«Россини дает певцам свободу»

В Пезаро завершился 45-й Rossini Opera Festival, главный мировой форум, посвященный операм Джоаккино Россини. На фестивале состоялась премьера раритетной «Гермионы» в постановке Йоханнеса Эрата. Партию Андромахи исполняла колоратурное меццо-сопрано Виктория Яровая, ставшая в международном составе единственной россиянкой. О трудностях и свободах, балансе трагического и комического и технических секретах россиниевского бельканто Виктория Яровая рассказала Владимиру Дудину.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Как, на ваш взгляд, Пезаро выглядит на фоне других больших оперных фестивалей?

— Это первый фестиваль Италии, проходящий под патронатом президента страны, у него большие средства, много спонсоров, все на очень высоком уровне. Я принимала участие в разных оперных постановках в Италии, знаю тамошние особенности организации — так вот, для этой страны фестиваль в Пезаро организован идеально. Много поклонников музыки Россини приезжает со всего мира, залы битком, билетов не достать, притом что они достаточно дорогие. И здесь всегда интересная программа, как и в этом году, когда было много великолепных концертов с участием и молодых голосов, и ветеранов. У фестиваля несколько площадок помимо Teatro Rossini, причем теперь появилась новая — отреставрированный большой зал «Скаволини», спонсора фестиваля. Мы исполняли «Гермиону» на сцене Vitrifrigo Arena. А, например, студенты Академии Россини давали бесплатные концерты на балконе дома, где родился композитор.

— А у вас лично с фестивалем давние связи?

— Да, это был мой седьмой сезон в Пезаро. Первый раз я оказалась там сначала как студентка Академии Россини, после чего маэстро Альберто Дзедда (знаменитый итальянский дирижер, художественный руководитель фестиваля в Пезаро до своей смерти в 2017 году.— «Ъ») стал ангажировать меня уже как солистку. В 2010 году я спела в опере «Деметрий и Полибий» в постановке Давиде Ливермора. Мне было тогда 23 года, довольно рано все сложилось. С тех пор я спела 16 партий в операх и еще 4 в кантатах Россини. Например, в этом году кроме «Гермионы» исполняла редкую кантату «Il vero omaggio».

— Трудно было получить расположение Дзедды?

— Он послушал мою запись, которую передал ему Александр Гусев (певец и вокальный педагог, работающий в Италии.— «Ъ»), и сказал: «Пусть приезжает». Обычно приезжают на прослушивание: сейчас к Эрнесто Паласио, занимающему на фестивале пост интенданта, а раньше — к Дзедде. Достаточно просто и быстро все получилось, а учитывая мой молодой возраст и отсутствие опыта, и вовсе было похоже на чудо. Мне повезло там по окончании академии еще и спеть дважды партию Маркизы Мелибеи в «Путешествии в Реймс» на сцене Teatro Rossini. Я получила очень хороший опыт, путевку на этот фестиваль и вообще стала петь много Россини. Благодаря тому что у меня есть и контральтовые низы, и высокие колоратурные ноты, я уверенно чувствую себя в этом репертуаре, который Россини писал, например, для Бенедетты Розмунды Пизарони — партия Андромахи в «Гермионе» была сочинена именно для нее.

— С точки зрения вашего опыта можете сказать, что предполагает комплекс россиниевского певца?

— Конечно, технику — и колоратурную, и легато, большой диапазон, без которого не стоит за Россини и браться, определенный тембр, но едва ли не важнее — вкус к этой музыке. Есть певцы — и русские, и не только,— которые все это как будто и поют, но звучит у многих это «невкусно». Россини ведь дает певцам свободу — это не Моцарт, где все регламентировано. Но этой свободой надо уметь правильно распорядиться, иначе все получается скучно, пресно и неинтересно. Понятно, что в любой музыке нужно свое отношение, но в музыке Россини оно требуется особенное. Умение поиграть словом в речитативах — целая наука, а речитативы у Россини длинные, очень сложные, они не должны петься четко по нотам, их неплохо и проговаривать, чтобы не получилось голое сольфеджио, которое слушать невозможно.

— «Гермиона» Россини — опера трагическая, поэтому, вероятно, и ставится редко, поскольку директорам театров трудно бороться со стереотипами массового сознания о нем как о композиторе только комических опер. На ваш взгляд, в чем автор «Севильского цирюльника» все же сильнее — в трагическом или комическом жанре?

— Я думаю, и там и там он силен, просто нужно внимательно слушать его оперы. Оперным театрам, в особенности российским, давно пора расширить представление публики о наследии Россини, равно как и Беллини и Доницетти, у которых очень много интересных и важных опер. Именно эта музыка воспитывает и выращивает молодое поколение певцов. Та же «Гермиона», к счастью, в 2016 году звучала в Москве в концертном исполнении под управлением самого Дзедды с РНО, получила хорошие отзывы. Хотя бы в концертных вариантах нужно возвращать эту музыку, которую публика любит, как и барочные оперы. Россини — отец итальянской оперы. Финал «Гермионы» — это, на мой взгляд, прямой путь к Леди Макбет Верди.

— Как «спелись» Йоханнес Эрат, режиссер из Германии, и амбициозный итальянский маэстро Микеле Мариотти?

— Режиссер Эрат — скрипач по базовому образованию, и сразу чувствовалось, что перед нами музыкант, а это сегодня редкие птицы в оперной режиссуре. Он не давил, относился с большим уважением ко всем, а ситуации сегодня бывают разные на репетиционных площадках: и крик, и разногласия, и чего только не бывает. А тут — на удивление выдержанный человек, четко знающий, чего хочет, сразу находивший решения в экстренных ситуациях. Он пытался совмещать инновации с традицией. Не могу точно определить его стилистику «Гермионы», но в костюмах явно присутствовала эклектика. Никакой Древней Греции, древней Трои, конечно, не было, но визуально постановка получилась, как мне кажется, очень яркой, захватывающей. Йоханнес проработал с каждым героем его текст, образ, как в драме. А Микеле Мариотти — потрясающий дирижер, он сегодня считается одним из лучших в репертуаре Россини—Верди. Можно сказать, что Микеле — ребенок фестиваля Россини, потому что его папа Джанфранко Мариотти был организатором этого фестиваля. Он строгий маэстро, все тщательно прорабатывает, все время держит в тонусе, пользуясь методом кнута и пряника.

— Вашим партнером по сцене был сам Хуан Диего Флорес в партии Ореста. Как работалось с ним?

— Я с ним и прежде пела, в «Гермионе» это был уже третий раз. С ним очень легко работать. Вообще, Флорес грандиозен тем, что после 30 лет большой карьеры он находится в идеальной форме, очень адекватно относится к своему голосу, без мании величия. Он прекрасен в изумительных фразировках, в искусстве брать воздушные паузы, в точном расчете выразительных средств. Хуан Диего нынче еще и художественный руководитель фестиваля Россини — молодым певцам, мне кажется, надо учиться у него тому, как выстраивать свою вокальную жизнь. Он, как и Эрнесто Паласио, который помог когда-то его становлению, тоже перуанец, у них в руководстве фестивалем сложился отличный тандем. Но в «Гермионе» публику покорил еще один тенор — Энеа Скала в умопомрачительной по сложности «баритеноровой» партии Пирра, которую почти никто сегодня не поет. Был Майкл Спайрес, но он теперь уже перешел на Вагнера. Ну и Анастасия Бартоли, дочь знаменитой сопрано Чечилии Газдиа, в титульной партии тоже потрясающе выступила — у этой певицы большое будущее.

— После комических Розины и Изабеллы легко ли вам было воплощаться в трагическую Андромаху?

— Формально главная в «Гермионе», конечно, сама Гермиона, Андромаха ее оттеняет. Но Россини построил оперу так, что самая первая сцена посвящена именно Андромахе, там у нее развернутая интродукция, а в начале второго действия большой дуэт с Пирром, да и в грандиозном финале она тоже участвует. Не могу сказать, что технически партия далась мне тяжело, бывали и посложнее. Но у Андромахи есть большие скачки диапазона, много низких нот, при этом «до» третьей октавы, требуется хорошее легато, «мясистый», «темный» голос, что редкость сегодня. Расин в своей трагедии «Андромаха», по которой написано либретто Тоттолы, выписал очень интересную героиню. Режиссер мне говорил, что, мол, «да, опера называется "Гермиона", но твоя партия здесь очень важная». Андромаха — мать, переживающая за судьбу сына, находящегося под угрозой гибели. Я и пыталась передать через музыку этот комплекс сложных чувств, материнские страдания.