционально-критического индустриального рэпа»: «Что нужно, чтобы получить премию? Что нужно, чтобы получить стипендию? Будь средним, средним будь!»). С возрастом школьная болезнь левизны прошла, он вернулся в родной город и к тому, с чего начинал: к живописи, музыке, литературе и кураторству.
В 2018-м году в Ростове-на-Дону появилась поп-ап-галерея Llil.space, за два сезона работы менявшая адреса, но не изменившая дягилевскому принципу «удиви меня»: наряду с выставками близких себе по духу художников Сергея Браткова, Ивана Горшкова, Егора Федоричева, Устинов показывал живопись правнука Сталина Якова Джугашвили и вышивку самодеятельной художницы родом из Чечни Любови Кулик, чьи работы случайно нашел в местном ЖЭКе. Однако самая яркая кураторская идея Устинова, «Монументальный переход» (2020), осталась неосуществленной. Идея состояла в том, чтобы продолжить ростовскую традицию монументальной пропаганды средствами современного искусства: в брежневские годы ряд подземных переходов в центре города был оформлен колоссальными мозаиками, сделавшимися туристической достопримечательностью Ростова-на-Дону,— Устинов предлагал заказать живописные и скульптурные панно современным художникам, чтобы они вступали в диалог с позднесоветскими мозаиками, выиграл кураторский конкурс в рамках помпезного проекта РОСИЗО «Немосква», но средства на реализацию выделены не были. Устинов не сдавался и представил свой «Переход» на ярмарке Da!Moscow в 2021 году: ряд художников, Владимир Карташев, Михаил Доляновский, Иван Горшков, Анна и Виталий Черепановы, сделали выдающиеся работы в надежде на заказ — перехода от застойного монументализма к современному искусству в общественном пространстве так и не произошло.
За последние десять лет в абстрактной живописи Олега Устинова появилось то, что называется почерком. И буквально: главным выразительным средством у него сделалась очень характерная, индивидуальная линия, идущая от жеста в танце, музыке и письме,— свои тексты, рассказы и романы, он нередко пишет от руки, и воспоминания о прозе остаются на холсте нечитаемыми каракулями («Romeo 3.1», 2020). И фигурально: у художника-мистификатора есть фирменный прием-обманка — его картины кажутся продуктом спонтанной «живописи действия», но первое впечатление ошибочно, поскольку на холсте обычно сочетается то, что написано кистью, маркером или спреем, и то, что отпечатано на принтере по обработанным в графическом редакторе эскизам. Как, например, в изысканных полотнах из серии «Жидкая геометрия» (2018).
Фото: M HKA
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: PERMM
Фото: PERMM
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Техника чередования ручной работы и цифровой печати достигает апогея в серии «4d/4p(+p)» (2018): вынесенная в название формула указывает на многократный переход от телесного (d, drawing) к машинному (p, printing) контакту с холстом. Баннеры, люверсы, светоотражающая пленка, маркеры, бумага, остающаяся от самоклейки,— Устинов не боится использовать нехудожественные материалы «пластмассового мира», занимаясь таким эстетским делом, как абстракция. И берет в соавторы компьютер с принтером, радуясь глитчу и сознательно провоцируя сбои в программе, чтобы соавтор стал таким же непредсказуемым, как абстрактный экспрессионист в экстазе дриппинга. Видимо, музыкальный бэкграунд проявляется в этой страсти к алгоритмам и их поломке. Живопись, выглядящая очень просто — точка, точка, запятая, линия, пятно, затек,— и напоминающая акварель, где сквозь краску проступает белый фон бумаги, оказывается невероятно изощренной технически, но скрывает свою сложность под маской легкости. Вероятно, ей предстоит еще более усложниться: поступив в Венскую академию художеств, Устинов продолжает изучать язык абстракции.
Шедевр
Серия «IDM»
Бумага, смешанная техника. 2013
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Фото: Олег Устинов
Согласно строгой музейной таксономии, это — серия рисунков, потому что сделана на бумаге, пусть и крупноформатной. Но для живописца, больше доверяющего фигуре, нежели фону, это — серия картин с бумагой Orajet в роли концептуального холста: бумага, остающаяся после отделения самоклеющейся пленки для оберточной рекламы, покрыта логотипом производителя Orajet, словно пресс-волл, и этот повторяющийся узор становится ритмической основой живописи. IDM, intelligent dance music,— любимый музыкальный стиль Олега Устинова, его эстетический идеал, и музыкальная метафора связывает здесь материал и технические приемы: пуантель, закрашивающая логотипы, как ритм; линия как мелодия; непредсказуемые потеки краски как сбои в ритмической решетке; художник как рейвер на танцполе «живописи действия» перед плоскостью листа. Речь идет не только о победе творческого ресайклинга над инерцией общества потребления. Речь о том, что абстракция вновь становится тем полем, где могут встретиться музыка и живопись, вышедшие со времен Кандинского на другой, электронно-дигитальный технологический уровень.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram