«Воздушные шары забьют автомобили»

240 лет назад, в 1784 году, императрица Екатерина II ввела особые правила «в предупреждение пожарных случаев и иных несчастных приключений, произойти могущих от новоизобретенных воздушных шаров», и в результате полеты аппаратов легче воздуха, по сути, оказались в России под запретом, а после отмены екатерининских ограничений начались робкие попытки догнать страны, ушедшие далеко вперед в развитии воздухоплавания.

«Всею Москвою виден был»

Изобретение братьев Монгольфье, при созерцании которого французы переживали в 1783 году что-то близкое к религиозному экстазу, совершенно не вызвало восторга у русской императрицы Екатерины II. Узнав, что новое чудо — воздушный шар — перед полетом наполняется теплым дымом, получаемым при сожжении соломы и шерсти, а иногда и летит с привязанной под ним жаровней, царица пришла в ужас — ведь за 20 лет ее правления и без воздухоплавательных костров в России было более 30 страшных городских пожаров.

И хотя великий князь Павел Петрович, в отличие от матушки-императрицы, жаждал «повторить опыт Монгольфье» в Петербурге и в октябре 1783 года повелел отправить в Парижскую академию наук запрос на подробное описание «аэростатической машины», из его затеи почти ничего не вышло. На справлявшихся 24 ноября именинах Екатерины II возле императорского дворца был запущен шарик около полуметра в диаметре (тогда как во Франции в небо взмывали необыкновенной красоты шары диаметром более 30 метров).

Французские газеты сообщали об атмосфере, царившей при запуске воздушных шаров:

«Невозможно описать этот момент: женщины в слезах, обычные люди, в глубокой тишине простирающие свои руки к небу…

Не слышно никаких слов, только "Великий Боже, как прекрасно!"».

Москвичам повезло больше, чем петербуржцам. 9 февраля 1784 года француз Мениль, служивший учителем в одном московском княжеском доме, решился запустить монгольфьер. Среди зрителей оказался ученый и писатель А. Т. Болотов, который и оставил воспоминания об этом историческом событии:

«Место избрано было к тому в поле за Сущовом и стечение народа, хотевшего сие видеть, было несметное. Одного дворянства съехалось несколько сот человек. Все мы были впущены в просторный круг, обведенный толстым канатом, а посреди оного воздвигнута была некоторого рода высокая осьмиугольная башня из больших рогожных щитов, внутри которой наполнялся шар горячим воздухом. Несколько сот карет стояло вокруг сего большого круга с бесчисленным множеством черного народа, дожидавшегося вместе с ними несколько часов появления из башни надувшегося огромного шара, который сделан был полосатый из тафты двоякого цвета.

И приятно было смотреть, как он стал вылезать из оной и подниматься на воздух…»

Но первый запуск шара оказался не совсем удачным.

«При самом уже отрезывании его,— продолжал А. Т. Болотов,— внизу загорелся, почему и вышел он хотя надменный, но с исходящим из него прегустым темным дымом. И поднявшись сажень на 50 (сажень — 2,13 м.— "История") кверху, понесен был ветром в сторону и упал тотчас позади карет и народа на землю, а чрез сие и не имели мы удовольствия видеть в самой высоте воздуха. Со всем тем, зрелище сие было прекрасное».

Не на шутку увлекшийся воздухоплаванием господин Мениль 19 марта 1784 года у Дмитровской заставы предпринял новую попытку запустить шар в московское небо. И на этот раз все получилось. Поднявшись в половине второго дня, монгольфьер в течение пяти минут достиг высоты около тысячи метров и полетел к Коломенскому, а затем на Воробьевы горы.

«Всею Москвою виден был,— сообщали о полете шара "Московские ведомости",— и даже в 5? часов в виду находился, чему много помогла черная краска, которою покрыта тафта, из коей шар сделан. Он упал перед захождением солнца, что можно полагать в семь часов, от Москвы за 27 верст по Калужской дороге в деревне господина церемониймейстера Алексея Ивановича Мусина-Пушкина.

Тамошние крестьяне привезли его в Москву совсем в целости, так что можно его опять пускать без починки».

Но 4 апреля 1784 года вышел указ Екатерины II, разрешавший устраивать эти развлечения лишь зимой:

«В предупреждение пожарных случаев и иных несчастных приключений, произойти могущих от новоизобретенных воздушных шаров, наполненных горячим воздухом, или жаровнями со всякими горячими составами, повелеваем учинить запрещение, чтоб с 1 марта по 1 декабря никто не дерзал пускать на воздух таковых шаров, под страхом заплаты пени по 20 рублей в Приказ общественного призрения, и взыскания вреда, ущерба и убытка тем причиняемого».

(За 20 руб. в те годы в Москве можно было купить двух молодых крепостных женщин или десять коров.)

Запуски монгольфьеров, едва начавшись, сошли на нет.

«Ничего, кроме тумана и сырости»

Надежда увидеть воздушный шар появилась у россиян при Александре I. Итальянский профессор Черни, прибывший в Россию в начале 1802 года, пообещал петербуржцам не просто запустить шар, а совершить на нем 16 октября воздушное путешествие из сада Сухопутного шляхетского кадетского корпуса.

Учившийся тогда в этом заведении писатель и журналист Ф. В. Булгарин позже вспоминал:

«В корпусном саду, т. е. на плац-параде, где бывает ученье, стали строить огромный амфитеатр, привлекавший множество любопытных… Предприятие Черни взволновало Петербург, и еще до окончательной постройки цирка все первые места были разобраны… Пока съезжалась публика, в первой аллее сада, примыкающей к плац-параду, наполнялся шар газом, между четырьмя высокими холстинными щитами, чтоб скрыть от публики шар и приготовительные работы. Вокруг этого места выстроена была цепь кадетов с ружьями. Музыка гремела возле богатого павильона, устроенного для царской фамилии. Вдруг раздался треск! Это что? "Шар лопнул!" — закричали в аллее, и эти слова пронеслись по всему амфитеатру и возбудили сильное негодование».

Толпа объявила профессора обманщиком. Часть ее бросилась к шару, а часть, как писал Ф. В. Булгарин, к кассе, где дочь профессора Черни продавала билеты:

«Раздраженные зрители хотели приколотить Черни за то, что вместо воздушного шара он надул публику, а другие хотели только получить обратно свои деньги.

Произошел ужасный беспорядок — шум, крик, толкотня; но кадеты отстояли, защитили и самого Черни, и дочь его, и кассу, и публика должна была выбраться из сада ни с чем».

Построить новый шар и реабилитироваться перед петербуржцами профессору Черни не удалось — в конце года он умер.

Мечта россиян увидеть полет человека на шаре сбылась в 1803 году, когда в страну приехал известный французский воздухоплаватель и парашютист Андре-Жак Гарнерен, совершивший 32 полета во Франции, Пруссии и Англии. Сначала он показывал свой богатый тафтяной шар «во всей его величине, снутри и снаружи» в маскарадном зале, беря за вход по серебряному рублю с персоны.

Кроме того, там же продавались небольшие шары для запуска на дачах.

Для желавших присутствовать при взлете шара с супругами Гарнерен билеты стоили 2 и 5 руб. серебром, в зависимости от ряда. А самые лучшие 100 мест продавались по 25 руб.!

20 июня 1803 года в Петербурге в присутствии императорской фамилии и великого стечения зрителей в небо поднялись Андре-Жак и Жанна-Женевьева Гарнерен. Позже в книге о своих полетах в России французский воздухоплаватель сообщил, что он «счел за нужное последовать единодушному совету, данному еще пред начатием сего опыта, чтобы, как возможно будет, не удаляться от города» — «по причине неизвестности образа мыслей деревенских жителей той страны при виде толико нового и чрезвычайного для них зрелища».

Спуск, как вспоминал Андре-Жак Гарнерен, произошел близ Малой Охты:

«Случившиеся тут крестьяне оказали нам скорую с своей стороны помощь и не изъявили ни боязни, ни удивления, видя нас ниспускающихся с неба».

По словам французского посла в Петербурге генерала Габриэля Эдувиля, император Александр I подарил Андре-Жаку Гарнерену тысячу дукатов и «дал исключительную привилегию на совершение аэронавтических опытов на его землях».

18 июля состоялся второй полет. В этот день в качестве пассажира впервые в воздух поднялся русский человек — генерал С. Л. Львов, заплативший Андре-Жаку Гарнерену за «случай сломать себе шею», как иронизировал дипломат А. Я. Булгаков, 2000 руб.

Когда на одном из литературных вечеров генерала от инфантерии С. Л. Львова спросили, что побудило его отважиться на опасность воздушного путешествия, этот известный любитель шуток и розыгрышей заявил, что, кроме желания испытать свои нервы, другого побуждения к тому не было:

«Как же, думал я, дожить до шестидесяти лет и не испытать в жизни ни одного сильного ощущения!

Если оно не далось мне на земле, дай поищу его за облаками: вот я и полетел. Но за пределами нашей атмосферы я не ощутил ничего, кроме тумана и сырости: немного продрог — вот и все».

Впрочем, великосветская молва утверждала, что к полету генерала принудил царь, размышлявший, не вооружить ли армию воздушными шарами. Как именно С. Л. Львов доложил императору о полете, никто не знал. Но использование шаров в русских войсках началось лишь многие десятилетия спустя.

«Резкий опыт неустрашимости»

В сентябре 1803 года Гарнерены переехали в Москву. В Первопрестольной, как и в Петербурге, шарами сначала любовались в маскарадном зале (в Петровском театре, позже названном Большим). Собственно же о полете газетные объявления сообщали:

«Опыт происходить будет по приказанию его сиятельства, господина фельдмаршала и главнокомандующего в Москве и ее губернии, графа Ивана Петровича Салтыкова, 16-го сентября в 3? часа по полудни в казарме Полицейских драгун, на Крутицах, близ Новоспасского монастыря. Шар наполнен будет горючим воздухом поутру; к нему привешена будет лодочка, в которую г. Гарнерен сядет в 3? часа, и наперед представит разные воздушные эволюции с шаром, канатом прикрепленным, которые кончатся постепенным возвышением шара, по отсечении канатов, с г. Гарнереном и с товарищем, ежели оный сыщется».

Генерал от инфантерии граф Ф. В. Ростопчин, фаворит Павла I, после отставки живший в Москве, 17 сентября 1803 года писал князю П. Д. Цицианову:

«Новости… Garnerin летит сегодня в Москве, без товарища, отказав везти даром кн. Праск. Юрьевну Гагарину, которая хотела подняться для некоторых физических испытаний».

Но слухи о намерениях княгини быстро превратились в легенду о ее воздушном путешествии.

Из-за плохой погоды 17-го Андре-Жак Гарнерен не полетел. Полет состоялся 20 сентября. Компанию господину Гарнерену составил его соотечественник Николай Обер, бежавший десятью годами ранее от французской революции в Россию и устроившийся в Москве гувернером.

Приземление произошло в подмосковной усадьбе Остафьево. К удовольствию воздухоплавателей, крепостные крестьяне князя А. И. Вяземского оказались на высоте.

«Мы вскоре бросили якорь на поле, принадлежащем князю Вяземскому,— вспоминал Андре-Жак Гарнерен,— крестьяне его сиятельства прибежали тотчас к нам, не изъявляя знаков ни боязни, ни удивления; один из них сел в лодочку, вместо меня, к господину Оберу, а прочие взяли якорь и веревки и потащили шар на господский двор, при пении громких песен».

Самого князя не было в Остафьево, о чем он очень сожалел. 21 сентября 1803 года князь А. И. Вяземский сообщал в письме графу А. Р. Воронцову:

«Г-н Гарнерен и Ваш покорный слуга нынче на устах у всего города. Этот аэронавт вылетел вчера в 5 часов 15 минут пополудни и приземлился в моей подмосковной усадьбе в шесть часов. Судьбе было угодно, чтобы я оттуда уехал накануне. Наши имена заставят шуметь прессу и войдут в историю. Шутки в сторону: мне жаль, что меня там не было».

На следующий день Андре-Жак Гарнерен предпринял еще один полет на том же шаре и приземлился в 330 верстах от Москвы в Жиздринском уезде Калужской губернии, удивив жителей города Мещовска низким пролетом над торговой площадью.

У Андре-Жака Гарнерена были большие планы на пребывание в России. Но, к его огорчению, в конце 1803 года у него появился конкурент.

В Петербург прибыл известный бельгийский физик и фокусник Этьен-Гаспар Робер, выступавший под псевдонимом Робертсон. После двух полетов на воздушном шаре, совершенных в Гамбурге не с презренной развлекательной, а с благородной научной целью, он получил громкую славу ученого и воздухоплавателя и завоевал симпатии Петербургской академии наук, которая заключила с ним договор на подготовку и проведение первого научного воздушного путешествия в России.

Желая как-нибудь насолить сопернику, Андре-Жак Гарнерен устроил скандал на одном из представлений в так называемом театре привидений Робертсона, после чего французскому воздухоплавателю приказали навсегда покинуть Петербург.

Но в Москве в 1804 году Гарнерены еще полетали.

И вошли в историю воздухоплавания тем, что подняли в воздух русскую женщину.

В зарубежной прессе, сообщавшей об этом событии, ее называли Тушенниковой, под этой фамилией она фигурирует и во многих русских книгах и статьях об отечественном воздухоплавании. На самом же деле с Жанной-Женевьевой Гарнерен 8 мая полетела А. С. Турчанинова, жена предводителя дворянства Керенского уезда Пензенской губернии А. А. Турчанинова, который был сыном крупного уральского солепромышленника и горнозаводчика А. Ф. Турчанинова. Гостившая у родственников в Москве, она, мать 15-летней дочери, не смогла устоять перед соблазном подняться к облакам.

Очевидец этого события — гражданский губернатор Владимирской губернии И. М. Долгоруков, в 1790-е годы служивший вице-губернатором Пензенской губернии и знавший А. С. Турчанинову с тех времен,— писал в мемуарах:

«Она чрезвычайным случаем подействовала на мое воображение.

Будучи в Москве, решилась сесть в воздушный шар с воздухоплавательницей госпожой Гарнерен и подняться с ней на воздух. Зрелище было всенародное; путешествие их удачно кончилось. Такая отвага сделала Турчанинову известной повсюду. Турчанинову я, конечно, не забуду, потому и поныне не могу без особенного удивления представить себе такой резкий опыт неустрашимости в женщине».

Сама же она сообщала 12 мая 1804 года в письме брату Н. С. Ермолаеву:

«Мне так сильно хотелось попарить в воздухе, что я, в конце концов, себе это позволила сделать… И как весело было летать, что сказать невозможно, только не верьте газетам, лжи много».

Для того чтобы не быть узнанной, А. С. Турчанинова тщательно замаскировалась.

В том же письме она описала свою экипировку:

«В чепце с кружевом, которое прикрывает мне глаза, шляпа с кружевами, закрывающими все лицо, и розовой ленте, завязанной большим узлом, закрывающим подбородок, а поверх всего вуаль из плотного муслина с крупными мушками, закрывающая меня всю, а сверху чужой капот темного цвета с такими широкими рукавами, что мне пришлось обмотать ими руки дважды, чтобы было похоже, что капот мой».

Шар взлетел из сада знаменитого «воксала Медокса» у Рогожской заставы, где летом два раза в неделю проходили балы, концерты и театрализованные представления. Через 45 минут воздухоплавательницы приземлились в окрестностях Царицыно, в 20 верстах от воксала.

«Оне,— сообщали "Московские ведомости",— препровождены были к князю и княгине Грузинским, приехавшим в Царицыно с фамилиею своею».

Инкогнито Турчаниновой сохранить не удалось, так как, пока добирались до княжеского дома, лил дождь, вуаль промокла, ее пришлось приподнять, и князья Грузинские увидели лицо русской дамы, которая оказалась, по замечанию газетчиков, «неустрашимее самых мущин».

«Но немногие любопытствовали вблизи»

30 июня 1804 года в Петербурге состоялся обещанный Этьеном-Гаспаром Робером научный полет, длившийся 3 часа 45 минут. Бельгиец отправился в воздушное путешествие с русским ученым Я. Д. Захаровым. Долго ждали императора, но он так и не приехал. Из-за позднего старта — в 19 часов 15 минут — воздухоплаватели быстро оказались в темноте, и многие из намеченных опытов не были проведены. А при спуске им пришлось связать теплую одежду и все инструменты, среди которых были и склянки с воздухом, набранным на разной высоте, в один узел, чтобы использовать его в качестве якоря. Это было большой ошибкой — многие склянки разбились.

В обширном «Рапорте о последствии воздушного путешествия» Я. Д. Захаров честно признавался:

«Совершив назначенное от Академии воздушное путешествие, хотя и сделал опыты над электрическим веществом и магнитом, наполнил стклянки воздухом в разных возвышениях оного, учинил в рассуждении путевого направления свои замечания и сделал наблюдения над самим собою; однако признаться должен, что из сего первого опыта моих наблюдений не осмеливаюсь я выводить никаких положительных заключений, потому что не соответствовавшее моему желанию возвышение шара, истощение балласта от двукратного поднятия шара, позднее время, краткое продолжение путешествия и другие обстоятельства были главные причины, не позволившие исполнить все Академией предполагаемые опыты и учинить оные с такою же точностью, каковая нужна, дабы вывести из оных какие-либо основательные физические заключения.

Но я надеюсь, что буду иметь случай повторить все эти опыты с большею точностью».

Однако следующее воздушное путешествие с научной целью случилось лишь через 80 лет.

В конце лета 1804 года Андре-Жак Гарнерен навсегда покинул Россию, а Этьен-Гаспар Робер задержался на несколько лет и нажил огромное состояние, позволившее ему купить в Москве дом и гостиницу «Париж».

Зарабатывать на воздушных шарах пробовали и русские аэроманы. В 1805 году москвичей развлекал своими полетами штаб-лекарь Кашинский. Газетное объявление о предстоящем зрелище гласило:

«Первый сей опыт русского воздухоплавателя многих стоит трудов и издержек, а потому он льстит себя надеждою, что знатные и просвещенные патриоты, покровительствующие иностранцам в сем искусстве, благоволят предпочесть соотича и ободрят его своим присутствием, для поощрения к дальнейшим полезным предприятиям».

Два полета ему удались, но последующие неудачи заставили господина Кашинского прекратить воздухоплавательные опыты.

В 1828 году на полетах попыталась разбогатеть некая девица Ильинская — «простая, необразованная русская мещанка, жившая в Пресненской части, в самом бедном положении», как писала о ней дореволюционная пресса.

Шар, на котором поднялась смелая москвичка, был «начинен простым дымом от арженой соломы». Действо происходило 19 августа в усадьбе Студенец, на даче министра внутренних дел генерал-адъютанта А. А. Закревского.

«Любопытных было очень много,— сообщал писатель и журналист князь П. И. Шаликов,— но немногие любопытствовали вблизи; прочие покрывали одну из Трех Гор, господствующих над сею дачею, и представляли своею пестротою картину, приятную для глаз, но не для финансов воздушной путешественницы, которая — строит воздушные замки, если надеется летанием своим составить себе какой-либо капитал, выключая невещественный: в доказательство скажем, что г. Московский Обер-Полицмейстер предложил некоторым из ближайших зрителей присовокупить что-нибудь к плате, назначенной за места; а без того г-жа Ильинская, конечно, не выручила бы издержек своих».

И в дальнейшем большинство горожан предпочитало наслаждаться запуском воздушных шаров бесплатно.

«Господин Леде вознесся из 1-го Кадетского Корпуса в надоблачный мир, посредством воздушного шара,— сообщал в сентябре 1847 года корреспондент "Санкт-Петербургских ведомостей".— Стечение публики для этого зрелища было неимоверное: под этим разумею я не тех, которые, заплатив известную сумму денег, находились внутри ограды того места, откуда шар был спущен, а собственно тех посетителей, которые любовались господином Леде с улиц, площадей и т. п., где, как известно, всякий человек может прогуливаться беспрепятственно и бесплатно во всякое время. Вся Исаакиевская площадь, набережные Английская и Васильевского острова и прилегающие к Кадетскому Корпусу улицы и переулки были усеяны народом; мало того, даже крыши домов пестрели любопытными».

Находиться рядом с площадкой, на которой наполняли шар водородом, было делом совсем не из приятных. Один из петербургских репортеров так описывал в июле 1848 года ожидание полета воздухоплавателя Регенти:

«Публики собралось очень много, на глаз более 2000 человек, но не здесь было самое любопытное зрелище, а на набережных, на Исаакиевском мосту, на Петровской площади, на бульваре, на Дворцовой площади и на всех прилегающих улицах.

Все это залилось народом, с удивительным терпением дожидавшимся воздушного путешествия с 5-го часа до 8-го, а потом, когда г. Регенти поднялся, народ еще часа два стоял по улицам, может быть, ожидая возвращения воздухоплавателя.

Эта не платившая публика была счастливее платившей, она видела только поэтическую сторону аэронавтики; напротив, мы, видевшие закулисную часть представления, должны были наблюдать разочаровательную мелочность приготовлений. Возвышение, на котором шар наполнялся водородным газом, было весьма неизящно построено, а запах, развивавшийся из разлагавшейся серной кислоты, поражал обоняние очень неблагоприятно».

Для возбуждения желания у зрителей расстаться со своими рублями гастролеры-воздухоплаватели шли на всевозможные ухищрения. Так, Шарль Жильбер поднимался не в обычной гондоле или на трапеции, а просто «на стременах». Итальянец Жермани взмывал вверх на «искусственной лошади». Акробатка Леона Дар парила в воздухе, держась за трапецию зубами…

«Несравненно лучше заграничных»

В 1880-е годы, когда в Русском техническом обществе возник воздухоплавательный отдел, а при Главном инженерном управлении была создана постоянная штатная Комиссия по применению воздухоплавания, голубиной почты и сторожевых вышек к военным целям, запуски аэростатов в Петербурге перестали быть сенсацией. С «целью доставления не совершавшим еще подъемов офицерам практики к управлению воздушными шарами» аэростаты стали запускаться регулярно.

И был день в году, когда воздушный шар непременно появлялся в небе над столицей,— 20 июля, по старому стилю — день святого пророка Илии.

«Ильин день,— писал "Петербургский листок" в 1889 году,— праздник русских воздухоплавателей, считающих Илью-Пророка своим патроном и покровителем.

С самого основания своего учебная команда военных воздухоплавателей торжественно справляет свой праздник.

Справляла она его и вчера, 20-го июля… Перед главным зданием помещения, занимаемого командой, парил в воздухе удерживаемый канатом красавец аэростат "Стрепет", изготовленный русскими руками, из русского же шелка и оказавшийся, как показали опыты, во много раз и лучше, и прочнее, и дешевле французских шаров, еще недавно считавшихся верхом совершенства. Кроме "Стрепета" в мастерских команды изготовлены еще восемь шаров, по качеству несравненно лучше заграничных».

А чтобы желание побыть в воздухе пробудилось и закрепилось в гражданском населении, владельцы шаров придумали катать народ на так называемых ballon captif — шарах на привязи. Но и эти подъемы бывали небезопасными.

На французской выставке, проходившей в Москве в 1891 году, с таким шаром приключилось несчастье.

«Центром выставочного интереса сделался теперь пресловутый "баллон-каптив",— сообщал "Петербургский листок".— Он, так сказать, оттянул к себе всю публику, и публика эта, забывая самую выставку, жадно стремится к "баллон-каптиву", глядит на него, но летать боится!».

С 15 по 20 июня выставку посетили 6756 человек, а поднялись на шаре лишь 180. Но через месяц к шару ежедневно стояла очередь, и были смельчаки, летавшие от 40 до 150 раз (один полет стоил 5 руб.).

В середине августа обнаружилось, что шар расклевали вороны, и он нуждается в починке.

Починенный шар поднимался 23 августа с пассажирами пять раз. 24 августа из-за сильного ветра подъемы начались только к вечеру.

«Несмотря на совершенно тихую погоду,— сообщал корреспондент,— воздухоплаватели, при подъеме, почувствовали очень сильный ток воздуха, от которого шар пришел в заметное колебание. На это не обратили внимания, и полет продолжался, когда внезапно, в то время как шар был уже на высоте 200 метров от земли, раздался сильный треск, и вслед за тем громкий свист, как бы от вырвавшегося наружу газа. Вместе с этим шар начал заметно опускаться. Все это было делом одной секунды. Пассажиры подняли головы и онемели от ужаса.

Шар дал вертикальную трещину в 6 метров.

Ужас, охвативший всех находившихся на шаре, не поддается описанию: все, кроме г. Жильбера, упали на дно корзины...»

Благодаря хладнокровию и правильным действиям аэронавта Шарля Жильбера шар был направлен на крышу главного здания выставки, и пассажиры, которым было приказано повиснуть на веревках, счастливо спаслись и даже обошлись без ранений.

В 1890-е годы в Европе путешествия на шарах привлекали все больше и больше смельчаков, превращаясь в новый вид спорта. Россияне же даже в качестве пассажиров нечасто решались отправиться к облакам.

В 1899 году три купца слетали с Шарлем Жильбером на воздушном шаре из Москвы до Ростова и остались в восторге от путешествия.

Купцам, сообщали московские газеты, так понравился воздушный вояж, что они попросили господина Жильбера сделать специально для них шар.

Аэронавт, в свою очередь, предложил им образовать кружок любителей воздухоплавания, в котором он займет место «профессора», и тогда они в складчину построят шар. «Таким образом,— возможно, что скоро у нас ко всяким видам спорта прибавится, как нечто постоянное, и спорт воздухоплавательный»,— мечтал один из московских журналистов.

Но и почти через десять лет ни в Москве, ни в Петербурге не было признаков этого спорта. «Петербургский листок» писал в 1907 году:

«Неужели мы и на этот раз отстанем от Европы? Кажется, на это похоже. Всюду за границей усиленно занимаются новым спортом — воздухоплавательным. Еще немного — и чего доброго, воздушные шары забьют автомобили. Посудите сами. Во Франции управляемый шар "Patrie" совершает рейсы с правильностью хорошего омнибуса или мотора. В Германии действует целая дюжина шаров самых разнообразных систем, и столь же удачно. В Англии, кроме всевозможных аэропланов, летательных машин и управляемых воздушных шаров, организуется путешествие на аэростате в Россию…

Отчего же только в России вопрос о воздухоплавании находится на точке замерзания?

Это тем более непостижимо, что опыты с ними больших затрат не требуют. Требуется лишь энергия да почин. Впрочем, по этой части у нас дело всегда обстояло неважно».

Возникший в Петербурге в 1908 году аэроклуб к весне 1910 года приобрел за 7920 руб. два сферических аэростата. На них члены клуба могли проходить специальный курс подготовки к полетам.

«Петербургская газета» разъясняла:

«Своеобразное обучение на "пузырях" состоит в полетах, когда при спусках воздухоплаватели знакомятся с управлением и обращением с аэростатом для благополучного достижения земли. От воздухоплавателей требуется смелость».

Начали даже мечтать о международных состязаниях воздушных шаров на кубок Гордона Беннета, которые проводились с 1906 года. В октябре 1912-го отечественные газеты писали о том, что Россия опять не принимает участие в этих соревнованиях:

«Отсутствие представителя России на мировом состязании неудивительно.

В аэроклубе еще года два назад начали готовиться к этому состязанию. Предполагалось даже приобретение специального сферического аэростата для участия в розыгрыше кубка. Конечно, аэроклубисты поговорили, поговорили, да и забыли. К довершению всего вечные скандалы не позволяют деятельным членам работать. Забыты даже полеты на обыкновенных шарах, которые гниют в складах».

Как ни призывала отечественная пресса развивать воздухоплавание, убеждая, что «в спортивном отношении воздушный шар, требующий отваги, хладнокровия и риска, но зато доставляющий необыкновенно радостное чувство спокойного парения над землей, во всяком случае не уступает аэроплану, если не превосходит его», было поздно — началась эра аэропланомании.

Светлана Кузнецова