Искусство смирения

В Научно-исследовательском музее Российской Академии художеств открыта выставка "Советская эпоха 1920-1950-х гг.", на которой представлены в основном учебные и дипломные работы студентов Академии. Комментирует МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ.

       Выставка, как, впрочем, и сам процесс академического обучения, к творчеству отношения не имеет. Слова "отличник" и "художник" отнюдь не синонимы, а часто — антонимы. Львиная часть работ, представленных в музее Академии, относится к эпохе зрелого до окостенения соцреализма. Конец 1940-х — начало 1950-х годов — самая мракобесная эпоха в истории советского искусства. Поэтому проще всего ужасаться этим похожим как две капли воды, старательно рассказывающим идеологически выверенные истории картинам. Попенять сталинским академикам, которые так нивелировали своих учеников. Но это будет не совсем точно: к счастью, по соседству экспонированы работы студентов начала 1920-х годов, когда Академия непрерывно меняла название, а бал, как считается, правили всевозможные модернисты.
       Сравнивая эти две эпохи, понимаешь, что модернизм модернизмом, но и "левые", и "правые", оказавшись в роли академических профессоров, нивелировали своих учеников в равной степени. Только в 1920-х годах каждый преподаватель старался, чтобы студент был похож конкретно на него, а в 1940-х все преподаватели писали столь одинаково, что студенты становились похожими на абстрактного "советского художника".
       Так, в будущем известный книжный график Евгения Эвенбах, обучаясь в 1919 году у "неоакадемиста" Василия Шухаева, определенно работает под него: пугающие, гипертрофированно, гротескно прорисованные женские и мужские головы. Но затем Шухаев эмигрирует, и Эвенбах переходит к Кузьме Петрову-Водкину. Те же головы растворяются в космическом синем сиянии, одновременно приобретая те же изломы, что и вселенная на картинах Петрова-Водкина. А то, что Петров-Водкин как художник выше автора "Допроса коммунистов" Бориса Иогансона, вполне субъективное мнение: к Рафаэлю, как воплощению академического идеала, оба отношения не имеют.
       Деградацию академической школы в послевоенные годы доказывает сравнение вовсе не с Петровым-Водкиным, а с Исааком Бродским, иконой соцреализма. Его щедро выставленные литографии, виртуозные, почти фотореалистические портреты советских руководителей, кажется, с презрением и жалостью взирают на всех этих "Товарищей Сталиных на крейсере 'Молотов'" и "Татарские праздники урожая". Мастерство Бродского сейчас оценить сложно, поскольку выполненные им портреты Сталина, Ворошилова, Горького воспринимаются как канон, растиражированный в СССР до полного забвения первоисточника. Но Бродский в своем роде велик и уникален именно потому, что не следовал канону, а сам его создавал. Разве что Семен Буденный на рисунке 1922 года не стал плакатным каноном: слишком уж он похож на разбитного уланчика, а не на красного маршала.
       Забавно сравнивать картины разных эпох и фотографии из академического архива. На снимках 1920-х годов — динамика спортивных занятий, живописно и беспорядочно складированные античные слепки. В картинах — живописная свобода, поэтика фабричного труда и той же самой коллективной физкультуры, праздников. Понятно, что студент воспринимался тогда не только и не столько как ученик того или иного художника, сколько как пролетарий мольберта.
       На снимках конца 1940-х годов — профессор Иогансон с почтительно окружившими его студентами, чинные академики за круглым столом. Кажется, что жизнь копирует студенческую живопись. Пафос труда из нее куда-то испарился. Вместо него воцарились ценности смирения и воспитания. На многих работах герои окружают наставника. Нахимовцы — офицера-экскурсовода в Военно-морском музее. Ученики "ремеслухи" — сивоусого мастера. Школьники — учителя-орденоносца. Понятно, что все эти учителя — эманации великого Учителя, для которого все советские люди отнюдь не творцы, как в 1920-х годах, а дети несмышленые. Так что и смена доминирующей тематики студенческих работ, и отказ от многообразия образцов для подражания ради одного образца — все это лишь отражения изменения в отношениях между властью и подданными, что выставка и демонстрирует ярче любых исторических трактатов.