Сегодня на Новой сцене Таганки состоится премьера "Чайки" в постановке Сергея Соловьева: первого спектакля недавно созданного театра Содружество Актеров Таганки под руководством Николая Губенко. Третий по счету сценический опыт Соловьева, как и предыдущие два, связан с чеховской драматургией. И, видимо, "Чайка" — не последняя остановка на этом пути, во всяком случае сам режиссер уже заявлял о своих намерениях "поставить всего Чехова". Помимо актеров "губенковской" части Таганки, в новом спектакле заняты студенты ВГИКа. Спонсор постановки — банк "Эскадо".
Этот спектакль должен был выйти еще в ноябре. Но, прорываясь с боями на новую сцену Таганки, оказался там только сейчас. В результате москвичи стали свидетелями грандиозного аттракциона: в двух самых крупных (по площади) театрах столицы с интервалом в неделю появились два давно замышлявшихся и грандиозных по своему размаху зрелища: "Орестея" Петера Штайна и "Чайка" Сергея Соловьева. И в каждом из них раскручивалось увлекательнейшая интрига поединка режиссера с кичем, которому они в гордыне своей смело бросили вызов. По поводу того, кто вышел победителем в Театре российской армии, существуют разные мнения, на мой взгляд — не Штайн. Не уверена даже, что он до конца представлял себе, с каким противником вознамерился помериться силами. Скорее всего бич божий — кич, как оборотень Боб из Twin Peaks, долго "пас" свою жертву и добился-таки того, что она "впустила его в себя". Другое дело Соловьев. Он играет в эти опасные игры давно, и повадки противника изучены им насквозь. Впрочем, и само слово "противник" здесь не слишком уместно: Соловьев не раз призывал кич в союзники, оповещая о своем с ним entente cordiale на каждом углу.
Когда на первой после запуска проекта пресс-конференции режиссер сообщил, что в спектакле появится дом и сад в натуральную величину, пруд с птицей, плавающей под музыку Курехина, туманы, дожди и прочее, стало ясно: что-то нечисто. Но Соловьев оставил позади самые смелые предположения, возведя на сцене не среднерусскую усадьбу, а самую настоящую мексиканскую фазенду (сценография Александра Борисова и Владимира Арефьева) — с ядовитой зеленью, яркими цветами, и вьющейся под потолком буйной растительностью. Казалось, будет сделан следующий шаг, и режиссер решится-таки разыграть историю чеховских героев по законам латиноамериканских сериалов. Но этого он не делает. Скорее всего потому, что помнит о не раз декларированных намерениях: ставить не под-текст, или над-текст, а исключительно текст классической пьесы. А в подзаголовке "Чайки" ясно сказано: "комедия в четырех действиях", а про мелодраму ничего нет.
Комедию же разыгрывают старательно, благо таганковская сцена располагает к прямым комедийным ходам и в актерской игре, и в режиссерских решениях — и кич предстает в освещении многолетней традиции. Собственно, обещаниям Соловьева поставить текст это не вовсе противоречит. Кич в "Чайке" несомненно присутствует — в творениях Треплева. И не столько даже в "людях, львах...", сколько в другом, в строках, что всплывают в памяти героя за час до самоубийства. Помните, в последнем акте, перед встречей с Ниной? "Описание лунного вечера длинно и изысканно. Тригорин выработал себе приемы, ему легко... У него на плотине блестит горлышко от разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса — вот и лунная ночь готова, а у меня и тихое мерцание звезд, и далекие звуки рояля, замирающие в тихом ароматном воздухе... Мучительно"
В спектакле есть и тихое мерцание (не, луны, правда а звезд), и далекие звуки музыки (Губенко с любимой его гитарой), и ароматы... Зато сам Треплев в отличие от старшего собрата по перу к красотам природы явно невосприимчив. В исполнении Игоря Гоцманова это серьезный, угловатый, малоприятный молодой человек. Вечный студент. Петя Трофимов, залетевший сюда из другой пьесы. На литератора он мало похож, скорее, на иллюстрацию к знаменитой набоковской фразе — "Студент привез 'литературу'". Соответственно, вопрос, одаренный ли он писатель, как-то даже не возникает. Талантлива ли актриса Заречная, в интерпретации "Содружества" также остается непроясненным. Очевидно только, что играющая Нину Елена Корикова (как и Гоцманов, студентка ВГИКовской мастерской Соловьева) — актриса хорошая. Наверное, даже очень, особенно если предположить, что когда-нибудь она научиться играть жизнь так же проникновенно, как мечты о ней. (Неудивительно: открытие женщин-звезд вообще счастливая особенность Соловьева). В том, что Аркадина (Нина Шацкая) — актриса скверная, и к тому удручающе провинциальная, не остается сомнений после первого же ее выхода на сцену. С Тригориным сложнее. Ведь и Николай Губенко, несмотря на все его министерские и политические экскурсы, художник незаурядный, да и про "горлышко бутылки, блестящее на плотине" бездарности не сочинить.
Сергей Курехин, призванный в постановке стать выразителем "высокого косноязычия" новой культуры, явно схалтурил. Время от времени к большому неудовольствию зрителей зал оглашается чудовищной силы аккордами, механистичность которых низводит идею поп-механики до пародии на самою себя. Видимо, история эта (в совокупности с косноязычием) его совсем не увлекла. Может и зря, потому что среди вакханалии бессмысленности есть в спектакле и поразительный эпизод — первый разговор Нины с Тригориным. Исповедь незаурядного человека перед очаровательным существом, которое верит еще, что талант — счастье, слава — вознаграждение, а человеческое существование исполнено смысла. Но слушая их, забываешь и о диком пейзаже, и о спецэффектах, вот-вот готовых обрушиться на головы актерам и зрителям, и о подтексте. А просто "горлышко блестит, тень от мельничного колеса чернеет", жизнь идет. Наверное, про это можно было бы поставить отличный спектакль, только вот, вспомним финал "Трех сестер", "если бы знать, если бы знать", как.
P.S. Возвращаясь к спектаклю Штайна: премьеру "Орестеи" среди прочих именитых гостей посетили и лидеры "Выбора России" — Владимир Шумейко с Геннадием Бурбулисом. На прогоне "Чайки" для "пап, мам и прессы" были видные фигуры "демократической" (кажется) оппозиции: опальный миллионер Артем Тарасов и глава конституционной комиссии бывшего ВР Олег Румянцев. Интересно, что это значит — возрождение моды на театр, или тяги власти к Большому Стилю?
ЛАРИСА Ъ-ЮСИПОВА