Выборы–2024

08.09.2024, 23:05

«У нас тут беда»

Как беженцы в Курской области голосовали и работали в избирательной комиссии

Губернаторские выборы в Курской области шли три дня — с 6 по 8 сентября. Но из-за ситуации на приграничных территориях, откуда после начала боевых действий только по официальным данным уехали более 133 тыс. человек, с 28 августа по 5 сентября в регионе можно было голосовать досрочно. В результате власти области уже вечером пятницы отчитались о рекордной явке — 46,9% избирателей плюс 55 тыс. человек электронно. Члены участковых комиссий разводили руками перед журналистами: «У нас на участке переселенцы проголосовали досрочно, ищите их где-то еще». Корреспондент “Ъ” Александр Черных все-таки нашел беженцев из приграничного района в составе одной из курских избирательных комиссий.

Найти беженцев в Курске нетрудно — возле пунктов выдачи гуманитарной помощи стоят очереди. Месяц назад люди сами подходили к журналистам, требуя выслушать их жалобы. Теперь с чужими говорят неохотно — или просто молча отворачиваются. На вопрос про выборы я услышал два варианта ответа: «Пришло уведомление в "Госуслугах", вот и проголосовал» или «Ой, да я даже не знаю, где сейчас голосовать, мне никто не объяснил».

«Когда говорят "не знаю, как голосовать" — немного лукавят, конечно,— уверена пожилая жительница Суджи.— За этот месяц нам всем постоянно говорили: "Не забудьте проголосовать". Идешь подписать любую справку, сделать документы, получить выплату — тебе заодно объясняют: "Вы имеете право проголосовать электронно или на любом участке". Просто многие люди не хотят. И я сама не пошла. Потому что адрес моего избирательного участка — город Суджа, Советская площадь, 18. Центральный дом культуры. Вот там я бы проголосовала. Но ни один кандидат мне не скажет, когда я там окажусь. Ни один кандидат не гарантирует людям, что государство выделит на восстановление жилья столько денег, сколько оно реально стоило. Нам ведь многим даже обещанные 10 тыс. и 15 тыс. еще не пришли. И поэтому многие просто не хотят голосовать. Не заслужили там наших голосов».

Впрочем, ее ровесница из Кореневского района заверяла, что проголосовала за врио губернатора Алексея Смирнова — «потому что вот как нас хорошо здесь разместили, выдали все необходимое, кормят три раза в день». ПВР, в котором она живет уже две недели, открыт московским «Автодором».

Я обошел несколько участков в Курске и везде увидел одну и ту же картину: пустой зал, флаги, прозрачная урна с десятком бумажных бюллетеней; настороженные члены УИК, заверяющие, что «до вас сегодня заходили несколько переселенцев, но теперь уже вряд ли придут».

А потом на одном участке я услышал:

— Вы беженцев ищете? Так мы тут все беженцы. Вся наша избирательная комиссия.

Пять женщин средних лет. Крашеные волосы, строгие прически, хорошая бижутерия, аккуратная выглаженная одежда. Явно подруги — но обращаются друг к другу подчеркнуто на «вы» и по имени-отчеству: «Ирина Петровна, а где у нас чай?» — «Елена Ивановна, посмотрите вон там, на подоконнике». Наверное, учительницы или врачи. Типичная российская избирательная комиссия — в каждом городе увидите такую, в каждом поселке. Эти пять женщин жили в Глушковском районе.

Глушковский район расположен на юго-западе Курской области, граничит с Суджанским районом, в котором с 6 августа идут бои с ВСУ. Площадь — 850,5 кв. км (3% территории области). 13 муниципальных образований, в том числе 2 городских и 11 сельских поселений. Население — 19,1 тыс. человек. 14 августа оперштаб Курской области решил в обязательном порядке эвакуировать всех жителей района.

— А как так получилось, что вы беженцы, а работаете здесь на выборах?

— Так мы в нашем районе на выборах всегда работали,— объясняет Ирина Петровна (все имена в тексте изменены.— “Ъ”).—На выборах президента мы все в бронежилетах, в касках ходили по людям...

— Это еще в марте было,— вспоминаю я.— Разве у вас уже тогда было опасно?

Ирина Петровна смотрит на меня удивленно и даже сочувственно — как на любимого ученика, который вдруг допустил глупую ошибку.

— У нас тогда уже второй год все окна были мешками заложены,— медленно отвечает она.

— Да-а-а, Москва! — смеется Ольга Андреевна.— Вы же из Москвы приехали? Вот плохо, конечно, что Москва живет своей жизнью и не знает, как мы тут живем в приграничье. У вас сегодня День города, у вас весело. Ну мы рады за вас, конечно, но...

— Но у нас тут беда,— тихо говорит Елена Ивановна.

Женщины рассказывают, как самостоятельно выехали из района: «Ждали до последнего, всю жизнь там прожили, всю жизнь работали, но в один момент жизнь разделилась на до и после».

Жалуются, что им никто не объяснил сложность ситуации: «Говорили, ехать придется на два-три дня, ну и мы и взяли вещей на два-три дня. Если бы нам за две недели сказали, что все плохо — мы бы вывезли и вещи, и скотину». Хвалят тех, кто этого действительно заслуживает: «Депутат наш областной, Алексей Золотарев, вывозил людей. Ему машину подстрелили, он все равно ездил. И глава района, Павел Золотарев (брат Алексея.— “Ъ”), тоже жизнью рисковал. Глава кульбакинского сельсовета Минаков Владимир Васильевич до последнего помогал. Уже мост разбили, а он старался что-то делать. Местная наша власть — почти все молодцы. Мы все в одной упряжке оказались».

Обсуждают, как односельчане устроились в Курске — и что лучше, ПВР или съемная квартира. В ПВР можно жить бесплатно — но тесно, и подселить могут незнакомых, «даже из другого района».

На квартире, конечно, лучше, но их теперь не найдешь: «Однушка с мебелью стоила 10 тыс., а сейчас 20–30. И тех нет. Наверное, в Москве проще снять жилье?»

Не хочется их расстраивать, я дипломатично молчу. Учительницы продолжают расспрашивать: «А правда, что вы, москвичи, говорите: "Достали нас уже эти переселенцы"?».

Я как могу убеждаю, что это неправда. Не подумав, привожу главный аргумент: «Мы их и не видим»... Потом понимаю, что сказал, и со стыдом поправляюсь: «Вас не видим». Убеждаю, что огромная агломерация не заметит прибавления даже 100 тыс. человек. Рассказываю, что люди могут идти работать курьерами, сушистами, таксистами... Учительницы снова смотрят так, будто я заваливаю экзамен. И мягко подсказывают: «Не все станут работать таксистами в Москве».

— А здесь кем устраиваются? — не сдаюсь я.

— Кто куда. Посудомойками... Многие ушли, например, фасовать конфеты — подарки новогодние. Ребята шабашку какую-то находят. Многие идут окопы копать.

— Это же опасно, наверное.

— Нет, под Курском неопасно,— качает головой Елена Ивановна.

— Под Суджей вот тоже копали, только что это дало? Зашли как к себе домой,— пожимает плечами Ольга Андреевна.

Мы замолкаем. Потом женщины снова начинают обсуждать свои беженские проблемы. Екатерина Родионовна — самая старшая — подходит и показывает фотографии на телефоне, селфи с тех мартовских выборов. Уже немолодая женщина улыбается в камеру; на ней новенькая военная каска и зеленый бронежилет со множеством подсумков — он ей до колен. Удивительно, но фотография выглядит очень мирно и максимально нелепо — как будто учительнице на празднике 9 Мая в шутку дали примерить военное снаряжение. «Тяжелый был,— смеется она.— А сын еще подначивал — "Мама, утащи шлем, пригодится"».

— У нас тогда ночью как раз прилетело по селу, дом сгорел дотла,— возвращает к реальности Ольга Андреевна.— А утром мы уже пошли (делать обход в рамках надомного голосования.— “Ъ”). И люди голосовали. И сами шли голосовать.

— И как президентские выборы прошли? — только и спрашиваю я.

— Отлично. На ура.— твердо отвечает Екатерина Родионовна.

— Президента у нас все поддержали. Люди все голосовали. Наш район — почти стопроцентная явка была. Ну насколько позволяли условия,— кивает Елена Ивановна.

— Люди шли с надеждой, да. Люди верили, что нас не бросят,— тихо говорит Ирина Петровна.

— У нас все за Путина были. Люди шли просто с криком. Мы боялись — а вдруг его не изберут? — убеждает Елена Ивановна.

— А на этих выборах что люди думают?

— Теперь думают, когда получится домой вернуться. Надеются, что все урегулируется и нас не отдадут. И что помогут нам дома новые выстроить.

Ольга Андреевна удивленно смотрит на подругу, хочет что-то сказать, но не выдерживает и смеется: «Ну Елена Ивановна...— говорит она, вытирая выступившие слезы.— Ну Елена Ивановна... ну держите меня!»

— Надеемся, что вернемся и будем там жить,— твердо повторяет ее подруга.

— Половина населения сама уже не вернется. Это сто процентов,— тихо говорит Ирина Петровна.

— Почему?

— Ну а если дома больше нет? А если школа разрушена? Если магазина нету? Да, на съемном жилье в городе — но у ребенка будет школа, а у тебя работа. Работа и школа — это главное. Вот предприятия теткинские (имеется в виду поселок Теткино.— “Ъ”) разбиты сейчас, а там сколько людей работало. Поля — когда их теперь разминируют? Не скоро...

— Весной засеяли почти все площадя,— подключается к разговору Екатерина Родионовна.— А что теперь? Подсолнечник не убран, соя не убрана, кукуруза не убрана.

— А зерновых сколько погорело...— вздыхает ее подруга.

— У нас пшеницу фермер так и не обмолотил. Они не давали — с дронов по комбайну били.

— Главное — как с детьми быть,— говорит Ольга Андреевна.— У кого есть возможность — те отправляют их дальше, чтобы они смогли нормально учиться, в школу ходить. У кого возможности нет — у тех дети сидят на дистанте. Хорошо, планшеты им раздали. Но дистант — это разве ж образование?

— А чем он плох?

— Да дети тупеют просто! — не выбирает выражений Ольга Андреевна.— Не учатся толком, с учителем по телефону общаются или по планшету. А их 15–20 человек! Учитель дает задания, они присылают ответы — никакого общения не получается. И учителям тяжело — ребенок может и в 12 часов ночи работу сбросить, когда появляется связь. Ее же глушат, интернет отсутствует часто. В общем, дети уже сами хотят в школу ходить.

— В приграничье очень сложно сейчас с образованием,— спокойнее объясняет Елена Ивановна.— Сначала был ковид — ну это у всех. Потом началась война, начался дистант. Дети толком не учились... У наших детей нет ни 1 сентября, ни выпускного, ни последнего звонка нормального. Дом культуры уже два с половиной года закрыт, детям негде собраться. А эти все выстрелы, эти все беспилотники...

— Тяжело, конечно, это все...— вздыхает Ирина Петровна.— Главное, знать бы, когда это все закончится.

Ответа на этот вопрос никто не знает. «Такое ощущение, что и президент об этом ничего не знает,— подбирает слова Елена Ивановна.— Хотя хотелось бы, чтобы он узнал нашу обстановку. Все-таки наши приграничные районы за него больше всего проголосовали».

Все кивают; только Ольга Андреевна ехидно посматривает на подруг, а потом не выдерживает: «Это потому что ему докладывают: "У нас все под контролем". Не это надо говорить! "У нас все вышло из-под контроля, помогите нам, спасите". А ему брешут все».

В углу, отдельно от всех, сидит Алина Дмитриевна. Она вроде бы слушает коллег, иногда вставляет реплики, но, видимо, мыслями женщина где-то не здесь. Я подсаживаюсь к ней.

— А почему вы так далеко от остальных? Вы наблюдатель?

— Нет, я тоже в комиссии,— говорит она с некоторым усилием.— Просто девочки дают отдохнуть, прийти в себя. Я недавно ездила в село — и попала под обстрел.

Алина Дмитриевна с двумя детьми уехала из села еще в начале августа — «думали, на пару дней». В селе остался родной брат ее кума — и вот они с кумом решили к нему съездить: «Нужно было ему бензин привезти, чтобы генератор работал. И я хотела дом проверить». Выехали 1 сентября, до реки добирались полями. «В роще оставили машину и сами на мост — он разбитый, но пешком перескочить можно. Бензин несли в канистрах,— рассказывает женщина.— Когда зашли на мост — сразу пошел обстрел. Но оно как-то рядом с мостом попало — в воду, по полям, по деревьям. Добежали до села, кум к брату, а я домой. Выпустила живность — они у меня месяц в сараях некормленые были. И все выжили! Хрюшки, куры, утки...»

Она смотрит на меня, городского, и как будто оправдывается: «Это не для того, чтобы... Просто мы этим живем, это наша жизнь». Женщины понимающе кивают. И я киваю, как будто и правда понимаю.

— А когда назад — брат кума нас на машине до моста подвез, а дальше говорит пешком идти. Если бы мы поехали на машине, нас бы уже не было. Впереди пошел кум — и сразу пошли прилеты. Прямо на мосту взрывы! И я уже побежала...

— А с чего били-то? — неожиданно деловито спрашивает Екатерина Родионовна.

— Минометы, наверное. Взрывы по мосту — здесь! здесь! здесь! Через каждые три-пять метров по асфальту... Как я только выжила?

Она поворачивается ко мне:

— У меня в ковид умер муж, я осталась с двумя детьми. И когда я бежала — я моста не видела, у меня дети перед глазами стояли. Думала только одно: на кого я их оставлю?

Екатерина Родионовна качает головой: «Если миномет, то там у них перезарядка идет. Когда по нашему селу лупили, мы считали секунды между ударами».

Она так спокойно это произносит, что я не выдерживаю и перебиваю: «Слушайте, вы военные действия обсуждаете как рецепты закрутки банок! У нас вот никто не знает, как минометы звучат».

— Да у нас в районе уже любой ребенок знает, какое орудие как звучит,— смеется она.— А «Грады» даже я отличу.

— Последнее время, девочки, уже совсем непонятно было,— не соглашается Алина Дмитриевна.— Когда они близко подошли, уже не ясно, выход это или прилет.

— Слушай, а что ж цветочки твои знаменитые? — перебивает ее Ольга Андреевна.

— Красота такая во дворе цветет. Просто неимоверная,— в первый раз улыбается женщина.— Цветы большие такие... Но тишина в селе — просто жуть. Я из дома на улицу вышла, посмотрела налево — никого. В другую сторону — никого. Как Чернобыль! Так страшно... И среди вот этой зловещей тишины вдруг — вжжжжжжжжж и ба-бах!

Она молчит, а потом решительно произносит:

— Пока такое будет, я домой не вернусь.

Александр Черных, Курск