Слепцы и пасынки
"Бунтари и мученики" в Лондонской национальной галерее
Рекомендует Анна Толстова
Они не бегали голышом на четвереньках, лая на публику, не вплетали в свои фирменные донкихотские усы фиалок, не женились на порнозвездах, чтобы потом представить сцены из интимной супружеской жизни в живописи и скульптуре. В их арсенале были примитивнейшие средства: холст, масло. Но именно они, труженики кисти позапрошлого столетия, ввели в культурный оборот культ художника-с-большой-буквы. Об этом — выставка "Бунтари и мученики. Образ художника в XIX веке" в Лондонской национальной галерее.
Образ мятущегося, непризнанного и непонятого гения, изнемогающего под бременем таланта, выпустил в мир романтизм, и образ этот пошел гулять по страницам романов и оперным подмосткам, вышибая слезу из доверчивого зрителя трогательными ариями пуччиниевской "Богемы". Было бы наивностью полагать, что все художники списывали такой образ с натуры — попросту глядя в зеркало. Многие, напротив, прикладывали большие усилия, чтобы в жизни и даже в смерти ("точка пули в своем конце" — любимая тема XIX столетия) соответствовать модному имиджу.
В Лондоне предложили научную классификацию видов и подвидов всех этих гениев: "герой истеблишмента", "романтический герой", "богема", "денди", "мученик". Истеблишмент — это, конечно, сэр Джошуа Рейнольдс, президент Королевской академии, изобразивший себя в оксфордской мантии и рембрандтовском берете подле бюста Микеланджело. Романтик — это Уильям Блейк, визионер-мечтатель, видевший в своем саду Иисуса, ангелов и Мильтона с Данте, при жизни мало кому известный и превратившийся в культовую фигуру через полвека после смерти. Богема — это "Здравствуйте, господин Курбе": бородатый оборванец (этюдник за плечами, посох в руках) с независимым видом остановился поболтать со своим меценатом, почтительно ему кланяющимся (ехидная критика прозвала эту картину "Богатство склоняется перед гением"). Денди — Эдуард Мане, фланер из сада Тюильри, завсегдатай парижских кафе и оперы. Что же касается мучеников, тут в претендентах на лавры каждый второй — от Поля Гогена в роли нищего таитянского Христа до брошенного в тюрьму за порнографию и совращение малолетней натурщицы эксгибициониста Эгона Шиле.
Политкорректности ради к этому реестру добавлен еще один раздел — "женщины-художницы". Впрочем, их автопортретов не много: слабый пол — не самое сильное место выставки, его время наступит веком позже. Пока же, по меткому замечанию известного сексиста Огюста Родена, "нежная женщина — могущественный посредник между Богом и нами, художниками". Вот этот могущественный посредник в виде музы героического телосложения является спрятавшемуся за мольбертом (с перепугу, наверное) Яцеку Мальчевскому.
И все же главный герой выставки — это Винсент Ван Гог, почетный святой и мученик богемного пантеона. Безумец, бедняк, непонятый, неоцененный — кажется, мультиколлекционеры всего мира выкладывают свои миллионы не столько за его пресловутый нервный мазок, сколько за жизнь, прожитую на разрыв аорты и ставшую мифом. Затравленный зверь с отрезанным ухом — образ художника на все времена.
Лондонская национальная галерея до 28 августа, http://www.nationalgallery.org.uk