Город вокруг урочища
Петрозаводск: государственно-индустриальное, ставшее государственно-показательным
В Петрозаводске есть обаятельное сочетание романтики петровских триумфов с петербургской архитектурой. Это свойство всего центра, поддержанное десятком парков с озерами, горными потоками и фонтанами и примерно полсотней отменно спроектированных классических зданий,— очень красивый город. Только к Петру все это не имеет ни малейшего отношения, и архитектура эта не петербургская, а ленинградская. Петрозаводск практически целиком создан в сталинское время, после войны.
Площадь Ленина и улица Энгельса. Петрозаводск, 2018
Фото: Фотобанк Лори
Площадь Ленина и улица Энгельса. Петрозаводск, 2018
Фото: Фотобанк Лори
Этот текст — часть проекта «Портреты русской цивилизации», в котором Григорий Ревзин рассказывает, как возникли главные города России, как они развивались, как выглядят сейчас и почему так вышло.
На Онежской набережной Петрозаводска стоит — иного слова не подберу — чудный ампирный дворец, живо напоминающий Елагин дворец Карла Ивановича Росси в Петербурге. Примерно такой же по размеру и тоже окруженный изящным садом. Там теперь ЗАГС. Но это совсем не императорская резиденция, а дворец генерал-майора Геннадия Николаевича Куприянова, первого секретаря ЦК КП(б) Карело-Финской ССР. И спроектировал его в 1945 году ленинградец Ростислав Корнев, впоследствии невидный партийный деятель и автор пьес. Это несколько ошарашивающий памятник чистой генеральской гордости. Бесконечная гладь озера, регулярный сад, дворец — так выглядел в своей первой редакции триумф сталинских маршалов.
Геннадий Николаевич не успел пожить в своем дворце. В 1950 году его посадили. Если верить его воспоминаниям (он был реабилитирован и дожил до 1979 года), сдал его Юрий Владимирович Андропов. «В июле 1949 года, когда руководящие работники Ленинграда были уже арестованы, Маленков начал присылать к нам в Петрозаводск комиссию за комиссией, чтобы подбирать материал для ареста меня и других товарищей, ранее работавших в Ленинграде. Нас обвиняли в следующем: мы <…> носимся с подпольщиками и превозносим их работу, просим наградить их орденами. А на самом деле каждого из тех, кто работал в тылу врага, надо тщательно проверять и ни в коем случае не допускать на руководящую работу. Кое-кого и арестовать! <…> Я сказал, ища поддержки у своих товарищей, что вот Юрий Владимирович Андропов, мой первый заместитель, хорошо знает всех этих людей, так как принимал участие в подборе, обучении и отправке их в тыл врага, когда работал первым секретарем ЦК комсомола, и может подтвердить правоту моих слов. И вот, к моему великому изумлению, Юрий Владимирович встал и заявил: “Никакого участия в организации подпольной работы я не принимал. Ничего о работе подпольщиков не знаю. И ни за кого из работавших в подполье ручаться не могу”».
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Фотобанк Лори
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Фотобанк Лори
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom
Мне кажется, дворец — эпиграф к Петрозаводску. Когда я его увидел, счел, что это, вероятно, дворец Александра Меншикова. Петр I поручил ему в 1703 году строить на Онеге первый металлургический завод, и с этого начался город. Так можно строить на голом месте: пустой берег, бескрайнее озеро, дворец светлейшего князя — и все впереди. Так строились все петровские резиденции на берегу Финского залива. Но это не Меншиков. Это генерал Куприянов.
Это ключ к пониманию города.
От Петра в городе не осталось примерно ничего, за исключением памятника Ивана Николаевича Шредера, поставленного в 1873 году на Циркульной площади, потом снесенного (на его месте стоит очень смешной Ленин Матвея Манизера с ушанкой вместо кепки) и восстановленного 1978 году на Онежской набережной. Петр в редакции Шредера выглядит способным, деятельным и по-немецки аккуратным монархом, без черт известной героической лихости, которые придавали ему другие мастера.
Больше осталось от Екатерины. Ее наследие — это Циркульная площадь (площадь Ленина). Петровский военный завод исчез после смерти Петра, Екатерина решила его восстановить, с этой целью в 1771 году сюда прибыл Аникита Ярцов, будущий директор петербургского Горного института, и в урочище реки Лососинки поставил новый пушечный завод. Завод этот работал очень плохо, до 70% продукции оказывалось браком, тут же отправлявшимся в переплавку. В 1786 году его сменил Карл Гаскойн, шотландец французского происхождения, превративший завод в современное европейское предприятие. Памятник ему, кстати, поставили в 2021 году на проспекте Карла Маркса, бывшей Английской улицы, идущей поверху над Лососинкой. С заводом у Ярцова вышло не очень хорошо, но на входе в урочище он заложил превосходную круглую площадь заводоуправления, и даже считается, что сам ее нарисовал (хотя там был архитектор Елизвой Назаров, вроде бы учившийся у Баженова). В принципе это была попытка натянуть безукоризненную композицию французского классицизма на русский простор при известном недостатке ресурса: площадь состояла из шести двухэтажных домов и двух флигелей, соединенных циркульным забором. На целое круглое здание не хватало функций, столько места заводу было просто не нужно. Однако в 1782 Екатерина учредила Олонецкое наместничество с Петрозаводском в центре, и в городе, кроме завода, появился губернатор (первым губернатором был великий русский поэт Гавриил Романович Державин), его дворец, канцелярия и присутственные места. Часть забора заменили полукруглыми корпусами, соединяющими первоначальные двухэтажные особняки. Площадь много раз перестраивали, но первоначальная идея только укреплялась во всех этих реконструкциях.
Это эффектная композиция, и, стоя на площади, можно понять, каков был замысел этого города. Его центр образует урочище Лососинки — довольно-таки полноводной речки, которая при впадении в Онежское озеро образовала ущелье, петляющее, очень живописное, со скалистыми берегами. Это некое царство хаоса, в котором располагался завод. Над ним была круглая печать государственного порядка в виде круглой площади. А окружено все было правильным квадратным городом с регулярными кварталами заводских слободок, застроенными деревянными домами, так сказать, обывателями, приведенными государством к достижимому порядку. Исключение составляла только ближайшая к Лососинке Английская улица, где строились частные дома государственных людей, более или менее парадные. Впрочем, дом Гаскойна, начинающий эту линию, тоже деревянный.
Разумеется, город не сводился к заводу с кварталами застроек. За 200 лет дореволюционного развития он оброс купеческими домами, семинариями, гимназиями, соборами — всем, что характерно для русского губернского города. Не лучше, но и не хуже других. Как обычно, большая часть дореволюционного наследия утрачена. На Соборной площади (ныне площадь Кирова) в 1924 году сгорели Воскресенский и Петропавловский соборы, в 1936-м был взорван главный Святодуховский собор, в 1918 был уничтожен памятник Александру II, вместо него в 1936 тот же Матвей Манизер установил на месте собора памятник Кирову. Но, при всей познавательности этих историй, уникальность города, на мой взгляд, все же в другом. Это был город-завод, но завод исчез. Сначала он выпускал пушки, потом пушки и чугунное литье, потом снаряды, в советское время буксиры, трактора — и в 2007 году закрылся окончательно. Но уже после войны не он был смыслом города. Это город про успешную трансформацию государственного индустриального города в нечто принципиально иное. Во что?
На Онежской набережной в соседнем квартале с дворцом Куприянова стоит памятник Отто Куусинену, открытый в 1973 году. Его сделал Борис Дюжев, известный советский скульптор, автор памятника Михаилу Калинину в Москве, который стоял на Воздвиженке, а теперь в парке «Музеон». Но его он сделал позже, в 1978-м, а это ранний Дюжев, ученик Сергея Конёнкова,— работа над образом Куусинена шла с 1967 года. И в этом памятнике ощутимо влияние «сурового стиля». Фигура как бы не до конца выходит из камня, а по костюму и даже по лицу пробегают будто каменные складки от ветра времени. Они, кстати, довольно эффектно рифмуются со стоящим фоном к памятнику зданием горкома КПСС, построенным в 1980 году (архитекторы Э. Журавкова, Э. Андреев и В. Антохин), с ребристым нервным фасадом — редкий случай, когда памятник определил образ здания, а не наоборот.
И товарищ Куусинен, и горком КПСС выглядят вещами значительными, но потаенными, словно заштрихованными. Хотя площадь не стала, вопреки замыслам, главной площадью Петрозаводска, но это сильный образ, до известной степени передающий особую программу города. Правда, программу оставленную: Куусинен изображен уже секретарем ЦК КПСС, членом хрущевского Президиума ЦК, пожилым аппаратчиком — это вроде как бойцы вспоминают минувшие дни. Памятник, говорят, пробивал лично Юрий Владимирович Андропов, который считался духовным сыном Куусинена, если это определение уместно по отношению к такого рода людям. Во всяком случае сходство с Андроповым в памятнике есть. Но целый город не заштрихуешь.
Отто Вильгельмович Куусинен через два дня после начала советской агрессии против Финляндии в 1939–1940 годах подписал в качестве председателя и министра иностранных дел созданного в Москве правительства Финляндской демократической республики легитимизирующий советские действия договор о взаимопомощи с СССР. Сталин эту войну не выиграл, но замысла вернуть Финляндию в состав Российской империи не оставил. В 1940 году был принят закон об образовании Карело-Финской Советской Социалистической республики, председателем президиума Верховного Совета которой стал товарищ Куусинен. Город-завод трансформировался в столицу союзной республики СССР, и не просто союзной республики, а республики с прицелом на воссоединение с финским народом, частично проживающим вне ее.
И он был отстроен — именно как столица. Чего стоит музыкальный театр на площади Кирова! Он огромный, в него, похоже, влезет весь город. Он невероятно торжественный — с колоссальным восьмиколонным портиком из колонн свежеизобретенного карельского ордера, с термальным окном во фронтоне, в котором поставлена золотая скульптурная группа; один из самых красивых послевоенных сталинских театров. И, несмотря на монументальность, все как-то очень весело, радостно нарисовано — ну чистое ВДНХ. Это проект молодого Саввы Бродского. После постановления об излишествах в архитектуре он стал очень изысканным и несколько сумрачным графиком — а здесь просто ликование. А скульптура — это вообще Сергей Конёнков, гений, оккультист и шпион, гордость русской истории искусства. У него там танцуют финны, танцуют русские, карелы, вепсы — танцуют все! Чистое ВДНХ.
А вокзал? Одна из самых эффектных градостроительных композиций России. Это, собственно, не вокзал, а площадь, подкова, от которой начинается проспект (разумеется, Ленина), упирающийся в Онежское озеро. А сам вокзал венчается шпилем, так что тут прямая отсылка к Адмиралтейству. Очень ленинградская вещь, хотя несколько побогаче Ленинграда. Но все великолепно, безошибочно спропорционировано, так что повышенная декоративность не выглядит безвкусной. Виктор Ципулин, который нарисовал этот ансамбль, построил вокзалы в Риге, в Саратове, в Астрахани, но это, безусловно, его лучшая работа. Сразу видно, приехал в настоящую столицу. Как тебе это, Маннергейм?
И так построены десятки зданий — корпуса университета, здания власти, жилые дома. От деревянного Петрозаводска не осталось более или менее ничего (одна улица на берегу Онежского озера). Должен сказать, сходство с ВДНХ не стоит преувеличивать. Этот город — вотчина ленинградской архитектурной школы. За исключением театра почти все построено питерскими мастерами. Они сдержаннее москвичей и лучше умели проектировать «фоновые» здания, которые не нарушают общий строй улицы. Плюс в 1952–1953 годах в Петрозаводск приехал так называемый эстонский архитектурный десант — Эви Гросс, Эви Кулл, Айн Амъярв, Калью Вальдре и Юрий Карма (думаю, в их распределении в Карелию был какой-то свой геополитический замысел),— а это очень сдержанные ребята. Рядовой застройке Петрозаводска они сумели придать обаятельный прибалтийский привкус. А парки? Парк пионеров Юрия Кармы — со сложной системой прудов и мостов — это, кажется, опять что-то петровское, петергофское, очаровательное.
Признаюсь, для меня это странный город. На границе Циркульной площади и урочища Лососинки находится монумент павшим в войну, ты прямо от него смотришь в это ущелье. Так вот, это памятник не только бойцам Карельского фронта, а еще и узникам концлагерей. Финны очень жестоко расплатились с русскими за, скажем так, инициативы товарища Куусинена, и когда Петрозаводск был оккупирован финской армией и переименован в Яанислинна, здесь были организованы концлагеря. Причем к русским тут относились как на оккупированных немцами территориях к евреям: в лагеря отправляли по национальности — просто всех, кто не знал карельского языка (который считался диалектом финского), в том числе детей.
Через эти лагеря прошло 50 тысяч человек (в основном жители Петрозаводска, это был русский город), половина узников лагерей по всей Карелии погибла от голода и побоев: финны не расстреливали, а так. Концлагеря (их было шесть на территории города) организовывали вот как: выбирался городской квартал, огораживался — и людей селили в вымороченные дома, как в бараки. В 1944 году, когда в Петрозаводск вошли советские войска, генералы Карельского фронта всерьез требовали выселения карелов, как чеченцев и крымских татар,— кто освобождает концлагерь, редко остается гуманистом. Куприянов, кстати, со своим карельским партизанским движением против финнов, сгорел, я думаю, именно на этом — ему просто не верили.
Но, кстати, Юрий Андропов, который, по словам Куприянова, его сдал, сам в других случаях тоже отстаивал идею карельского сопротивления финнам и даже писал об этом статьи. Похоже, колебался вместе с линией партии, Сталин, возможно, не вполне решил, что ему делать с карелами, то ли загнать в лагеря, то ли построить им роскошную столицу в перспективе присоединения Финляндии. В конечном итоге победила линия Куусинена.
А на работу узников концлагерей водили в это самое урочище Лососинки. И вот ты спускаешься в него (а спуск называется Яма) и думаешь: господи, какой же кошмар. А там совсем не кошмар. Это такое понтовое место. В старых цехах завода сделан арт-кластер, и там кафе, музыка, арт-студии, веселые хипстеры. Там идет «комариная тропа»: парк с современной скульптурой, и самая большая скульптура — маленький трактор, который выпускал завод, превращенный в гигантского комара. Очень смешной, хотя и устрашающий. Этот трактор — ТДТ-40 — в 1976 году украсил вьетнамскую купюру в 10 донгов, СССР его туда экспортировал в порядке братской помощи для победы над агрессорами. Там великолепный парк вдоль этой самой Лососинки, с мостами, запрудами, водопадами, а на берегу сейчас построено просто великолепного качества жилье. Такой скандинавский структурализм, четырехэтажные дома с балконами, террасами, в центре города, на берегу быстрой, чистой реки, бегущей среди скал,— просто зависть берет. Кстати, после вхождения Финляндии в НАТО СК РФ возбудил уголовное дело о геноциде в связи с массовыми убийствами мирного населения Карелии финскими оккупантами в Великую Отечественную войну.
Главный аттракцион города — это Онежская набережная, и она вся представляет собой галерею современной скульптуры. Эти скульптуры — дары городов-побратимов, их два десятка, и они самые разные, иногда среднего качества, иногда восхитительные. Лучшая вещь — «Петр и Павел» Рафаэля Консуэгра, подаренная городом Дулут из Миннесоты (ее называют «Рыбаки»). Это два скелета, как бы вырвавшиеся из своих тел и летящие на крыльях сетей куда-то туда в озеро, понятно к кому. Скульптура сделана из металла, из тонкой арматуры, и выглядит как карандашная графика, нарисованная непосредственно в воздухе. Есть дары Франции, Дании, но больше всего, конечно, финских городов — и Хельсинки, и других. Город как бы продолжает жить как столица какой-то отдельной страны со своим положением в мире. Вообще это обаятельное место. Прямо на берегу построена белая ротонда, в ней стоит белый же рояль, и на нем целый день кто-то играет — просто люди мимо идут, садятся и играют. В киосках дают коктейли — морошковый, клюквенный, грибной молекулярный мохито. Масса народу — веселого, не агрессивного, воспитанного какого-то. Это вообще-то очень образованный город, тут прекрасный университет. Лодки, скейты, ролики, площадки воркаута. Я бы сказал, Лозанна с Женевским озером выглядит провинциальнее — там какие-то парковки, надувные игрушки, сладкая вата, музон и грязновато. А тут нет.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram