«Мы не выпячиваем ни инклюзию, ни веганство»

Директор инклюзивного кафе «Огурцы» и мастерских для людей с ментальными особенностями «Простые вещи» Маша Грекова рассказала спецкору «Ъ» Ольге Алленовой, как открыть успешное кафе, в котором смогут работать люди с особенностями развития, и для чего в городской среде нужно создавать открытые пространства для обычных и особенных людей.

«Мне каждый день звонили родители людей с особенностями и рассказывали, как они 20 лет сидят дома»

— Вы придумали в Петербурге сразу несколько социальных проектов для людей с ментальными особенностями. Это инклюзивное кафе «Огурцы», общественное пространство «Нормальное место», флористическая студия «Теплица». Как это все появилось и зачем было создавать так много разных проектов, не проще ли было объединить их все в один?

— Начинали мы с «Простых вещей». «Простым вещам» уже шесть лет. Это мастерские для людей с ментальными особенностями. Сначала у нас было только небольшое пространство площадью сто метров, и на них мы разместили четыре мастерские. А сейчас у нас каждая мастерская — более ста метров.

Я училась в Москве на специального психолога, затем работала с маленькими детьми. Все было более или менее понятно. А потом меня отправили на практику в колледж для особых ребят, и я поняла, что у меня у самой есть стереотипы относительно взрослых людей с ментальной инвалидностью.

Я их раньше не видела, не знала, и я ощущала такой страх, который испытывают люди, переходящие в другой вагон при виде человека со странным поведением.

Мне было довольно легко представить себе ребенка с особенностями развития, а вот 60-летнего человека с шизофренией — нет. И я начала смотреть по сторонам и поняла, что таких людей вокруг нас очень мало, потому что им некуда выходить из дома. Открытых проектов, куда люди с особенностями могут прийти попить кофе вместе с обычными людьми, практически нет. Я поездила по европейским странам и странам СНГ, увидела, например, что инклюзивное кафе есть в Тбилиси, а в Москве нет. Я поняла, что это глобально несправедливо: с одной стороны, человек с ментальными особенностями никуда не выходит из дома, потому что ему некуда выйти, а с другой стороны, общество не видит этих людей, потому что они не выходят из дома. И мы все оказываемся в ловушке из-за отсутствия таких мест.

И моя главная мысль тогда была не в том, чтобы всех людей с особенностями куда-то трудоустроить, а в создании места, где они могли бы просто встретиться с нами. И тогда мне казалось, что ста метров для этого более чем достаточно.

Мне было 23 года, я окончила институт. В Москве я ходила в разные НКО и предлагала эту идею, но меня всерьез не воспринимали. Всем нравилась идея инклюзивного кафе, но у меня не было управленческого опыта, и я не вызывала доверия. Я переехала в Питер в 2018 году и почти сразу открыла первые инклюзивные мастерские «Простые вещи».

— Как можно с нуля, никого не зная, на новом месте открыть такой сложный проект?

— Я была на пределе решимости, понимала, что мне больше ничего не интересно в жизни, я хочу заниматься именно этим и больше ничем. И у меня был план. Я составила список из нескольких НКО, к которым я хотела бы пойти работать, им я и предлагала свою идею. Небольшие НКО, которые тогда работали с детьми с особенностями развития, поддержали мою идею — их дети выросли в подростков, и надо было что-то для них придумать. Одна из этих НКО разрешила мне подать на грант от их юрлица. Мы чудом получили этот грант — 2 млн 800 тыс. на год. Сейчас это меньше месячного оборота «Огурцов».

Когда мы открыли первые мастерские «Простые вещи» на Васильевском острове, у нас было семь педагогов и всего восемь учеников. Это были кулинарная, керамическая, графическая и швейная мастерские.

— Как вы набрали учеников? Надо же убедить родителей, чтобы они вам поверили и доверили своих детей.

— Мы просто объявили в соцсетях, что открывается вот такое пространство. Появились смелые ребята, которые к нам пришли. Их было мало, и это понятно — какая-то странная Маша, только что окончившая институт и приехавшая из Москвы, открыла мастерские, но никто про это ничего толком не знает. В первые месяцы я находилась в отчаянии, мне казалось, что ничего не получится. Я была уверена, что эта идея должна всех захватить, но никто больше не приходил. У нас было 150 тыс. рублей в месяц на всю команду, долго мы бы так не протянули.

У меня есть друг, журналист, он делал у меня дома чердак, так как в то время подрабатывал прорабом, и я думала, что он только этим и занимается. Я не знала, что он журналист. Шура знал всю историю моего переезда в Петербург, и как я мечтала открыть инклюзивное пространство, и как мы искали помещение. Мы открылись в конце февраля, а в конце марта у меня день рождения. И Шура мне в подарок прислал классный текст. Но очень личный — про мою семью, про то, как я сама живу. Он хотел опубликовать этот текст в журнале «Русский репортёр». Я прочитала и поняла, что не готова к таким откровениям на публику. Тогда он выложил этот текст в своем блоге в соцсетях. 10 тыс. перепостов — и на следующей день меня начинают узнавать в метро. Ко мне стали приходить журналисты, люди захотели давать нам деньги. И буквально за два месяца после Шуриного поста у нас закрылся набор в мастерские, мы собрали столько ребят, сколько могли уместить на своих ста метрах. Тогда это было 24 человека, которые приходили в разное время, чередовались.

Швейную мастерскую мы называли «боковухой у туалета» — до и после обеда это была швейная мастерская, а в середине дня она становилась обеденным столом. В общем, там было очень много неудобств и очень было тесно.

Но мы начали стремительно расти. Появились спонсоры и какие-то деньги, и мы хотя бы перестали думать о том, на что жить сегодня. У нас по-прежнему не было никакой системы, и я стала учиться везде где только можно — социальному предпринимательству, бизнес-планированию. Была самой молодой на всех этих курсах.

В первый же год мы поняли, что спрос на наши услуги гораздо больше, чем мы можем предложить. Сразу появилась очередь в наши мастерские — многие родители хотели, чтобы их дети попали к нам.

Мне каждый день звонили родители людей с особенностями и рассказывали, как они 20 лет сидят дома и ничего в их жизни не происходит.

Ну а я добросердечный человек. Стоит один раз мне сказать, что кому-то тяжело, я сразу начинаю думать, как можно помочь. И вскоре мы открыли столярную мастерскую.

— На благотворительные деньги?

— Мы получили еще один президентский грант на «Столярку», а еще у нас был объявлен краудфандинг на «Планете», там мы тоже собрали немного.

«Были и люди, которые считали, что заразятся синдромом Дауна через чашку кофе»

— К началу пандемии вы открыли инклюзивное кафе. Многие руководители НКО в вашей сфере боятся связываться с общепитом — а вы не боялись?

—- Я тоже боялась. Еще в Москве я зондировала почву, и многие говорили мне, что идея кафе прекрасная, но власти не позволят открыть такое кафе, что будут проблемы с медкнижками и так далее. Но «Столярка» заполнилась быстро, все мастерские были забиты, и уже к весне 2019 года мы задумались, что нужно какое-то настоящее открытое пространство, потому что, так или иначе, людей, которые лепят чашки, гораздо меньше, чем людей, которые пьют кофе. И поскольку мечта открыть точку общепита у меня была давно, мы начали смотреть по сторонам, изучать мировой опыт и поняли, что нужно открывать кафе. Но у нас не было денег, и мы не понимали, как это делать. Мы сколотили маленький деревянный чайный домик, купили вафельницу и маленькую кофе-машину и поехали с ним по разным фестивалям. Тут Гребенщиков поет, а мы рядом стоим и вафли жарим. Все это казалось безумием — приезжать с нашими высокочувствительными ребятами на фестивали, где собирается по 10 тыс. человек, и жарить вафли в деревянном домике. Но мы справились.

Нам повезло, нас везде пускали бесплатно — смотрели на нас как на блаженных. Но мы сделали классный продукт, у нас были веганские вафли — я всегда шучу, что мы делали их на муке и святой воде,— и разные начинки из фруктов и овощей. Люди, которые в жару ходили по фестивалям, нуждались именно в такой еде, а не в мясе. И мы заработали денег. А самое главное — наши особенные ребята приобрели новый опыт. Наш Макс научился варить кофе, а Катя идеально жарила эти вафли.

До этого мы не думали про открытый рынок, мы понимали, что у нас довольно сложные ребята, нам нужно с ними много работать в более или менее закрытом пространстве. А тут эти же ребята вдруг так прекрасно справились в совершенно открытом месте.

У нас работала Даша, у нее была задача отдавать наклейку людям на кассе вместе со сдачей. То есть, представьте, стоит какая-то вялая девчонка с низким тонусом, дает тебе наклейку и очень неразборчиво говорит что-то типа «приятного аппетита». На третий день работы Дашка подошла ко мне и говорит: «Знаешь, Маша, все работают, а я ерундой какой-то занимаюсь». Мы долго пытались придумать, что ей делать,— у нее слабый тонус, и она не может ухватить что-то и держать руками, то есть не может выполнять механические действия. И мы придумали сделать Дашку смузи-мейкером. Ее задача была взять своей слабой рукой крупно нарезанные фрукты, закинуть их в блендер и нажать одну кнопку. И у нее появился свой отдельный цех, в котором она была суперуспешной. Мы поняли, что можем круто работать с нашими ребятами, разделяя процесс на какие-то простые операции, так же как мы делаем в мастерских.

Но началась осень, и ко мне подошел Максим, наш человек с особенностями, который работал с нами на фестивалях и варил кофе. И сказал: «Ну и что дальше?» Я говорю: «Макс, иди лепи чашки». Он говорит: «Я хочу кофе варить». И каждый раз, видя меня в мастерских, он подходил ко мне с одним и тем же вопросом. Макс вообще такой напористый. У меня был выбор: либо не приходить на работу, либо начать что-то делать. И мы объявили краудфандинг на создание инклюзивного кафе. Мы не посчитали, сколько нам нужно денег, мы вообще ничего этого не знали. Просто прикинули примерно, сколько мы можем на краудфандинге денег собрать. И собрали на «Планете» около 800 тыс. рублей.

Заодно мы проверили аудиторию, реакция была разная, нам писали много хорошего, но были и люди, которые считали, что в этом кафе заразятся синдромом Дауна через чашку кофе.

Или кто-нибудь выбежит со сковородкой из кухни и ударит их по голове. В общем, мы поняли, что стереотипов очень много и нам предстоит еще долго с ними бороться.

— Трудно ли оказалось оформить медкнижки на людей с ментальными особенностями?

— Нам на «Планете» многие писали, что человеку с психическим расстройством невозможно получить медкнижку. На деле, когда ты делаешь медкнижку, никто не спрашивает, есть ли у тебя аутизм или умственная отсталость. Тебе нужно пройти комиссию, и ты ее проходишь так же, как и обычный человек.

— Разве для медкнижки не нужен психиатр?

— Нужен, но ограничение работы может применяться только для людей с острым психическим состоянием. Человек в остром психическом состоянии находится либо в учреждении, либо дома под присмотром. У нас таких ребят нет. Человек с умственной отсталостью спокойно может получить медкнижку на должность разнорабочего, какого-нибудь помощника на кухне, с этим нет никаких сложностей. Хотя раньше все, кого я встречала, говорили мне, что в России оформить такие документы на людей с психическими особенностями невозможно.

— То есть до вас никто не пробовал?

— Похоже на то. После того как мы открыли «Огурцы», в России появилось еще десять инклюзивных кафе. Мы задали тенденцию, и оказалось, что все нормально открываются. На самом деле мы были не первыми, а вторыми в России. Первое инклюзивное кафе придумали в Махачкале, за полгода до нас. Оно называется «Время перемен». Но о нем мало кто знает.

Вот так мы ни с того ни с сего стали рестораторами. Мы запустили «Огурцы» в декабре 2019 года, а в марте 2020-го закрылись.

— Из-за пандемии?

— Да. Это, конечно, был удар. Мы не имели никакой подушки безопасности. Но помогло то, что это социальный проект, а еще то, что мы, как и все рестораторы Петербурга, начали придумывать разные способы, как не умереть. Мы ввели систему сертификатов: покупаешь сейчас сертификат на 1 тыс. рублей, а когда пандемия закончится, ты придешь в «Огурцы» и купишь себе все что хочешь на 2 тыс. рублей. И это нас спасло. Люди покупали эти сертификаты. И были люди, которые просто донатили нам, чтобы мы остались в живых. «Огурцы» — это коммерческая компания, на нее не получишь никаких субсидий. Мы получили грант у частного банка «Точка», который как раз тогда придумал конкурс для социальных предпринимателей.

«Нам важно, чтобы люди ходили в кафе не потому, что это социальный проект, а потому, что там классно»

— Почему вы сделали это кафе коммерческим проектом, а не социальным?

— С самого начала мы решили, что это будет бизнес. Нам казалось странным делать кафе и жить на гранты. Ну сделай тогда нормально, чтобы оно хотя бы окупалось!

Люди же не будут на регулярной основе пить невкусный кофе. И нашей задачей было сделать хорошее кафе, в котором люди просто едят и пьют, и за счет этого оно работает. И у нас это получилось.

— То есть кафе окупается?

— Да, полностью. Прибыли там практически нет, но мы ее и не особенно ждали, у нас с самого начала была договоренность в компании, что всю прибыль «Огурцов» мы будем отправлять в «Простые вещи», потому что именно благодаря «Простым вещам» мы открыли «Огурцы». Сейчас мы работаем над изменением финансовой системы в «Огурцах», меняем меню, все перестраиваем. Общепит — это бизнес, в который нужно постоянно вкладываться.

— Сколько людей работает в кафе?

— В «Огурцах» 30 сотрудников, из них 10 — люди с ментальными особенностями.

— То есть чтобы 10 людей с особенностями могли нормально работать в таком кафе, нужно еще 20 обычных сотрудников? С точки зрения бизнеса это не очень выгодно.

— Да, но эта пропорция позволяет нам делать кафе рабочим, интересным, востребованным.

— Но для чего нужно столько обычных сотрудников? Чтобы они следили за необычными? Почему нельзя сделать кафе, где обычных и необычных сотрудников поровну?

— Я не знаю почему, но никто не сделал «50 на 50». Мне кажется, что «50 на 50» практически невозможно сделать, если мы говорим о том уровне навыков, какой имеют наши ребята. Потому что мы готовим коммерческий продукт и это общепит. Там другие правила. Ты одновременно следишь за всем, что у тебя происходит вокруг: за гостями, за заказами и еще за человеком, который работает так же, как и ты, но у которого есть особенности коммуникации. Почти у всех наших ребят, которые работают в баре, то есть непосредственно в зале, есть особенности коммуникации. У нас там есть, например, Эмиль, который не умеет читать и писать, но у него есть карточки и система напоминаний. К нему нужен особый подход. Есть Саша, у которого ментальные особенности, он очень крутой, знает несколько языков, но он не понимает социального контекста. Он научился приходить к столикам и забирать тарелки у людей, спрашивать у них, все ли им понравилось, но при этом он сразу же говорит им спасибо. Он не дает им времени ответить, потому что не понимает эту социальную связку. И с Сашей нужно работать по-другому, не так, как с Эмилем, который понимают социальную связку, но не проговаривает половину звуков и не умеет читать. Общей для всех, одинаковой структуры работы и одинакового алгоритма нет.

И, конечно, важно, чтобы клиент, заходя в кафе, с первой минуты не понимал, что оно особое. Нам важно, чтобы этот опыт был максимально безболезненным и чтобы люди ходили в кафе не потому, что это социальный проект, а потому, что там классно.

И у нас с «Огурцами» это получилось, судя по тому, как наш опыт начали тиражировать в регионах. В Москве есть инклюзивное кафе «Разные зерна». Его основательница пришла ко мне на этапе идеи, и мы помогли ей открыть кафе. Вот недавно у меня были ребята из Казани и Ханты-Мансийска, которые хотят сделать такие кафе у себя. Так что сегодня мы уже полноценно делимся опытом.

— Как вы справляетесь с проверками, ведь в общепите их множество?

— Мы, конечно, очень заморачиваемся. Стараемся все правила соблюдать. Законодательство сложное, все эти нормы были установлены еще в Советском Союзе. Но в целом выполнить их реально. Мы работаем с медкнижками, и нас не кошмарят проверками.

Мы открыли веганское кафе отчасти и потому, что по санитарным нормам заведение, где готовят мясо, рыбу и яйца, должно иметь на каждую из этих категорий продуктов отдельную раковину. Это должна быть кухня просто невероятных размеров. У нас маленькая кухня, поэтому мясо, а также рыбу и яйца мы не готовим.

Но главная причина, по которой мы решили открыть веганское кафе,— у нас шеф-повар веган. А еще это удобно. Паста с грибами — она везде паста с грибами. Картошка с огурцами — везде картошка с огурцами. То есть мы просто хорошо готовим обычную домашнюю еду. На завтрак оладушки, каша. И мы не выпячиваем ни инклюзию, ни веганство. Просто любой человек может здесь что-то найти на свой вкус.

— Какая пропускная способность у кафе?

— В день 100–150 человек. Кафе находится в центре, на Фонтанке, что на окупаемость тоже влияет.

«Сейчас в России уже десять общепитов, где работают люди с инвалидностью, и их будет больше»

— «Нормальное место» — новый для России формат инклюзивного общественного пространства, куда может прийти любой человек. Я читала, что вы его придумали во время пандемии, а потом еще два года делали ремонт. В итоге потраченные усилия окупились? Какие задачи решает это место?

— В 2020 году мы с другом уехали на острова на границе с Финляндией, сидели и думали, как быть, потому что в «Простых вещах» снова полна горница людей. То есть 10 человек мы отправили в «Огурцы», 10 человек перешли в «Столярку», и 30 человек у нас работали в маленькой 100-метровой мастерской. Я понимала, что устала открывать каждый год новое пространство. Это очень энергозатратно — прибавлять по 100–150 метров, чтобы организовать еще десять рабочих мест. И мы начали думать, как сделать все это более системным.

Мы хотели придумать такую схему, при которой не нужно будет каждый год что-то открывать. То есть нам нужно было место гораздо больше. Чтобы мастерские могли работать в несколько смен, а еще чтобы мы могли запускать там коммерческие мастер-классы, делать программы для бизнеса. Но чтобы такое место могло окупаться, его нужно было создавать в креативном кластере, в открытом пространстве. Так мы придумали «Нормальное место», объединяющее несколько некоммерческих организаций, но при этом остающееся самостоятельным проектом. Мы договорились с «Перспективами», со студией «Да», с благотворительным магазином «Спасибо».

Вместе мы поддерживаем инклюзивную среду в «Нормальном месте», пользуемся общими зонами, у каждой организации там есть свой проект, например у «Перспектив» — арт-резиденция, а у нас — мастерские.

Мы согласовали проект с «Севкабелем» (завод по производству кабельно-проводниковой продукции.— «Ъ»), арендовали второй этаж завода, два года делали там ремонт и открылись в начале 2022-го — в то время, когда вообще ничего не открывалось. У «Простых вещей» день рождения 23 февраля. Мы его отпраздновали здесь, в «Нормальном месте». И никто не думал, что на следующий день все рухнет. Было очень много страха и неопределенности. У нас были европейские партнеры, которые сильно помогали нам с ремонтом, с оснащением, поддерживали «Нормальное место». И в одно мгновение всего этого не стало. Так что весь 2022 и 2023 годы нам было не до расширения, мы пытались сохранить то что есть.

— Удалось?

— С трудом. Мы перевезли мастерские в это огромное пространство на «Севкабеле», у нас увеличилось количество педагогов, количество учеников. Было 30 ребят, стало 70. Понятно, что педагогов нужно было больше. Я благодаря своему образованию хорошо понимаю социальную работу, и, возможно, поэтому я дорастила именно социальную сторону в нашем проекте, а вот административную, которая все это поддерживает,— нет. Мы выросли очень сильно, но фандрайзинг, продажи, пиар остались почти на том же уровне, на котором были в начале. Это такой кризис роста.

В 2020 году мы открыли кафе, потратив на него деньги из «Простых вещей», затем началась пандемия, мы не смогли отбить вложенные деньги. А потом случился февраль 2022-го, который полностью нас перелопатил. Из России ушло 80% партнеров, которые с нами работали. У нас оставалось денег на месяц, и мы поняли, что так жить нельзя. НКО работают не как бизнес, они не работают в обороте, у них другая логика. Чтобы прямо сейчас нормально работать, должно быть денег хотя бы на три месяца. То есть нам нужно было 15 млн на подушку безопасности. А мы весь этот запас съели.

— За два года не удалось найти новых жертвователей?

— Русские компании не так быстро идут на согласование проектов, на это нужно время и нужны кадры в команде развития. Небольших пожертвований тоже стало меньше, люди уехали, многие отписались от нас, мы работаем с новой аудиторией. На выстраивание новых связей уходит много сил и времени. На одного крупного партнера мы тратим в среднем от полугода до девяти месяцев. Сейчас, например, мы уже полгода ведем переговоры с «Леруа Мерлен». Они будут печатать рисунки, которые делает наша графическая мастерская, на своем текстиле. Это сразу такой огромный объем, но для того, чтобы его реализовать, нужно очень долго договариваться. Там свои юридические правила, ведь эти рисунки принадлежат ребятам.

— Сколько нужно денег в месяц, чтобы сохранить все ваши проекты?

— В месяц только на «Простые вещи» у нас уходит около 7 млн рублей. «Огурцы» сами по себе работают, а «Простые вещи» — это слишком большой проект. Мы постепенно нарабатываем подушку безопасности, но нам нельзя расслабляться. Пока мы не доберем нужную сумму, я не буду спать спокойно. Сейчас мы хотим изменить структуру отдела продаж, есть план по усилению фандрайзинга и пиара, придут новые люди, и им нужно время для адаптации.

Мне сложно руководить такой махиной, когда при этом каждый день думаешь, что у тебя послезавтра деньги закончатся. При этом я понимаю, что у нас нет внутреннего права сокращать какие-то работающие направления.

Ни одному человеку мы не скажем: «Слушай, давай ты пока не будешь ходить в мастерские».

— Но вы же понимаете, что не сможете полностью закрыть спрос даже в одном Петербурге?

— Я это понимаю, потому что потребность огромная. Но главное, что мы делаем,— мы меняем общественное мнение относительно людей с ментальными особенностями так, что они начинают работать в других местах, а обычные люди покупают наши футболки и носят их. Они в этот момент не думают, что их сделал человек с какой-то психической болезнью.

Отношение и к людям с особенностями, и к социальному бизнесу меняется. Я это вижу даже по количеству запросов на наши стажировки. В неделю я веду по две-три стажировки, обучаю людей из разных регионов, из других НКО. Сейчас в России уже десять общепитов, где работают люди с инвалидностью, и их будет больше.

«80% наших ребят трудоустроены благодаря закону о квотировании»

— Сейчас «Нормальное место» и «Простые вещи» что-то зарабатывают?

— Мы стараемся создавать какие-то коммерческие направления, которые помогут нам хотя бы окупаться.

— Например?

— Например, платные мастер-классы для больших компаний. Также мы проводим лекции об успешных социальных предпринимателях. У нас можно устраивать корпоративы, конференции. У нас хороший зал, своя кухня, и у нас есть свой кейтеринг. Здесь все удобно устроено. Вот недавно, в июне, мы сделали коммерческий детский инклюзивный городской лагерь, который прекрасно прошел. В команде работали очень крутые педагоги. На второй смене было 13 детей. На первой — десять. Этого мало, но достаточно для того, чтобы окупиться.

— И сколько стоила смена для одного ребенка?

— Около 20 тыс. рублей. Это средняя стоимость такой услуги по Питеру.

Еще у нас второй год подряд совместно с центром занятости работает программа трудоустройства для обычных подростков. Приходят такие креативные ребята, им нравится находиться в инклюзивной среде, что-то делать.

— А что они делают?

— Например, работают в керамической мастерской, помогают там лепить, доделывать что-то. Или работают курьерами. Или получают какие-то отдельные роли на мероприятиях: встречать гостей, которые к нам приходят, рассказывать о нашем пространстве. Сейчас у нас по этой программе работают четыре подростка. В прошлом году было две группы по десять человек. В этом году мы не стали делать этот проект группами и решили работать только с теми, кого мы уже знаем с прошлого года и кто действительно хочет быть с нами. Зарплату им платит центр занятости, а мы просто организуем занятость, и нам от этих ребят большая польза.

В «Нормальном месте» есть магазин, мы в нем продаем свою продукцию, которую тут же, в мастерских, делаем: футболки, шоперы, блокноты, кружки. Еще здесь есть коворкинг, он бесплатный. И любой желающий может купить тут себе обед, заказать кофе, прийти на платную лекцию. На наши обеды приходят люди со всего «Севкабеля». Но основная наша деятельность — это работа с ребятами. Мастерские работают в две смены, с 11:00 до 20:00.

А еще у нас есть кукольный театр. Точнее, у нас есть Паша Дедов, мастер с ментальными особенностями. Каждый раз, когда мы открывали новое пространство, он подходил ко мне и говорил, что городу необходим инклюзивный театр. Он постоянно за мной ходил, сначала выпрашивал ширму, потом писал от руки сценарии, раздавал нам, а мы во время обеда читали. Потом мы нашли в помощь Паше режиссера Павла Аммосова, и они поставили первый совместный спектакль — «Карлсон». Паша сам сделал все куклы. Он вообще учится у нас на керамиста и работает в мастерской. И сам шьет все костюмы, придумывает макеты.

Паша сам выбрал из наших ребят актеров, договорился с ними, и они оставались после работы, репетировали. У нас нет театральной студии, ребята использовали свой личный потенциал, а режиссер учил их каким-то профессиональным приемам. В целом им понадобилось месяца четыре, чтобы поставить спектакль.

Мы сделали открытый показ и поняли, что очень много желающих прийти посмотреть. Еще два раза мы делали показы, и все билеты продавались через полчаса после объявления о спектакле. Сейчас мы хотим договориться с каким-то театром о регулярных спектаклях, потому что «Карлсон», и правда, получился очень крутой.

— Правильно ли я понимаю, что работа людей с особенностями не приносит вам никакого дохода? За счет чего вы оплачиваете их труд?

— У «Простых вещей» гибридная система финансирования: треть — это продажи и коммерческая деятельность, треть — пожертвования и треть — гранты. То есть каждый третий рубль мы сами зарабатываем за счет того, что здесь делаем. 80% наших ребят трудоустроены благодаря закону о квотировании, что сильно экономит наш бюджет. Система квотирования обязывает любой бизнес, где занято более ста человек, трудоустраивать к себе людей с инвалидностью (квоты в регионах разные, зависят от регионального регламента). В Питере этот регламент сегодня — 2,5 человека на сто сотрудников. То есть у тебя в бизнесе сто человек — и из них 2,5 ставки должны занимать люди с инвалидностью. И если компания не хочет или не может брать к себе на работу людей с инвалидностью, то она платит им зарплату, а работают они у нас.

Выигрывают все: бизнес не штрафуют, люди с инвалидностью получают работу, а мы — сотрудников. Таким образом мы трудоустроили у себя 70 человек с разными особенностями.

— Получается, вы берете на работу только людей с питерской пропиской?

— Иногда мы берем ребят без прописки, у нас довольно много молодых людей, которые переехали из других регионов. Конечно, трудоустроить их по системе квотирования нельзя, но мы не ограничиваемся только квотами. Если понимаем, что человек «наш», стараемся искать деньги для его зарплаты. Есть у нас Лёха, который переехал из Владивостока в Петербург, чтобы работать в «Простых вещах». Есть несколько девчонок из Краснодарского края, парень из Минеральных Вод. Это трудно — вся семья снимается с места, переезжает сюда, чтобы их близкий мог к нам пробиться. При этом у нас сейчас очередь более 150 человек.

«Как-то мама Славы мне написала: "Маша, у меня сын нормальный!"»

— Вы одна управляете сразу всеми проектами «Простых вещей»?

— Нет, у меня есть партнер, с которым мы делим ответственность и задачи. Но нам важно усиливать управление, у нас огромная команда, около ста человек работает во всех проектах. А я прямо сейчас еще и учусь азам цветочного бизнеса.

— Чтобы управлять «Теплицей»? Расскажите, зачем вам понадобилось создавать еще один проект, причем связанный с незнакомой для вас сферой.

— Это проект мы открыли в декабре 2023 года. В какой-то момент в «Огурцах» мы поняли, что ребята, которые у нас там работают, могут работать и на открытом рынке. Поняли и, если честно, обалдели. Потому что у нас не было такого плана. Например, нашего бариста из «Огурцов» Даню Верникова взяли бариста три раза в неделю в кофейню Verle, это такое модненькое местечко в Петербурге, там specialty кофе, все в пастельных тонах. И в «Огурцах» он продолжает работать, но уже на самостоятельных сменах, то есть ему не нужна посторонняя помощь. У него есть коммуникативные особенности, с ним бывает непросто договориться, но он очень крутой. Его особенность как раз в том, что он находит себе сверхинтерес, и этим сверхинтересом стал кофе. Он все про него знает. У Дани была очень высокая мотивация. Они с мамой приехали к нам из Краснодара, когда Дане было 16 лет. Мы вообще не работаем с ребятами до 18, но для него сделали исключение, потому что они из другого региона, у них в Питере никого нет. Мы взяли Даню на стажировку в столярку, у нас еще не было кафе, мы только-только объявили краудфандинг. И вдруг Даня ко мне подходит и говорит: «Я буду работать в "Огурцах"». 16-летний пацан, стажер в столярке, которого я вижу первый раз в жизни, говорит мне о том, что он будет работать в нашем еще не существующем кафе. Когда мы делали ремонт в «Огурцах», он приходил с мамой, помогал нам красить стены, мы там все сами делали. И как только Дане исполнилось 18 лет, мы взяли его на стажировку в кафе. Буквально через полгода он говорит: «Я буду старший бариста, я буду учить людей варить кофе». Я на него смотрю с недоверием, но, думаю, ладно, посмотрим. И действительно, Даня, несмотря на все свои коммуникативные особенности, учит сейчас людей варить кофе. Он уже на уровень выше, чем просто бариста. Даня показал нам, что вообще-то мы можем готовить людей к работе на открытом рынке и что нам нужно в эту сторону двигаться, потому что это возможность освобождать места в наших проектах для новых людей. Когда мы научимся системно обучать и выводить людей на открытый рынок, нам не нужно будет каждый год достраиваться, расширяться, открывать новые проекты. Мы просто сможем их места заполнять новыми людьми из очереди.

Так вот, когда мы думали про следующий проект, то понимали, что нам нужно сразу его придумывать как транзитное трудоустройство.

Транзитное трудоустройство — это когда у тебя есть компания, в которой люди работают по-настоящему, не в тренировочных условиях, это настоящий бизнес, и ты их обучаешь для того, чтобы они вышли дальше на открытый рынок. И мы открыли цветочный магазин.

Там есть флористика, то есть букеты, срезанные цветы, и есть горшечные растения, и еще есть маленький островочек с едой. Мы там учим ребят работе в общепите в целом и во флористике. Понимая, что наши ребята никогда не смогут работать самостоятельно флористами, мы их учим, чтобы потом, когда они пойдут работать помощниками флориста, они были на уровень выше, чем все остальные помощники. Ребята, которые сейчас работают у нас во флористике, сначала обучались в цветочной мастерской в «Простых вещах». То есть они уже знают 60 названий горшечных растений, знают, как за ними ухаживать. И сейчас, когда они уже проучились полгода, мы для них ищем стажировки на открытом рынке.

— Они тоже работают и получают зарплату по системе квотирования?

— Да. Но Даня, который работает бариста, уже получает зарплату не по квоте. У него больше рабочих часов, он уже трудоустроен в кафе на открытом рынке.

Еще шесть лет назад мы и подумать не могли, что кого-то из наших ребят куда-то отпустим. У нас есть Слава, художник, который всех рисует в шляпах — даже пирожки. Он с нами с самого начала. У Славы коммуникативные особенности, он плохо ладит с людьми, но он очень талантливый художник. Про то, что он художник, мы узнали только у нас в мастерских. Когда родители привели к нам Славу, ему едва исполнилось 18 лет, и мы не знали, может ли он что-то делать. Родители говорили, что он закрывается в комнате и играет в компьютерные игры и больше ничего не делает. Оказалось, что у Славы невероятный талант к рисованию, я его изображения использую в наших коммерческих презентациях. Но вначале Слава совершенно не был готов к каким-то обязанностям, к быту. Он не понимал, почему надо убирать за собой тарелку, и он у нас это игнорировал. Я помню день нашего знакомства: я вошла в комнату, Слава сидит за столом, рисует своих граждан в шляпах и не обращает на меня внимания. Я подхожу и говорю, что надо бы убраться, ведь тут так принято. Он косится на меня, резко вскакивает и убегает в другой зал. Я иду за ним. И так мы бегали друг за другом, пока наконец он не просочился в гардеробную, схватил свою куртку и со словами «я вам не уборщица» покинул помещение. Первые два года он рисовал абсолютно одно и то же. Дать ему задание было нереально. Даже если мы его просили нарисовать зоопарк, он всем животным пририсовывал шляпы и вокруг них рисовал своих усатых граждан в шляпах. Он называет их «граждане-герои Ленинграда».

И вот пять лет спустя этот человек дежурит здесь на кухне и убирает посуду за 60 людьми. Я помню даже тот день, когда он первый раз пошел дежурить. У нас есть чат «Простые щи», мы туда скидываем всякие шуточки, и одна из наших коллег вдруг пишет: «Сегодня Слава дежурит на кухне». И у меня перед глазами пробегает вся наша жизнь в течение пяти лет и как мы его к этому готовили. А как-то мама Славы мне написала: «Маша, у меня сын нормальный!» Оказалось, к нему друг в гости приехал. Впервые в жизни.

Они сели в разные комнаты играть в свои телефоны, но это был огромный шаг вперед.
И этим другом был Никита, у которого тоже есть коммуникативные особенности и который никогда раньше такого бы не сделал. У ребят появляется окружение, появляются друзья, кто-то заводит себе девушек. Тут все очень круто.

И в творчестве Слава тоже вырос. В его рисунках появился объем, цвет, масштаб. Если раньше он рисовал на листах А4 исключительно черным маркером, сейчас у нас есть работа два метра на метр, где он нарисовал человека со всей окружающей средой и в цвете.

«Мы внутри организации договорились, что до последнего не вызываем психиатрическую бригаду»

— Я видела потрясающую абстракцию в графической мастерской, кто ее автор?

— Вика, она удивительный художник. У Вики психическое расстройство, которое обостряется два раза в год довольно жестко. Какое-то время Вика не принимала медикаменты, и осенью нам с ней было тяжело. Она пришла на работу, например, увидела, что один из ее черновиков лежит в мусорке. И очень сильно разозлилась. Она выхватила всю свою папку с рисунками и начала рвать на мелкие кусочки. И всех, кто пытался ее остановить, посылала направо и налево и была довольно агрессивна. Вика — человек уже пенсионного возраста, и она никогда, ни в одной из организаций в Петербурге не находилась больше полугода. Ее выгоняли отовсюду, потому что у нее были проблемы с алкоголем, психические нарушения, и еще она не пила таблетки. Она дееспособна, живет одна, про таблетки ей напоминать некому. В этом году мы взяли ее на наши курсы флористов. То есть Вика сейчас работает в цветочной мастерской, и еще она очень круто рисует. Та работа, которую вы видели, очень профессиональная. Вика никогда не училась рисовать, просто у нее талант. Она выстраивает из цветов какие-то потрясающие композиции, никто не понимает, как она это делает.

Недавно Вику насильно забрали в психиатрическую больницу, и вот сейчас, спустя два месяца, она вернулась в «Теплицу», мы ее очень ждали.

— Если она живет одна, кто вызвал ей психиатрическую бригаду?

— Мы внутри организации договорились, что до последнего не вызываем психиатрическую бригаду, до тех пор, пока нет угрозы здоровью людей. Вика живет одна, и никто, кроме нас, с ней не взаимодействует, а сама она ни в какую больницу не пойдет. У нас есть правила, за нарушение которых человек отстраняется от занятий. Как-то она нарушила правила, и мы на время отстранили ее от работы. Она пришла в мастерскую и отказывалась уходить, у нее началось острое состояние, и нам пришлось вызвать скорую помощь, ее забрали.

Сейчас мы знаем ее чуть лучше, уже понимаем, как проявляется ее болезнь, и если она пьет медикаменты, то все в порядке.

— Кто-то следит за тем, чтобы она пила таблетки?

— У нас есть волонтерская команда сотрудников, которые с Викой сдружились и следят за тем, чтобы она принимала лекарства. Мы не можем каждый день ее контролировать, но можем выстроить с человеком дружеские отношения и объяснить, почему ей было плохо и как сделать так, чтобы было хорошо. Люди из нашей команды вместе с Викой ходят к психиатру, потому что ей одной тяжело это делать. Есть какие-то функции, которые мы берем на себя сверх нашей работы, но это просто человеческое желание помочь. И мы видим конкретно в Вике огромный потенциал и в работе, и в творчестве.

— Вы продаете ее работы?

— Произведения искусства мы выставляем на аукционе, на выставках. И сейчас будем продавать на нашем сайте. Еще Вика работает в нашем дизайн-бюро, рисует макеты для рекламы разных компаний, которые с нами сотрудничают. У нашего дизайн-бюро есть, например, заказ от «Вкусвилла» на партию носков с принтом, и ребята сейчас этот принт создают.

— Правильно ли я поняла, что уровень зарплат у ребят, которые здесь работают, невысокий?

— Мы упираемся в квоты. Квота — это МРОТ. То есть около 20 тыс. рублей. И если зарплата превышает МРОТ, то у ребят снимают региональную надбавку к пенсии, а это около 10 тыс. рублей. Для них это довольно критично. А так, в сумме с пенсией, надбавкой к пенсии и зарплатой в пределах МРОТ у человека получается около 50 тыс. рублей в месяц.