Брутальность и человечность

На кинофестивале в Венеции наметились лидеры и фавориты критиков, публики и, вероятно, официального жюри. Свой взгляд на рейтинг предпочтений предлагает Андрей Плахов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В дамки настойчиво рвется «Бруталист» — чрезвычайно амбициозный фильм Брейди Корбета. Он длится три с половиной часа (показ прерывается пятнадцатиминутным антрактом), снят в архаичном и громоздком пленочном формате Vista Vision, на этот экзотический труд ушло семь лет. На экране история жизни вымышленного архитектора, венгерского еврея Ласло Тота, вырвавшегося из Бухенвальда и попавшего в «демократический концлагерь» американского капитализма. Не столь уж адский, раз он позволил выкормышу немецкого Баухауса сделать карьеру в Новом Свете, стать законодателем «бруталистской» архитектурной моды и выставиться на Венецианской биеннале. Но кое-чем пришлось поплатиться: Ласло пристрастился к героину и был изнасилован своим заказчиком, властолюбивым денежным мешком Ван Бюреном,— однажды в буквальном смысле и многократно в метафорическом. Бруталиста Тота играет Эдриен Броуди, обязанный славой роли пережившего холокост пианиста у Романа Полански: прорисовывается рифма и линия судьбы, даже на актерском уровне. А в роли токсичного денежного мешка — Гай Пирс.

Корбет — актер, снимавшийся у многих хороших режиссеров,— решил, что он сам не лыком шит, и перешел в смежную профессию. Получил поощрение Венецианского фестиваля за свой дебют «Детство лидера», здесь же через три года показал картину «Вокс люкс». Сейчас Корбет опять на Лидо, и поклонники прочат ему «Золотого льва». Смелость города берет, мегаломания и брутализм приветствуются, но только не культурная инфантильность; хотелось бы меньше патетики и самолюбования, больше мастерства и знаний о предмете. Слепить типологический образ модерниста второй половины ХХ века — заманчивый проект, но тут нужен талант другого калибра. Если не Томаса Манна или Орсона Уэллса, то, скажем, Педро Альмодовара. Хотя у него и модернист так или иначе выйдет постмодернистом.

Представленная в Венеции в этот раз «Соседняя комната» Альмодовара — лучший фильм режиссера за последние двадцать лет. Несмотря на то, что для него он первый (на считая двух короткометражек) англоязычный, а чужой язык отчуждает. Помогли две блистательные женщины — Тильда Суинтон и Джулианна Мур. Помог, очевидно, и роман Сигрид Нуньес «Через что ты проходишь», хотя из него взята только одна сюжетная линия, да и та переиначена. Героиня-писательница Ингрид (Мур) случайно узнает о том, что ее старая подруга Марта (Суинтон), в прошлом военкор, с которой они потерялись в круговороте нью-йоркской жизни, страдает от тяжелой онкологии. Их встреча пробуждает в Марте воспоминания о дочери Мишель, с которой у нее сложились не самые лучшие отношения. В конце концов больная, измученная химиотерапией, просит подругу о нелегкой и опасной услуге: поехать с ней в снятый загородный дом, поселиться в соседней комнате и морально помочь ей совершить нелегальный акт — добровольно уйти из жизни.

Эта тяжелая тема, сопровождаемая дискуссиями о праве на эвтаназию, об этических ценностях любви и дружбы, о трагизме существования человека и человечества и о том, как внутренне противостоять отчаянию, решена Альмодоваром тактично, без тени пафоса, с привлечением арсенала художественных средств, которыми режиссер владеет в полном совершенстве.

Среди этих средств — точечный юмор, который он ухитряется непринужденно внедрить в предельно драматический нарратив. Даже трудно дающаяся кинематографу тема военкоров (не припомню ни одного удачного опыта) решена в лирико-юмористической тональности, и это сразу облегчает груз «большой темы» (то, чего не хватает «Бруталисту»). Про актерское мастерство Тильды Суинтон только ленивый не писал, но и она ухитряется удивить, сыграв вместо одной роли две. С ее калькулированным профессионализмом контрастирует Джулианна Мур — живое воплощение обаяния, жизнелюбия и эмпатии. Этот актерский дуэт войдет в историю экранных «двойных портретов», которые в свое время занимали умы Бергмана и Тарковского. Альмодовар еще много лет назад в фильме «Высокие каблуки» создал чудесную реминисценцию «Осенней сонаты»; новый фильм — продолжение на новом витке «Персоны» и «Шепотов и криков». Никакой форсированной брутальности; только сострадание и человечность.

Отдельного слова требует фиксация присутствия в «Соседней комнате» культурных объектов и ассоциаций некинематографического происхождения. Это и художник Эдвард Хоппер, и Джеймс Джойс с его повестью «Мертвые», и Дора Каррингтон, и Литтон Стрейчи, и Вирджиния Вульф, и Майкл Каннингэм, и Хемингуэй с Фолкнером. Это и фотограф Кристина Гарсия Родеро — как и Альмодовар, уроженка Ла-Манчи, выразившая в своих черно-белых фотографиях народный дух испанской глубинки.

Как и почти все фильмы Альмодовара, «Соседняя комната» — праздник высококлассного дизайна, модных брендов и цветовой игры: джерси Тильды Суинтон из новой мужской коллекции, ваза Fazzoletto желтого муранского стекла, синяя подушка с принтом от Пьеро Форназетти, красная и зеленая лежанки для двух подруг. При этом удивительным образом от фильма, дышащего красками весенней природы, не остается назойливого привкуса гламура.

В конкурсе показаны еще как минимум две картины, имеющие призовые шансы: это итальянская «Горная невеста» Мауры Дельперо и бразильская «Я все еще здесь» Валтера Саллеса. А впереди — «Квир» Луки Гуаданьино и новый «Джокер» Тодда Филлипса. Так что фестивальная интрига может в последние дни усложниться.