Ужас города берет

В Венеции проходит X Архитектурная биеннале, тема которой — "Города: архитектура и общество". Выбор куратора Ричарда Бердета многие считают крайне неудачным, а тему — достойной скорее диссертации, чем выставки. Побывавший на биеннале обозреватель "Власти" Алексей Тарханов считает, что диссертация, которую можно потрогать руками и пройти ногами,— уже новость.

       Ричард Бердет стал куратором биеннале после того, как это предложение вежливо, но твердо отклонил великий архитектор, живущий во Франции,— итальянец Ренцо Пьяно. Тогда и появился этот англичанин с итальянскими корнями и языком, ученый, университетский преподаватель и советник по градостроительству лондонской мэрии.
       Бердет составил девиз выставки из трех переставляемых (сравните, например, "архитектура: города и общество") и ничего не значащих терминов. После прошлых, лозунговых и почти что зовущих на баррикады ("Больше этики, меньше эстетики, товарищи!"), нынешний кажется на редкость бесформенным. Тема научной конференции или доклада на комиссии ООН, сочетание худших штампов университетского и функционерского мышления.
       Меж тем Ричард Бердет оказался, может, и скверным куратором, но неплохим сценографом. В огромной анфиладе венецианского Арсенала он разместил множество движущихся и громоздящихся объектов, каждый из которых предъявляет какой-либо тезис. Получилась диссертация, богато проиллюстрированная произведениями современного искусства.
       Для выставки выбрано 16 городов. Их выбор критикуют как раз в первую очередь, и куратор пытается оправдаться в развешанных на стенах плакатах с заголовками "Почему именно эти города?". Все равно непонятно, тем более что 16 избранных слишком различны — даже по размеру: от Токио с непредставимым числом жителей 35 200 000 до буквально миниатюрных на фоне японского гиганта Барселоны или Йоханнесбурга (каких-то три с лишним миллиона обитателей). Москвы среди них нет — как объяснил куратор, он хотел ее представить, но не получил данных, которые просил. Как он это сделал, можно себе представить: наверное, прислал в Москву письмо по электронной почте и долго ждал у моря ответа.
       
       Двигаясь по Арсеналу, вы пробегаете главки диссертации — буквально ногами, потому что по полу бежит бесконечная лента аэрофотосъемки. С потолка свисают колпаки, встав под которые можно услышать "музыку города". Правда, это всего лишь человеческая музыка, подобранная по простому принципу, например танго для Буэнос-Айреса или самба для Сан-Паулу. В сочетании с мелькающими кадрами городской жизни это заставляет вспомнить столь же пронизанные социальным пафосом советские передачи типа "Камера смотрит в мир".
       Виды городов по стенам — спутниковые съемки с рисунками паучьей сетки улиц. Где-то пауки плетут радиальную паутину, где-то прямоугольную, но выглядит это столь же осмысленно, как рисунки в пустыне Наска, обращенные к инопланетянам. Закрадывается сомнение, не являются ли на самом деле градостроительные планы зашифрованным посланием к марсианам накануне начала войны миров.
       "Плотность" изображается скульптурными графиками в одном масштабе, напоминающими айсберги в зале с холодным светом. Но это не только диаграммы, но и какие-то произведения зрелого супрематизма вроде архитектонов Малевича. Кому-то они покажутся монументальными муравейниками. Это сравнение усиливается в соседнем зале, где камеры, установленные на улице, следят за движением людских толп. Не такая уж большая разница, хотя люди вдоль лос-анджелесского пляжа движутся линейно, а на нью-йоркском перекрестке, например, хаотично. Из этого следует одно: город можно понять только в качестве рисунка на земной поверхности. Муравей не в силах перестроить муравейник, какими бы высокими планами он ни вдохновился, какую бы точную науку ни привлек себе на помощь.
       Тебя засыпают множеством интересных цифр: вот Стамбул, где в ближайшие 10 лет ждут 1 500 000 человек прироста, а 25% населения моложе 15 лет. Одно любопытно, любопытно другое, но как одно связано с другим и будет ли обеспечен полуторамиллионный прирост населения только стараниями этих повзрослевших пятнадцатилеток, остается неясным.
       Вот сеть скоростных железных дорог, связавшая воедино европейские города. Она растет и осмысливается архитекторами — именно этому посвящена отдельная, ничуть не менее интересная экспозиция Metro-Polis, кураторами которой выступили Бенедетто Граваньоло и Алессандро Мендини.
       Речь идет о новой системе метро в районе Неаполя, станции которого проектируют самые известные архитекторы мира. На почетном месте светится хай-тековский макет лауреата "Золотого льва" этого года англичанина Ричарда Роджерса. Станцию "Гарибальди" со структурным покрытием над перронами сделал заслуженный артист Мариинского театра Доминик Перро. Деконструктивист Питер Айзенманн станцию "Помпеи" трактовал как результат землетрясения: в трещинах земли расположены пути и эскалаторы. Вход в метро скульптора Аниша Капура напоминает уходящий вниз эскалатор на московских "Красных Воротах", но если в Москве используется мотив уходящих под землю арок, то творение английского скульптора больше всего напоминает монументальный женский лобок с движущейся лентой, уходящей в глубины лона. Среди других авторов — Заха Хадид, Максимилиано Фуксас, Карим Рашид.
       
       Действительно, в тесной Европе и особенно в Японии города срастаются между собой, образуя бесконечную "урбанизированную ткань", бесконечную агломерацию. Будь у нас поменьше пространства и окажись Москва поближе к Санкт-Петербургу, мы наблюдали бы этот процесс и у нас.
       Но параллельно с этим намечается и другая тенденция — после 11 сентября 2001 года постепенно распадается, охваченная паранойей, воздушная сеть, когда-то связавшая континенты прочнее трансокеанских перевозок. Аэропорты замирают в многочасовых коллапсах — пассажиры бродят босиком с прозрачными пакетами для документов, надеясь найти потерянные чемоданы. Впору предложить авиакомпаниям переодевать клиентов в форменные пижамы и перевозить закованными по рукам и ногам, как в фильме "Воздушная тюрьма".
       И так все время: на каждый жизнеутверждающий тезис биеннале находится дьявольский контраргумент. Так, совместный павильон северных стран посвящен полярным городам. В изнывающей от жары Венеции это смотрится, прямо скажем, свежо. Но никаких чертогов Снежной королевы в павильоне не обнаруживается. Единственное слово, которое Северная Европа сложила из своих льдинок,— "скука". Зато предъявлено доказательство, что в самых запредельных климатических условиях люди могут жить в теплоте и сытости.
       Но тут же обнаруживается, что города — не только воплощенная мощь человеческая. Жизнь их висит на коммуникациях, как жизнь больного — на капельнице. Отключите воду, или тепло, или свет — и вы увидите, как быстро деградирует самый блестящий полис, превратившись в рассадник паникеров и мародеров. Хрупкость человеческого города и неспособность архитектора соперничать с природой — ни в силе, ни в фантазии — демонстрирует американский павильон. Здесь показывают проекты восстановления Нового Орлеана после урагана Катрина. Экспозиция называется совершенно по-библейски: After the Flood ("После потопа"). Режиссура безукоризненна, совершенно в духе фильмов-катастроф. Предисловие — Новый Орлеан, родина джаза, счастливый южный город, не подозревающий о том, что в соседней черной комнате в котле мировой атмосферы варится очередной ураган. Следующий зал — удар стихии. Полуразрушенный, покрытый водой Новый Орлеан превращен в форменную Венецию. Одни жители сопротивляются судьбе и селятся в трейлерах и палатках над родными развалинами, другие бегут из города, прибив к двери дома табличку For sale by owner.
       И тут на сцену выходят архитекторы, и фильм-катастрофа превращается то ли в научно-популярный, то ли в научно-фантастический. Надо сказать, что выступают зодчие слабо, предъявляя огромное количество быстровозводимых зданий, собираемых в духе конструктивистских "ящиков для бутылок". Все на сваях, все для экстренных ситуаций: дома плавающие, двигающиеся, готовые разбежаться от малейшей угрозы, как стая тараканов. Можно ли назвать городом это скопление односемейных и многосемейных бункеров? Вместо родины джаза — поселение на враждебной планете. Не крайность ли это?
       Венеция, всю свою жизнь стоящая по колено в воде,— другая крайность. Рядом с Арсеналом в Морском музее есть любопытнейший экспонат — гондола Пегги Гуггенхайм. Трудно поверить, но это самая традиционная гондола, без всяких красных кругов и черных квадратов, вполне подходящая не основательнице авангардной коллекции, а какому-нибудь записному венецианцу вроде Джакомо Казановы.
       Так что неудивительно, что выставку о городах приютила именно Венеция, которая в течение веков остается самым знаменитым, самым удивительным и самым желанным городом мира, но при этом — самым неудобным для жизни. Она останется собой ровно потому, что вот уже много лет не подпускает к себе градостроителей и на пушечный выстрел.