Передо мной стояла живая икона, и я вопреки всем правилам приличия уставилась на него, и никакой Ясир Арафат вместе с Даниэлем Ортега и полковником Муамаром Каддафи, стоявшими рядом, меня не интересовали. Я откровенно рассматривала его с головы до ног — лидера и плейбоя кубинской революции. Он был как бы слегка выцветшей копией того, кому готовы были отдаться не худшие женщины. Он был поздним, но вполне сохранным изданием того, чей вскинутый над приподнятой головой указательный палец левой руки и крепкий кулак правой в сочетании со страстью в голосе умел зажечь массы. Он "зажигает" без малого 50 лет на отдельно взятом острове собственной безграничной свободы. Девять американских президентов за это время покинули свой пост.
Фидель перехватил мой взгляд и улыбнулся: "Что, так сильно изменился?" Я присела на корточки, чтобы достать из сумки диктофон, посмотрела на него снизу вверх и недипломатично ляпнула: "Ну, в общем, еще вполне ничего". Это была наглость, присущая молодости. В момент той нашей встречи в Хараре Кастро был ровно в два раза старше меня: мне было 30, ему — 60. Он казался мне крепким стариком с пламенным мотором. "Будет жить 100 лет, и кубинцы узнают о его смерти последними",— почему-то подумала я тогда.
Кастро управляет Кубой с 1959 года без перерыва хотя бы на час. Такое ощущение, что когда он сломал колено и правую руку два года назад, то специально просил хирургов работать без наркоза, чтобы не передавать власть никому, даже собственному брату, даже на час. Он знал, что делал. Он понимал, что Куба сохраняется в состоянии псевдореволюционной законсервированности только благодаря ему. Только его харизма позволяла десятилетиями придавать некий смысл уже в общем бессмысленным словам о борьбе за идеалы революции и об империализме, который никогда не сможет сокрушить Кубу. А эти же слова, зачитанные в понедельник кубинцам от имени команданте, но не им самим, уже не убеждают.
Кастро точно понимал, что у него не может быть преемника, что он сам не оставил шанса никому, и уж тем более младшенькому Раулю, который до своих 75 работал тенью брата. И если власть сегодня перешла к Раулю Кастро, то это может иметь только два объяснения: или Фиделю очень плохо, или ему уже все равно. Так или иначе, Куба Фиделя просуществует столько, сколько отмерено Фиделю. После него это будет другая Куба — для кого-то хуже, для кого-то лучше, для кого-то более свободной, для кого-то менее справедливой. Кубинские эмигранты в Майами уже поют и пляшут на улице в надежде на освобождение от диктатора, кубинцы на Кубе плачут и опасаются за жизнь "отца родного". Ничего нового. Дольше человеческой жизни только память о ней. Майки и кепки с портретами молодого Фиделя, когда последний уйдет, займут еще на десятилетия свое почетное место рядом с портретами его пламенного товарища Че. Потому что легенда, конечно же, осталась там, в 1959-м. Через почти 50 лет может произойти только естественное умирание неестественной идеи революции длиною в жизнь, оставившей Кубе в качестве основного завещания три нацпроекта команданте.