Много шума и ничего

В парижском Theatre de la Ville состоялась мировая премьера спектакля «Theatre of dreams» Хофеша Шехтера — израильского хореографа, композитора и одного из самых активных ньюсмейкеров прошедшего сезона. Рассказывает Мария Сидельникова.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Билеты на трехнедельные гастроли Hofesh Shechter Company разлетелись, едва поступив в продажу. Искатели лишнего билетика обивали пороги театра до последнего звонка, но так и уходили ни с чем. Поп-кумиром 49-летнего Хофеша Шехтера, уроженца Иерусалима, который вот уже двадцать лет живет в Лондоне и работает по всему театральному миру, сделало кино. И не абы какое, а французское. В отличном фильме Седрика Клапиша «Шагни вперед» («En corps», 2021) израильский хореограф сыграл самого себя — харизматичного гуру, классного лидера, готового подставить дружеское и танцевальное плечо классической балерине, получившей травму (см. “Ъ” от 14 октября 2022 года). Благодаря картине Клапиша миллионы зрителей открыли для себя закулисье современного танца — человечного, компанейского, вдохновляющего, не разрушающего жизни и карьеры, как в балете, а, наоборот, созидающего, эмпатичного, не знающего границ, национальностей и условностей. Танцуй, будь собой, и все получится.

В исполнении Шехтера и артистов его труппы с экрана все это выглядело крайне духоподъемно — и люди рванули за ними в театры.

Новый спектакль «Theatre of dreams» как раз и посвящен этому эскапизму в театральный мир. Пока последние зрители еще ищут свои места, в партере появляется молодой человек. С опаской он поглядывает то на зал, то на сцену — но шаг, другой, и после некоторого замешательства он-таки ныряет в приоткрытую щель в занавесе, как Алиса в кроличью нору. На чудеса ему, однако, рассчитывать не приходится.

Мир Шехтера — мир мрачного бессознательного (отсюда двойственность слова dreams в названии — и сны, и мечты). Из спектакля в спектакль он остается неизменным: там темно, людно и очень громко. Сцена разрезана на части несколькими шторами-кулисами. Находясь в постоянном движении, они резко сменяют картинки и фокус внимания. Эффект усиливается вспышками яркого света, как в стробоскопе. В одном «окне» яростно бегут, в другом так же яростно раздеваются, в третьем все в трансе, в четвертом что-то из балетного с голой грудью, в пятом опять бегут… Этот сценографический трюк, призванный увлечь, сдувается довольно быстро, так как никакого развития не получает. Интриги в нем столько же, сколько в прокручивании ленты в соцсетях: будут мелькать розы-слезы-члены, можно крутить до бесконечности, смысла — ноль. Если бы не долбежка, можно заснуть от скуки. Впрочем, мой сосед воспользовался выданными перед спектаклем берушами и на двадцатой минуте захрапел громче техно-миксов. Проснулся — уже новый занавес и живые музыканты на сцене. И все та же клиповая танцевальная нарезка, скрепленная в спектакль не столько талантом постановщика, сколько потом артистов-фанатиков.

Несмотря на композиционную рыхлость и неловкие клише, в «Theatre of dreams» есть сцены, ради которых спектакль хочется смотреть и пересматривать.

Они есть во всех спектаклях Шехтера. Мало кто умеет перевести раж молодости на танцевальный язык так, как это делает он. В бурлящий котел хореограф бросает все попадающиеся под горячую руку диалекты — от ансамблевых хороводов сиртаки и заразительной румбы до клубных рейвов и протестных жестов уличной толпы — и микширует их, как на диджейском пульте. В этих коллективных, всегда фронтальных сценах вся мощь современных молодых людей, их живая — животная — энергия, их желание освобождения и свободы. Не той, что им дали, а вольтеровской — той, что нельзя отнять. И она оказывается страшно заразительной: когда артисты приглашают зрителей потанцевать, тысячный зал вскакивает тут же, словно только этого и ждал, и зазывать не надо. С единодушием в современном мире так себе последнее время. Так что если мрачноватые кошмары прагматичного романтика Хофеша Шехтера в итоге приводят к танцам, то пусть это в самом деле будет театр мечты.