Высшее чиновничье

Нынешние выпускники российских школ, в отличие от абитуриентов начала 90-х годов, почти утратили интерес к зарубежным вузам — они предпочитают поступать в высшие учебные заведения на родине и получать классическое советское образование. Значит ли это, что наше высшее образование существенно улучшилось, что учиться в России стало престижнее, чем в Англии или Америке, или, может быть, нет никакой разницы, где получать первое высшее?

Трансформация образования

Как показывает статистика, в начале 90-х годов в иностранные вузы поступало вдвое больше российских детей, чем сейчас. Конечно, полностью полагаться на статистику не следует, тем более что общего учета отъезжающих учиться у нас никогда не было, но в этот раз она, кажется, не обманывает. Многие родители, чей старший ребенок отучился, например, в Англии, младшего предпочитают отдавать не в какой-нибудь Бристольский, а в Московский университет. Появилось ощущение, что западный диплом не прибавляет выпускнику веса на российском рынке трудоустройства. На то, чтобы создать у наших людей такое ощущение, государству понадобилось почти десять лет.

В 1995 году Минобразования было заявлено, что отечественная система фундаментального образования устарела и высшую школу надо кардинально реформировать, в первую очередь для того, чтобы российские дипломы стали признавать на Западе. Первыми шагами реформы стали поэтапная отмена традиционных вступительных экзаменов в вуз и введение по всей стране единых государственных экзаменов, результаты которых можно рассылать в неограниченное число вузов. Следующий шаг — разделение обучения на две ступени, как во всех западных вузах: на бакалавриат и магистрат. Кроме того, должен был быть пересмотрен и механизм распределения бюджетных средств по вузам. В общем новаторских идей было много. Наиболее запомнившаяся — введение 12-летнего обучения в школе, как в большинстве стран Европы. К счастью для школьников, от этой идеи отказались, подсчитав, во сколько обойдется лишний год обучения. Остальные нововведения пришлось внедрять, преодолевая мощное сопротивление ректоров вузов. Например, ректор МГУ Виктор Садовничий до сих пор уверен, что "анонимные" единые госэкзамены не могут заменить традиционных "контактных" вступительных. А разбивка пятилетнего образования на два этапа, как считают многие, породит огромное количество "недоучек". Впрочем, у приверженцев реформы есть веские доказательства того, что "недоучками" выходят и после полного цикла обучения. Так, последний мониторинг экономики образования (его четвертый год проводят Высшая школа экономики, Росстат и ведущие социологические службы России) показал, что каждого пятого выпускника вуза предприятиям приходится переучивать. А это значит, что уровень образования не соответствует не то что европейским стандартам, но и российским.

Между тем три года назад России разрешили поставить подпись под Болонской конвенцией и, таким образом, стать частью европейского образовательного пространства. Правда, разрешили авансом: России было поставлено условие, чтобы к 2010 году образование стало двухступенчатым (бакалавриат и магистратура), были приняты единые критерии оценки качества образования и введены образовательные кредиты. Выполнение этих условий обещал лидерам стран "восьмерки" на саммите G8 министр образования и науки РФ Андрей Фурсенко. Если все это будет сделано, то российский диплом должны будут признавать по всей Европе. Получается, что поступившие в государственные вузы в этом году через пять лет получат дипломы европейского образца. Правда, за пять лет многое может измениться. Уже сейчас научное сообщество говорит о том, что нам не нужно такое объединение, ведь наше образование уникально.

Игры рынка

Важным фактором, способствовавшим возвращению студентов в российские образовательные учреждения, стал демографический кризис. Получить хорошую работу сразу после вуза или курсов стало гораздо проще.

По данным Росстата, сейчас в стране проживает 143,8 млн человек, тогда как в 1991 году население РФ составляло более 150 млн. Если эта тенденция сохранится, то в 2050 году в России будет жить всего 96 млн, то есть на треть меньше, чем сейчас. В этих условиях отечественный бизнес вынужден разворачивать программы подготовки квалифицированных кадров, иначе им придется покупать и благоустраивать мигрантов, что обойдется гораздо дороже. Так что демографический спад сыграл положительную роль в нынешнем относительном подъеме отечественного образования. В какой-то мере из-за него в образование пришел большой бизнес. Сотрудничество осуществляется в разных формах, но в последнее время отчетливо обозначился отход от исключительно спонсорской помощи. Компании хотят получить хорошо обученных, готовых к работе выпускников, а не полуфабрикат и согласны за это платить. Однако законодательная база в сфере образования не позволяет бизнесу участвовать в формировании учебных программ. Решение о том, чему и как учить студентов, может принимать только государство.

После неудачной попытки ЮКОСа посягнуть на эту монополию большинство российских компаний взяло тайм-аут, и разговоры о равноправном участии бизнеса в образовании прекратились. Корпорации предпочли уйти в тень и вести образовательную деятельность, основываясь лишь на личных договоренностях с руководителями вузов.

Надо заметить, что такие договоренности есть практически у каждого крупного вуза. Основная форма сотрудничества — стажировки. Вуз таким образом экономит на материально-технической базе. К примеру, не надо закупать новые компьютеры: студенты смогут освоить их непосредственно на предприятии. Компании, в свою очередь, могут присмотреться к студентам и выбрать самых талантливых и толковых. Стажировки, как правило, начинаются с третьего курса, и к окончанию вуза студент уже подготовлен, его не надо переучивать.

Еще одна форма сотрудничества, не требующая урегулирования на высшем уровне,— это создание компаниями своих кафедр на базе вуза. На такие корпоративные отделения поступают желающие работать по этой специальности, то есть компании получают мотивированных студентов. Кроме того, компании учреждают свои стипендии и гранты, их получают отличники. Впрочем, денежная поддержка талантливых студентов — это сугубая благотворительность, ведь обучается студент по программам, разработанным государством и давно не соответствующим требованиям работодателей. Осенью прошлого года корпорации вышли с предложением изменить эту ситуацию. Их инициатива даже нашла понимание в Кремле. Сейчас в Госдуме лежат два закона, пролоббированных Российским союзом промышленников и предпринимателей: "Об автономных учреждениях" и "Об эндаументе". Суть первого закона, который с большим трудом, но все-таки прошел первое чтение, состоит в том, чтобы разрешить большому бизнесу стать в вузах соучредителем наряду с государством. Второй закон позволил бы бизнесу контролировать направляемые им в вузы деньги (сейчас ни один благотворитель не может проверить, на что потрачены его средства) и освободил бы меценатов от дополнительных налогов. Впрочем, вероятность того, что эти законы лягут на полку, очень велика. Доводы оппонентов достаточно сильны.

Бизнесу нужны специалисты узкого профиля, тогда как козырь отечественного образования в его фундаментальности. Для того чтобы в равной степени учесть требования и работодателей, и академического сообщества, нужно пересмотреть законодательную базу и допустить участие бизнеса к формированию нужных ему образовательных программ, но с ограничением прав, чтобы не страдала фундаментальная наука. Университетское образование все-таки должно оставаться академическим, а не превращаться в прикладные краткосрочные курсы.

Если же золотая середина найдена не будет и государство все-таки не уступит свою монополию, компании свернут сотрудничество с бюджетными вузами и станут более активно развивать свои. Возможно, при таком раскладе у нас наконец появятся сильные негосударственные вузы — только будет это не скоро: на их создание потребуется много времени. При этом часть государственных вузов отомрет. Пока же бизнес выжидает. И похоже, не слишком верит в то, что государство пойдет на уступки. По данным мониторинга экономики образования, в 2006 году число компаний, которые отказываются от финансирования учебных учреждений, по сравнению с предыдущим годом увеличилось на 14%.

Игры разума

Можно долго рассуждать об изменениях в российском образовании, но так и не понять, каково истинное положение дел. Потому что ответ на вопрос "почему россияне снова захотели учиться на родине?" не связан с реальным уровнем отечественного образования. Истина лежит совсем в другой плоскости — в российском менталитете. В понимании непреложности правила: сила у тех, кто с государством. Абитуриенты при всем богатстве выбора специальностей предпочитают поступать на факультеты, готовящие чиновников. Самые большие конкурсы на отделения налогового, таможенного дела, муниципального управления и бюджетного финансирования. Эти специальности стали так же модны, как экономика, юриспруденция и психология. Быть в России бизнесменом уже не так престижно, как чиновником. Спрос рождает предложение. Не случайно вечный флагман прогресса университет "Высшая школа экономики" недавно открыл отделение муниципального управления.

Интересно, что на это указывал и Михаил Ходорковский, выступая с докладом на своей последней встрече с президентом. "Даже дети в России готовы стать коррупционерами. В те институты, где готовят низкооплачиваемых госслужащих, конкурс больше, чем в вузы, где готовят высокооплачиваемых специалистов. Выпускник нефтяного института получает на первой своей должности $500, а конкурс в нефтяной институт — два человека на место. Выпускник налоговой академии получает $160 в месяц, а конкурс в налоговую академию — пять человек на место. Выпускник Государственного университета управления получает $200 в месяц, а конкурс — десять человек на место. Зачем же дети стремятся получить такие профессии, за которые им будут мало платить? Или у детей какая-то другая арифметика?" — говорил олигарх. За прошедшие три года ничего не изменилось, в некоторых вузах конкурс на налоговые отделения доходит до 22 человек на место, при том что конкурс на факультет экономики в МГУ в этом году составил 7 человек на место.

Так что беспокоящая всех тенденция превращения России в чиновничье государство породила другую, которая многим может показаться положительной,— тенденцию роста популярности российского образования. Чтобы стать грамотным российским чиновником, не нужно оканчивать западный вуз — этому могут обучить только на родине.

АННА КАЧУРОВСКАЯ

"Сейчас дефицит кадров, начиная от рабочих и заканчивая ведущими специалистами, очень высок"

О том, в каком направлении бизнес хочет развивать свои отношения с высшим образованием и что мешает ему выстроить партнерские отношения с государством, корреспонденту Social Report АННЕ КАЧУРОВСКОЙ рассказал один из основных лоббистов законов, позволяющих бизнесу войти в высшее государственное образование, президент Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП) АЛЕКСАНДР ШОХИН.

Social Report: Есть мнение, что скорее государству нужно привлечь бизнес в образование, а не наоборот. Вы согласны с этим?

АЛЕКСАНДР ШОХИН: На вопрос, кто кого должен привлечь, ответ дан в одном из рабочих документов недавно завершившейся "восьмерки" G8. В нем говорится, что правительства должны сосредоточить внимание на создании стимулов для предпринимательства, на гибкости и инновациях в рамках самих университетов, а также на сотрудничестве между университетами и компаниями. Сами же университеты должны создавать многогранные партнерства с частным сектором.

Надо понимать, что вопрос о том, чтобы подключить бизнес к решению тех задач, за которые ответственно государство, никогда и не стоял. Никто не говорил, что бизнес должен решать задачи государства вместо государства, например финансируя те или иные учебные заведения или образовательные проекты. Мы предложили обсуждать эту проблематику в терминах партнерства. Причем хочу отметить, что темой образования РСПП занялось, конечно, не по настоянию правительства — это была наша инициатива.

SR: И в чем, по-вашему, интерес бизнеса?

А. Ш.: Начну с того, что демография привела к тяжелым последствиям: с 2006 года начался резкий спад людей трудоспособного возраста, через несколько лет в некоторых регионах физически будет не хватать работников. Плюс к этому надо учитывать, что нашим компаниям приходится тратить деньги и время на доучивание людей, потому что квалификация выпускников учебных заведений не соответствует требованиям рынка. Таким образом, увеличиваются сроки подготовки кадров и растут издержки. Сейчас дефицит кадров, начиная от рабочих и заканчивая ведущими специалистами, очень высок. Тогда как рынок требует, чтобы специалистов готовили в сжатые сроки и нужной квалификации. Специалисты на мировых рынка дороги, и если выстроим систему у себя, то будет дешевле. Лучше вложиться здесь и сейчас, чем потом перекупать из Штатов и Европы. В этой связи бизнес готов быть ответственным за содержание образования и подготовить "реестр", в котором было бы сказано, какие специалисты ему нужны и какими компетенциями они должны обладать.

SR: Вы говорите о формировании бизнесом образовательных программ?

А. Ш.: На первых порах мы готовы предоставить квалификационные требования. Работа уже идет — мы учредили Национальное агентство развития квалификаций при РСПП. Работодатели уже разрабатывают требования к профессиям, за которые хорошо бы и государство отвечало, как в былые времена, но тем не менее... В объединениях бизнеса и в крупных компаниях уже есть такие требования. Мы планируем их собрать, обобщить и создать профессиональные стандарты. На данный же момент бизнес пытается наладить связь с образованием в одиночку. Некоторые идут напрямую в вузы или техникумы и пытаются не просто спонсировать, а внедрить свои требования в образовательные программы. Многие уже не связываются с государственным образованием и создают корпоративные учреждения. Так что работа идет, но достаточно стихийно — а все потому, что нет четкой технологии трансформации.

SR: Трансформации чего во что?

А. Ш.: Профессиональных стандартов в образовательные программы. Сейчас государство вхолостую прокручивает образовательную систему — оно заинтересовано в том, чтобы проявилась ориентация целого ряда профессий на рынок труда. Образование должно ориентироваться на потребности работодателей.

SR: Вы говорите "государство заинтересовано", тогда почему до сих пор не приняты предложенные вами законы. Один — о вузовских фондах, выделяемых бизнесом, и второй — о включении корпораций в учредительские советы вузов?

А. Ш.: Вы имеете в виду законы об эндаументе и автономных учреждениях? Мы тут, кстати, пытались перевести "эндаумент" на русский, и оказалось, что нет синонимов. Думали назвать "целевой капитал", но аббревиатура получилась неудачная — ЦК. Тогда решили — "целевой социальный капитал", но опять аббревиатура не понравилась.

С этими законами действительно очень сложная ситуация, но без них мы не можем двигаться дальше. Нужен хотя бы один из этих двух законов. Потому что сейчас законодательство устроено таким образом, что за свою благотворительность бизнесу приходится платить двойной налог. Смысл же закона об эндаументе как раз в том, чтобы дать вузам возможность планировать свою финансовую деятельность и освободить бизнес от лишнего налога. Компания сможет выделить вузу крупную сумму денег на несколько лет, эту сумму вуз должен будет отдать управляющей компании с тем, чтобы наращивать проценты, которыми он сможет свободно распоряжаться, не растрачивая при этом основной фонд. Естественно, управлять деньгами должны те, кто их дал, или какая-то проверенная компания. Для этого нам нужен закон об автономных учреждениях, чтобы на паях с государством быть учредителями вузов и контролировать средства. Сейчас же если вуз начнет сам крутить спонсорские деньги, то ему придется платить налог за предпринимательскую деятельность. На Госсовете я предположил, что в рамках частно-государственного партнерства можно было бы как эндаумент использовать и деньги стабфонда — например, 50% от бизнеса, а 50% от государства. Но Путин сказал, чтоб я не упоминал всуе стабфонд. Хотя почему нет, ведь эти деньги в рамках схемы эндаумента не расходуются.

SR: Сколько компаний готовы активно сотрудничать с вузами сейчас?

А. Ш.: Сотни компаний уже сотрудничают. Самые активные — это крупнейшие компании — "Интеррос", "Базовый элемент", "Северсталь", ЛУКОЙЛ, "Транснефть", "Ренова", "Альфа-групп" и другие. Но когда будет благоприятная законодательная база, подтянутся и остальные. Ведь "скинулись" сейчас компании на создание бизнес-школы мирового уровня. Собрали $100 млн. Это инициатива самого бизнеса, никак не связанная с госзаказом в рамках нацпроекта. Школа будет построена под Москвой. Просто пришло понимание, что надо делать свою Лондонскую школу экономики и самим приглашать звездных профессоров из разных школ.

SR: Если есть возможность строить свои вузы, зачем связываться с государственными?

А. Ш.: Многие создают свои площадки, и, конечно, если наш диалог с государством зайдет в тупик, бизнес найдет решения этой проблемы. Но такой исход значительно усложнит путь образования к рынку труда. Кроме того, уверен, что часть государственных вузов умрет и их место займут корпоративные университеты.

SR: В условиях конкуренции слабое умирает...

А. Ш.: Конечно. Но в высшем образовании существует большая социальная потребность и рынок труда — это не единственный заказчик, многие хотят учиться "для души". Потребителем выпускников выступает и само государство — та же оборона, здравоохранение, государственное управление. Ведь не вся система образования должна быть подчинена интересам бизнеса, это совершенно ясно.

SR: Сколько еще продлится диалог с государством? Когда станет понятно, конструктивен он или нет?

А. Ш.: Честно скажу, если осенью не примут наши законы, то говорить дальше будет трудно. Все-таки должны быть знаковые вещи, демонстрирующие готовность власти идти навстречу бизнесу в деле государственной важности.

"Бизнес сам приходит учить наших студентов"

О том, в каких отношениях находятся образование и бизнес, и о перспективах этих отношений корреспонденту Social Report АННЕ КАЧУРОВСКОЙ рассказал ректор Высшей школы экономики и главный идеолог реформы системы образования ЯРОСЛАВ КУЗЬМИНОВ.

SOCIAL REPORT: Как сейчас строятся отношения бизнеса и образования?

ЯРОСЛАВ КУЗЬМИНОВ: Бизнес понял, что формальное образование не нужно. На это указывает тот факт, что сейчас бизнес в массовом порядке сворачивает образовательные программы. Взамен формируются свои собственные образовательные структуры. Бизнес уходит не только из вузов, но и из ПТУ и техникумов, потому что учить так долго специалистов нерентабельно. Действительно, программы абсолютного большинства таких учебных заведений растянуты, а ведь их контингент не ориентирован на академические занятия, они хотят быстро научиться работать. Насильственное навязывание знаний уже никому не нужно. Тем более что на предприятиях всех выпускников учреждений начального и среднего звеньев образования приходится переучивать. Думаю, техникумы и ПТУ — это вымирающее образование.

SR: Ну а высшее образование? Хочет ли бизнес, чтобы его допустили к формированию образовательных вузовских программ?

Я. К.: Нет, не хочет. Я имею в виду, что бизнес давно уже не хочет влиять на государственные образовательные программы. Он на это давно махнул рукой и начал, так сказать, пахать свое собственное поле. Вот, например, Вышка — у нас здесь выстроены свои отношения с бизнесом. Он сам приходит учить наших студентов: открывают свои кафедры и начинают завлекать студентов уже на ранней стадии обучения. Бизнес у нас организует мастер-классы, а у себя на предприятиях — практику для учащихся. Вообще форма практик одна из самых выгодных. Кстати, за каждого нашего студента, взятого на практику, мы ежемесячно получаем $100.

SR: На последнем Госсовете президент много говорил о частно-государственном партнерстве, он фактически разрешил корпорациям влиять на образование. Практически все национальные проекты — строительство двух больших университетов и бизнес-школы — как раз и рассчитаны на активное участие бизнеса. А по вашим словам получается, что компании уже потеряли интерес к партнерству с государством в сфере образования?

Я. К.: Бизнесу это партнерство нужно гораздо меньше, чем государству. Государство, как владелец вузов, понимает, что сделать с ними уже ничего не может. Федеральный центр даже поделился своими полномочиями с регионами: они теперь сами могут утверждать ректоров своих вузов. Но делегирование административных функций не спасает финансовое положение. Сейчас фактически государство обратилось за помощью к бизнесу. Момент, кстати, выбран верный: никто уже не считает, что бизнес собирается приватизировать вузы ради выгоды. Все понимают, что как раз с, так сказать, чисто "бизнесовой" точки зрения это невыгодно. Кроме того, претендовать на вуз может только очень крупный бизнес. А зачем, например, "Газпрому" приватизировать здания какого-то вуза и строить на его месте гостиницу? Поэтому на уровне нацпроектов в образование придет большой и очень большой бизнес, средний же здесь никто не учитывает.

SR: Существуют ли четкие критерии, по которым можно определить уровень высшего образования?

Я. К.: Уровень можно определить тремя показателями. Первый — это тот объем академической продукции, который производит вуз. Не надо забывать, что образовательную основу образует связка вуз--НИИ--КБ. Однако этот показатель очень сложно измерить. Хотя бы потому, что мы не можем посчитать, какое количество выпускников занимается наукой. Система выталкивает молодых специалистов, им не платят. Поэтому этот показатель сильно искажен. Но судя по тому, что в тех западных секторах, где всегда были востребованы наши физики, математики, доля наших выпускников с начала 90-х годов снижается, то тенденция отрицательная.

Второй показатель — это адекватность высшего образования к потребностям экономики. Есть два классических индикатора, принятые во всем мире: степень трудоустройства выпускников и средний доход, которые они получают в первые пять лет. Надо сказать, что здесь мы тоже не можем ничего измерить. По ряду обстоятельств. Во-первых, у нас переизбыток высшего образования, люди стремятся получить любое высшее образование, а затем любое рабочее место. Спрос на выпускников вузов у работодателей тоже очень высок, но не потому, что они лучшие. Просто все дееспособные работники идут заведомо только в вузы. Поэтому показатель адекватности искажен. Через три-четыре года, когда получим первые результаты от внешних экзаменов, мы будем иметь более или менее четкое представление об этом.

SR: Внешние экзамены — это вы что имеете в виду?

Я. К.: Профессиональные экзамены выпускников вуза, которые будут проводить сами работодатели. Я это выдумал год назад. Речь идет о системе профессиональных экзаменов, подтверждающих квалификацию. Важно, что эти экзамены будут добровольными и принимать их будут профессиональные ассоциации, а не вузы. Предположительно по всем регионам будут центры по приему этих экзаменов, их сдача будет платной. Первоначально центры будут субсидировать РСПП и ВШЭ. Профессиональные сообщества подхватили эту идею и будут открывать у себя такие центры. Мы уже это обсуждали с представителями бизнеса.

Классификации в каждом секторе экономики будут разные. Например, у врачей классификаций будет больше, чем у повара. Система даст работодателю маячок — какого уровня работник. Сейчас же работодатель не понимает, кого нанимает, а работник не может доказать, какими навыками обладает. Отсутствие таких внятных сигналов и приводит к тому, что зарплата повара в Москве гуляет в промежутке от $100 до $5000. Да и вообще отсутствие профессиональной оценки работника во многом губительно. Приведу пример. Вот решим мы с вами открыть ресторан. Вывесим объявление, что нам нужен повар. Придет много желающих — ну и каким образом выбрать нужного? Если всех проверять в деле, то от нас клиенты уйдут, не выдержав испытания. Вот и выходит, что самый надежный способ — перекупить у конкурентов. Таким образом, мы накручиваем уровень зарплат, а значит, и уровень цен в нашем ресторане, не выдерживаем и уходим из бизнеса. Так происходит сплошь и рядом.

SR: Биологов и физиков тоже надо классифицировать?

Я. К.: Нет, у них есть профессиональные сообщества. Они в этом не нуждаются. Это нужно будет не академическим, а фактическим сообществам. Например, искусствоведам-экскурсоводам.

SR: А какой третий показатель?

Я. К.: Насколько образование признается в других странах. Мы имеем высокую репутацию в Китае, в Африке, Азии, но в странах с развитой экономикой она, конечно, не на таком уровне. Показатель же качества российского образования — это та доля студентов, которые могут претендовать на продолжение образования в Европе. В Москве и Питере существует около 20-30 институтов, которые готовят студентов на западном уровне. Но сейчас опять же ориентироваться по этому критерию сложно, потому что едут продолжать обучение за рубеж единицы. Даже в Вышке, которая имеет соглашение с 12 европейскими вузами, едут на Запад менее 5% студентов.

SR: Почему?

Я. К.: Да потому что выпускникам крупных вузов это не нужно. Поэтому говорить о том, насколько соответствует наше образование западному, сложно. Всего же около 50 ведущих российских вузов, думаю, признают в США и Европе, не скажу, что различают, но признают. Хочется верить, что качество соответствует. Колоссального разрыва, как принято у нас считать, все-таки нет. Что же касается следующего эшелона вузов — это около 200-300 учреждений, здесь ситуация гораздо хуже: выпускники этих учебных заведений не смогут продолжить обучение, потому что не имеют ряд ключевых компетенций, хотя бы языка. А давайте обернем ситуацию — а какое количество западных студентов приезжают к нам? Процент совсем ничтожный — в Вышку, например, ежегодно приезжают не более 30 человек в год. При том что есть в крупных вузах программы, ориентированные на Запад.

SR: Вы утверждаете, что российским выпускникам не интересно ехать на Запад, а ведь в начале 90-х другая была ситуация?

Я. К.: У нас увеличился приток детей региональной элиты, чьи старшие братья и сестры учатся за рубежом. Более того, увеличился обратный приток: не менее 20-30 человек переводятся из известных западных университетов к нам, причем это, как правило, сильные студенты. Это рациональное решение их и их родителей. Дело в том, что перспективы российских граждан за рубежом стали не такими радужными, как десять лет назад. Стало ясно, что мы не европейцы. На Западе нам уже не хватает социального капитала.

SR: Социальный капитал — это что?

Я. К.: Совокупность связей, которые есть у человека. Попросту говоря, знакомые. Когда люди начинают карьеру, то важны по большому счету лишь адекватный набор компетенций и социальный капитал. Наши семьи стали осознавать, что за рубежом социального капитала не хватает. Мы воспринимаемся обособленно, эйфория от русских прошла. Да и рынок труда в России стал привлекательнее. Стартовая зарплата выпускника экономиста в крупном банке $2 тыс. На такую зарплату, согласитесь, молодому человеку вполне можно жить. Я уверен, то, что происходит сейчас с востребованностью выпускников,— большой сдвиг. И каковы бы ни были его причины, сдвиг положительный.