Озорники России

Озорники России

        40 лет назад, в 1966 году, вышел указ Верховного Совета СССР "Об усилении ответственности за хулиганство". Этим актом советская власть попыталась отбить у народа любовь к развлечениям, которые в то время назывались антиобщественными. Однако если жесткие меры и могли помочь выправить ситуацию, то ненадолго. История хулиганства в России показывает, что властям никогда не удавалось успокоить "пакостников" и "озорников" до конца. Любое ухудшение условий жизни населения приводило к новому всплеску уличного хулиганства.

Само понятие "хулиганство" появилось в России в 90-х годах XIX века. В официальных документах оно впервые встречается в 1892 году, когда петербургский градоначальник фон Валь предписал полиции принять меры против бесчинствующих в столице "хулиганов". Под последними он имел в виду "уличных бездельников, забавляющихся издевательствами над горожанами". В России новое слово прижилось не сразу. В энциклопедический словарь Брокгауза--Ефрона его включили только в издание 1909 года. Примерно в то же время оно начало мелькать в газетах. Слово это пришло в Россию из английского языка. По одной из версий, оно произошло от имени некоего Патрика Хулигена, прославившегося своими безобразными выходками. По другой — это производное от названия шайки, орудовавшей в Лондоне.
       В отличие от слова "хулиганство", явление, которое оно означало, для России было не ново. Традиция "озорства", "бесчинств" и "проказ" была настолько древней, что некоторые исследователи начала XX века всерьез искали ее корни в легендарных временах. Первым хулиганом называли чуть ли не былинного богатыря Илью Муромца, который, когда у него "кровь по жилушкам играючи расходится", налетает на толпу бояр и "где пройдет — улица, повернется — переулочек".
       Впрочем, чтобы убедиться, что хулиганство в России — явление древнее, необязательно уходить в столь далекое прошлое. О любви народа к "озорничанию" свидетельствуют многочисленные летописные и законодательные документы XVI-XVIII веков, а также воспоминания иностранцев, посетивших средневековую Русь. Путешественники, проезжавшие по Московии, не уставали поражаться размаху, с которым русские отмечали праздники. Практически все сообщали, что любое народное гуляние непременно должно закончиться дракой или еще какими-нибудь пьяными выходками. Как писал один немец, на Масленицу "у русских почти беспрерывно продолжается обжорство и пьянство... и только и слышно, что того-то убили, того-то бросили в воду". Не меньшее удивление у иностранцев вызывало и то, что в большинстве случаев "драки и буйства заканчивались миром, который скреплялся совместно выпитым магарычом".
       Но драки и потасовки были не только стихийными. Параллельно в России возникала традиция организованных кулачных боев. Проводились они главным образом зимой, что было еще одним непонятным для иностранцев обычаем русского озорства. Хотя именно это и было ключом к разгадке драчливости и задиристости жителей Руси. Зимой, когда работ по хозяйству становилось на порядок меньше и многодетные семьи теснились в домах, у людей неизбежно накапливались злоба и раздражение, обращать которые на членов собственной семьи было не принято. Так что озорство и кулачные бои становились единственным способом разрядки.
       Власть, понимая это, на подобные народные вольности, как правило, не обращала внимания. Почти все возникающие на почве "буйства" конфликты разрешались их участниками. Если же быстро помириться не удавалось, происшествия рассматривались на посадских или сельских сходах. Слабая попытка как-то повлиять на ситуацию с народным озорством прослеживается в "Домострое" — полуофициальном кодексе общественного, религиозного и семейно-бытового поведения, появившемся в XV веке. Его автор пишет: "Когда пригласят тебя на пир, не упивайся до страшного опьянения и не сиди допоздна, потому что во многом питии и в долгом сидении рождается брань и свара и драка, а то и кровопролитие". Впрочем, на рекомендациях дело и заканчивалось. За их соблюдением никто особо не следил. Власть вмешивалась лишь в том случае, если затрагивались ее интересы или же интересы дворян-помещиков.
       "Озорничание" было едва ли не единственным развлечением московитов, причем как простолюдинов, так и представителей других сословий. Бояре забавлялись тем, что натравливали на улице на первого встречного собак. Любимым развлечением богатых купцов было намазать какому-нибудь крестьянину лицо горчицей. Купеческие дети для потехи били прохожих кольями. Вместе с боярскими и купеческими отпрысками развлекались и будущие цари. Так, подростком Иван Грозный залезал на крыши и скидывал на головы прохожих кошек и собак. Или в компании детей знатных бояр носился на лошадях по Москве, топча прохожих и разоряя лавки.
       Первым монархом, попытавшимся бороться с уличными безобразиями, был Алексей Михайлович Тишайший. Смутное время расшатало нравы простолюдинов. Патриарх Иоасаф I в 1636 году писал: во время народных праздников "многие люди не токмо что младые, но и старые в толпе ставятся и бывают бои кулачные великие и до смертного убийства... на торжищах, и на распутиях сатанинския игры творити и в бубны бити, и в сурны ревети, и руками плескати, и плясати и иная неподобная делати". Сам Алексей Михайлович в грамоте 1648 года сетовал, что крестьяне "прелестником и скоморохом последствуют, и во всенощных позорищах и на улицах и на полях, и богомерзких и скверных песней и всяких бесовских игр слушают, и на кулачных боях между собою драку делают... накладывают на себя личины и платье скоморошеское и меж себя нарядя бесовскую кобылку водят".
       Чтобы как-то усмирить народные нравы, Алексей Михайлович начал законодательно бороться с озорством. Едва ли не самая большая глава в "Соборном уложении" 1649 года посвящена разбору "разбойных и татиных дел". Помимо "разбойников", воров и "татей" в ней упоминаются "лихие люди". По всей видимости, речь идет как раз о тех людях, которые "лиховали" не столько ради наживы, сколько для потехи. Для них, как и для прочих "разбойников", "Соборное уложение" предусматривает самые разные наказания — от отрезания ушей до смертной казни. Суровые кары, правда, предусматривались только для "лихих" людей из низших сословий. Если, например, боярин в пьяном угаре покалечил крестьянина, то он понес бы наказание лишь в том случае, если бы это был не его крепостной. В такой ситуации он должен был возместить его владельцу все убытки.
       Борьба с уличным озорством продолжалась и после смерти Алексея Михайловича. В 1686 году Высочайшим указом было повсеместно запрещено любимое народное развлечение — кулачные бои. За нарушение указа "в первый привод" полагалось "бить батоги и имать приводные деньги", во второй — "бить кнутом, да имать приводные деньги вдвое", в третий — "жесткое наказанье — бить кнутом и ссылать в ссылку в Украйные городы на вечное житье".
       Этой линии власть придерживалась до начала правления Петра I. При царе-реформаторе от настороженности, с которой его предшественники относились к народному озорству, не осталось и следа. Петр I сам был большим любителем шумных празднеств и особенно святочных "набегов" на дома вельмож. Иногда эти "шутовские" походы заканчивались совсем не шуточными выходками: "На Святки князя Белосельского за строптивость раздели нагишом и голым его гузном били куриные яйца в лохани,— писал современник царя,— а боярина Мясного надували мехами в задний проход, отчего тот вскорости и помер".
       Фривольная атмосфера петровского правления привела к новому скачку уличных беспорядков. Однако лишь когда годы спустя буйные нравы стали мешать жизни в самом центре столицы и драки стали происходить на глазах иностранных послов, власти забили тревогу. Во времена императрицы Елизаветы Петровны, в 1756 году в центре Петербурга, у здания Австрийского посольства, несколько человек устроили драку. Всех участников (а ими оказались по большей части крестьяне) удалось схватить, и, сколько они ни недоумевали, их "штрафовали жестким батожьем", то есть розгами. Полиция получила строгий наказ, чтобы "впредь в высокоторжественные дни и в балы близ Двора Ее Императорского Величества кулашного бою не было".
       Среди столичных возмутителей спокойствия было немало иностранцев, которые в начале XVIII века буквально наводнили Петербург. Многие из них вели себя вызывающим образом. Двое подданных французской короны после обильного возлияния начали задирать прохожих в центре Петербурга и в конце концов начали драку. Когда же подоспевшие караульные задержали хулиганов, те стали уверять, что лишь играли. Проведя несколько дней в тюрьме главной полиции, они были отпущены потому, что, как выразился министр иностранных дел, "сие между ими бывшее произшествие большаго уважения не заслуживает".
       Но в целом власти в XVIII веке продолжали относиться к уличным беспорядкам либерально, о чем свидетельствовало и то, что вновь были разрешены кулачные бои. Запрещалось их проводить только в Москве и Петербурге. Не последнюю роль в снятии запрета сыграли влиятельные дворяне — Федор Ростопчин и Алексей Орлов-Чесменский, которые тоже любили скинуть лисью шубу и полезть в самую гущу побоища. Они часто брались за организацию боев, привозя за свой счет воз с кожаными рукавицами, которые раздавались всем желающим поучаствовать.
       Вольный XVIII век закончился, когда в 1796 году на престол взошел Павел I. Новый император, известный своей любовью к дисциплине, сразу же принялся наводить порядок. Он запретил проведение всяческих вечеринок, а также начал строго следить за тем, чтобы на улицах не шумели после 10 часов вечера. Для нарушителей были предусмотрены телесные наказания. "Батожьем" Павел I штрафовал и дворян.
       Традиции отца поддерживал и Николай I. Он старался следить за тем, чтобы граждане на улицах городов вели себя подобающим образом. Например, в 1832 году он постановил, что "кулачные бои, как забавы вредныя, вовсе запрещаются".
       
Период относительного уличного затишья, которое характеризовало правление Николая I и первые годы пребывания у власти Александра II, закончился в 60-х годах XIX века. Реформы Александра II, прежде всего отмена крепостного права, изменили общество. Многомиллионная масса крестьян, жившая столетиями по раз заведенным порядкам, оказалась предоставлена сама себе. Многие из них в поисках лучшей жизни отправились в город. Но прилично устроиться смогли далеко не все. Остальные пополнили ряды полунищего городского плебса — неквалифицированных рабочих, бедных ремесленников и просто "вольных, гулящих людей". Стесненные условия жизни для них, в отличие от деревни, стали круглогодичными, и также всесезонными стали драки "стенка на стенку" и глумление над прохожими. Современник писал: "Сделайте прогулку по людным, бойким частям города: с утра до ночи там жестокая площадная ругань, какой не изобретал ни один язык на земном шаре, кроме русского, висит в воздухе и ходит в нем ходенем. Ссоры, драки и дебоширства разнообразят повседневно мирные отношения обывателей всех почти классов, и культурных и некультурных,— преимущественно же последних".
       Страсти в городской и сельской среде подогревал не только алкоголь, но и пропаганда народников и революционеров. Все более радикальная, она внушала в горячие молодые умы мысль о том, что все проблемы можно решить через насилие.
       Несмотря на то что с каждым годом количество хулиганских выходок на улицах городов росло, власть упорно не хотела видеть в этом тревожный социальный сигнал. Ее больше беспокоили интеллигенты-революционеры, чьи выходки были куда опасней для самодержавия, чем пьяный дебош в кабаке или избиение мороженщика за то, что тот отказался дать мороженое в долг. На такого рода "развлечения" смотрели сквозь пальцы: пусть народ тешится, лишь бы не убивал и не покушался на власть.
       Немалое влияние на рост хулиганства оказала революция 1905 года. "Она вызвала озорников-хулиганов на улицу, как своих пособников разрушения, и они, почуяв свободу, в смысле свободы озорства и безнаказанности его, стали проявлять себя, как звери, вкусившие крови, открыто, во всей полноте своей порочной натуры, разными преступными выступлениями",— писал современник.
       Во время революции стало очевидно, что власть не в состоянии справиться с разгулом хулиганства. Уличные "баловники, пакостники и мучители, зачинщики, запевалы и соблазненные подражатели" почувствовали безнаказанность и продолжали активно ею пользоваться и после первой революции. Официальный правительственный орган, "Журнал Министерства юстиции", в 1913 году бил тревогу, рисуя мрачную картину: "Со всех концов России от Архангельска до Ялты, от Владивостока до Петербурга, в центры летят сообщения об ужасах нового массового безмотивного преступления... Деревни охвачены ужасом, города в тревоге".
       В годы перед первой мировой войной получили повсеместное распространение хулиганские шайки. В одном Петербурге было пять крупных группировок: "владимирцы", "песковцы", "вознесенцы", "рощинцы" и "гайдовцы". Все они имели свои отличительные знаки. У "рощинцев" картуз был "залихватски" надвинут на левое ухо, у "гайдовцев" — на правое. У первых был красный шарф-кашне, у вторых — синий.
       Эти шайки были мало похожи на те своры голытьбы, которые бесцельно шатались по городам в конце XIX века. Их отличала строгая организация со своей иерархией, общей кассой, судом и кодексом правил. Как писал "Журнал Министерства юстиции", уделом этих шаек было "праздношатайство днем и ночью с пением нецензурных песен и сквернословием, бросанием камней в окна, причинение домашним животным напрасных мучений, оказание неуважения родительской власти, администрации, духовенству; приставание к женщинам, мазание ворот дегтем, избиение прохожих на улице, требование у них денег на водку с угрозами избить, вторжение в дома с требованием денег на водку, драки; истребление имущества, даже с поджогом, вырывание с корнем деревьев, цветов и овощей без использования их, мелкое воровство, растаскивание по бревнам срубов, приуготовленных для постройки". Кроме этого, они "отправляли естественные надобности среди публики, появлялись голыми, бросали в глаза нюхательного табаку, тушили свет в общественных местах, устраивали ложный вызов пожарных, срывали плакаты, портили памятники, ломали почтовые ящики, подпиливали телеграфные столбы..."
       К подобному всплеску неадекватного поведения не готовы оказались не только власти, но и правоведы той эпохи. Они тщетно бились над юридическим определением термина "хулиганство", который только что вошел в русский лексикон. В 1914 году в Петербурге собралось с этой целью очередное собрание русской группы Международного союза криминалистов. На нем рассматривалась возможность ввести в Уложение о наказаниях (УК дореволюционной России) термины "хулиганство", "озорство" или "пакостничество". Как заметил профессор чиновник окружного суда Горановский, "общие стимулы преступлений, понятные с уголовной точки зрения, отсутствуют в причиняемых хулиганами обидах, ранах, увечьях". Именно этот факт и ставил членов собрания в тупик. В итоге собрание признало, что "это преступление, по своей исключительности, вызывает необходимость нового уголовного закона, специально таковое преступление карающего". Но из-за начавшейся войны изменения в Уложение о наказаниях так и не были внесены, и хулиганские выходки продолжали проходить по другим уголовным статьям.
       
В революционные дни февраля 1917 года хулиганствующие толпы молодежи играли далеко не последнюю роль. Что не удивительно, ведь они привыкли чувствовать себя вольготно.
       Новые власти с такими революционно-настроенными массами особо и не боролись. Долгое время обуздать хулиганов не могли и пришедшие к власти в октябре 1917 года большевики. Впрочем, отчасти это объясняется тем, что в первые годы правительство в духе царских времен активно боролось только с тем "озорством", которое могло нести в себе угрозу советской власти. Не случайно в декрете от 4 мая 1918 года хулиганство стояло в одном ряду с такими преступлениями, как погромы, взяточничество, подлог и шпионаж. Столь серьезное отношение к хулиганству объясняется тем, что под ним понимались преступления бандитского характера — грабежи, разбои, изнасилования. Эта размытость в юридическом разграничении мелких выходок и более серьезных преступлений была свойственна советскому праву не только в первые годы после революции. Она проявлялась время от времени на протяжении всей советской истории. Обычно это происходило в периоды подъема преступности, когда действительно было сложно различить, кто хулиган, а кто бандит.
       Впрочем, формально хулиганство и бандитизм были разделены в 1922 году. ВЦИК выпустил циркуляр, в котором предписал предавать революционному трибуналу "по обвинению в хулиганстве" тех, "кто исключительно с целью внести дезорганизацию в распоряжения советской власти или оскорбить нравственное чувство или политические убеждения окружающих учинит бесчинство". С 1923 года главным признаком хулиганского действия стало "проявление неуважения к обществу".
       Запоздалое начало борьбы с уличным бесчинством вместе с относительно мягкими наказаниями за него (максимум, что грозило пойманному хулигану, это три месяца тюрьмы) в условиях послереволюционной разрухи привели к самому большому разгулу криминального озорства во всей российской истории. Уголовные сводки того времени пестрят сообщениями о "проявлениях неуважения к обществу": "З., 18 лет, с шестью рабочими подростками заводов ворвался в рабочий клуб, буйствовал, бросал кирпичами, ругался, избивал пионеров и служащих", "во время спектакля шайка врывалась в зал, учиняя здесь драки и терроризируя посетителей клуба; это проходило систематически и организованно".
       Больше всего хлопот власти доставляли хулиганские шайки, успешно перекочевавшие в советскую действительность из царских времен. Наибольшую известность получили петроградские банды "чубаровских", "покровцев" и "пряжкинцев". Советского хулигана было нетрудно узнать: брюки клеш, разрез сбоку, зашитый черным бархатом, финский нож на поясе, шапка-"финка" или кепка с большим козырьком...
       Удручающая ситуация с уличной преступностью никак не вписывалась в концепцию счастливого советского общества, строящего коммунизм. Поэтому по мере свертывания НЭПа власти перешли в активное наступление на хулиганство. Хулиганы признавались антиобщественными элементами, якобы доставшимися советской России в наследство от царских времен. Уже в 1926 году в УК СССР внесены изменения, ужесточающие наказания за хулиганство. Это было сделано после громкого "чубаровского" дела о групповом изнасиловании в саду "Сан-Галли". Бесчинствующие на улицах шайки были фактически приравнены к бандитским. Пятерых "чубаровцев" приговорили к расстрелу, остальным дали длительные сроки. Год спустя Череповецкий губсуд за поножовщину в пьяной драке и хулиганские выходки на улице приговорил одного человека к расстрелу, двух других к 10 годам лишения свободы.
       В 1930-х годах наказания ужесточились еще больше. Дела о хулиганстве слушались без предварительного расследования. Самое маленькое, чем мог отделаться пойманный хулиган, это год тюрьмы — этот срок давали за нецензурную брань в общественном месте. Самым же частым приговором было пять лет лишения свободы с последующим пятилетним запретом на проживание в главных городах СССР. Скажем, так был наказан П. Смородинов, "беспричинно пристававший к сидящему на скамейке Н. Бурдилову" — "он всячески его оскорблял и ударил селедкой по лицу". Сталинские меры быстро принесли результат: уже в конце 30-х хулиганов в советских городах практически не осталось.
       Очередной виток хулиганства начался незадолго до окончания войны. Атмосферу, царившую на улицах в то время, в полной мере передают письма в "Правду". "С наступлением темноты,— писали из Архангельска,— возле театров орудуют банды хулиганов, которые избивают девушек. Если кто-то из мужчин пытается заступиться, он получает ножевые удары. Внутри кинотеатра царит хаос. Во время сеансов срываются головные уборы, ножами и бритвами портят верхнее платье".
       Свою роль в росте хулиганства сыграло и масштабное амнистирование заключенных, начавшееся после смерти Сталина. Помимо репрессированных интеллигентов на свободе оказались тысячи обычных уголовников. Трудно представить, чтобы в 1930-х годах какой-нибудь здравомыслящий селянин, даже будучи пьяным, мог прийти к председателю колхоза и начать дебош прямо у него дома. За это можно было легко пойти под расстрел по печально известной 58-й статье ("Контрреволюционная деятельность и другие тяжкие преступления против государства"). В 1960-х годах такие выходки случались сплошь и рядом: "Мелкое хулиганство совершил Г., который явился в нетрезвом виде на квартиру к председателю колхоза, зашел к нему в спальню и учинил скандал, нарушив тем самым покой семьи". Тогда такой случай рассматривался как мелкое хулиганство, за которое давали 15 суток.
       В 1966 году советские власти попытались было улучшить ситуацию проверенным способом — ужесточением законодательства. Вышел указ Верховного Совета СССР "Об усилении ответственности за хулиганство", который предусматривал для злостных хулиганов продолжительное тюремное заключение. Однако желаемого результата закон не принес. В городах по-прежнему орудовали шайки, с которыми ничего не могли поделать ни милиция, ни спешно организовывавшиеся народные дружины.
       С законом 1966 года в советскую судебную практику вошло и такое преступление, как хулиганство, "совершенное с особым цинизмом и дерзостью". За него давали до трех лет строгого режима. Слова "циничный" и "дерзкий" — оценочные понятия, поэтому теоретически назвать циничным и дерзким могли абсолютно любое хулиганство. Но, как правило, по этой статье проходили люди, своим поведением оскорблявшие власть. В 1970 году студент Земцов рядом с метро разорвал портрет Сталина. После 48 часов непрерывных допросов ему предъявили обвинение в хулиганстве, совершенном с особым цинизмом. Следователи пытались найти в преступлении "руку ЦРУ", но, к счастью для Земцова, им это не удалось. Другой пример — срывы общественных собраний. Уголовная хроника 1970-х годов изобилует случаями, когда группы хулиганов врывались на различные конференции, собрания комсомола, сельсоветов и начинали дебош. Могли просто порвать флаг, а могли и наброситься с ножами на председателя. И то и другое было "дерзким" и "циничным".
       В 1960-1970-е годы к "хулиганам" также приравнивали молодежь, стремившуюся жить на западный манер. Так, при нескольких вузах появились нелегальные журналы весьма фривольного содержания — "Фиговый листок", "Голубой бутон", "Золотарик". В них студенты нередко критиковали власть и пропагандировали новую музыку, одежду, танцы. Большую популярность быстро завоевало движение стиляг и хиппи. Они одевались вызывающе, демонстративно бездельничали, слушали "свою" музыку. На весь Союз прославились "Кишиневские бездельники" — группа студентов отказалась посещать лекции и семинары, проводя время в шумных посиделках.
       С середины 1970-х годов уличное хулиганство, как утверждала официальная статистика, пошло на спад. Связано это было не только и не столько с усилиями милиции, сколько с улучшением жилищных и материальных условий жизни населения. Но там, где люди продолжали влачить жалкое существование, картина не изменилась. В те же годы появились крупные хулиганские банды, напоминавшие дореволюционные, на рабочих окраинах крупных городов. В Казани, например, они отваживались нападать даже на воинские подразделения, и для борьбы с ними направлялись крупные силы милиции и проводились контролировавшиеся Москвой спецоперации.
       Однако как только экономическая ситуация в стране стала ухудшаться, хулиганство начало разрастаться вновь, доказывая тем самым, что в России оно неистребимо и может принимать любые формы — от чистого криминала до неподобающих проявлений футбольного фанатства.
ЕВГЕНИЙ ДЕНИСОВ