«Увезти В. И. Ленина в качестве заложника»

105 лет назад, в 1919 году, взятие заложников всеми участвующими в Гражданской войне силами приняло широкомасштабный характер. Видных сторонников советской власти захватывали во всех занятых антибольшевистскими силами местах, а Чехословацкий корпус с помощью заложников обеспечивал себе продвижение по Транссибирской магистрали. Не оставались в долгу и большевики, арестовывавшие ни в чем не повинных «бывших» так интенсивно, что председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский назвал это одним из вопросов, в котором «почти все чекисты грешны», и ввел правила взятия действительно ценных заложников.

«Во что бы то ни стало арестовать»

«Правда, нет более жестокой и несправедливой меры из тех, которые применяются на войне, чем система заложничества. Но что поделаешь. Война есть война, и страшно становится, когда подумаешь, на что можно на войне отважиться»,— констатировал знаменитый русский писатель А. И. Куприн.

В России в 1915 году власти отважились на взятие в заложники сограждан (см. «Сейчас около 400 человек заложников сидят в тюрьмах»), и результаты не заставили себя ждать. Заложничество стало делом вполне обычным, и вскоре после Февральской революции 1917 года, 3 апреля 1917 года, французский посол в Петрограде Морис Палеолог писал в дневнике о положении, сложившемся на главной российской военно-морской базе:

«Город (около 55 000 жителей) не признает ни Временного Правительства, ни Совета. Войска гарнизона, насчитывающие не менее 20 000 человек, находятся в состоянии открытого возмущения.

Перебив половину своих офицеров, они удерживают двести человек их в качестве заложников, которых они принуждают к самым унизительным работам, как: подметание улиц, черная работа в порту».

Лишь чудом, как сообщала пресса, не попали в заложники члены следственной комиссии, направленной Временным правительством в Кронштадт для расследования происходивших там нарушений порядка:

«Толпа матросов в 1000 человек, окружившая здание военно-морского суда, решила во что бы то ни стало арестовать членов следственной комиссии и оставить их заложниками».

Спасли посланцев правительства члены Кронштадтского совета, убедившие матросов в нецелесообразности этой акции.

Однако не брезговали захватом заложников и новые власти. Так, после неудачного антиправительственного выступления большевиков 3–5 июля 1917 года в Петрограде был арестован и объявлен заложником председатель Центрального комитета Балтийского флота П. Е. Дыбенко.

Немало других активных участников «июльских дней» удерживали под арестом исключительно для того, чтобы их соратники не повторили попытку военного переворота.

По проторенному пути пошли и большевики в ходе захвата власти в октябре 1917 года. Управление железными дорогами в тот момент контролировал Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза (Викжель), который прикладывал все усилия для того, чтобы прекратить начавшееся кровопролитие, и препятствовал перевозке как оставшихся верными Временному правительству войск, так и сторонников большевиков. И чтобы обеспечить прибытие в Москву, где шли бои, красногвардейцев из Твери и других мест, большевистский Московский военно-революционный комитет взял в заложники Инцимионова — одного из руководителей Викжеля в Москве.

По большей части, однако, новая революционная власть в первые недели своего существования избегала применения терминов «заложник» и «заложничество». Причем даже во время прогремевшей на весь мир акции Совета народных комиссаров.

«Глубоко оскорблены арестом»

Сообщение о положении российских войск на Румынском фронте, полученное в Петрограде 31 декабря 1917 года, не могло не вызывать тревогу. В его кратком изложении, приведенном в ультиматуме правительству сохранявшей союзные отношения с Россией Румынии, говорилось:

«Начальник 49 революционной дивизии передал нам протест относительно поведения румынских властей. Румынские власти не только не считаются с выборным положением в русской армии и не хотят вступать в соглашения с избранными начальниками и представителями комитетов, но и захватывают фуражные запасы наших войск. В силу этого лошади в 49 дивизии остаются без фуража. Передвижение полков задерживается румынами силой оружия. Один из полков 49 дивизии, именно 194 Троицко-Сергиевский полк, был окружен румынами, подвоз провианта отрезан, полк разоружен и отведен в тыл. Румынские власти арестовали избранный комитет 195 полка».

В том же протесте, подписанном начальником 49-й дивизии Б. А. Сорокиным, было сказано:

«Если предательски арестованные не будут освобождены, мы готовы выступить с оружием и заставить силой оружия освободить арестованных».

В результате в тот же день, 31 декабря 1917 года, было принято решение, о котором в правительственном сообщении говорилось:

«Чтобы предотвратить войну между русскими солдатами и румынскими, которых несправедливо было бы наказывать за бесчинства их властей, Совет Народных Комиссаров решил принять экстраординарную меру, чтобы наказать румынские власти. Было отдано распоряжение о немедленном аресте румынского посольства и румынской военной миссии. Это распоряжение было приведено в исполнение. Затем по радио был послан ультиматум румынскому правительству».

Требования были подкреплены угрозой применения силы:

«Совет Народных Комиссаров требует от румынского правительства освобождения арестованных, наказания произведших аресты, беззаконные и бесчинные действия румынских властей и гарантий, что подобные действия не повторятся.

Неполучение ответа на это наше требование в течение 24-х часов будет рассматриваться нами как новый разрыв, и мы будем тогда принимать военные меры, вплоть до самых решительных».

Правда, как установили гораздо позднее отечественные архивисты, никакого заседания советского правительства 31 декабря 1917 года не было и решение принималось председателем Совнаркома В. И. Лениным либо единолично, либо после совещания с узким кругом его соратников.

На следующий день, 1 января 1918 года, В. И. Ленин принял в Смольном попросивших его о срочной встрече зарубежных дипломатов:

«1 января 1918 г.,— говорилось в протоколе приема,— в 4 ч. 16 м. пополудни, в Смольный, к председателю Совета Народных Комиссаров т. Ленину, явились все пребывающие в Петрограде представители дипломатического корпуса. Представивши своих коллег т. Ленину, старейшина дипломатического корпуса американский посол Френсис обратился с заявлением, в котором указал, что считает своим долгом поставить в известность Совет Народных Комиссаров… что весь дипломатический корпус протестует против самого факта ареста дипломатического представителя».

А в меморандуме главе советского правительства говорилось, что главы дипломатических миссий «глубоко оскорблены арестом румынского посланника». В ходе начавшейся вслед за тем дискуссии В. И. Ленину доказывали, что дипломаты не могут быть заложниками:

«Бельгийский посланник Дестрэ полагает, что нельзя наказывать г. Диаманти за преступление, им не совершенное, и возлагать на него юридическую ответственность за действия румынского высшего командного состава».

Но глава советского правительства не отступал от заявленного им принципа:

«Для социалиста жизнь тысяч солдат дороже спокойствия одного дипломата».

В итоге дипломаты потребовали немедленного освобождения румынского посланника, а американский посол, как говорилось в правительственном сообщении, позвонив после встречи, заверил В. И. Ленина, что вмешается в конфликт с российскими войсками в Румынии и поможет его разрешению. И румынские дипломаты в тот же день, 1 января 1918 года, были освобождены из Петропавловской крепости.

Однако уже на следующий день на большевиков обрушились еще не закрытая оппозиционная пресса и зарубежные издания. В. И. Ленина и возглавляемое им правительство обвиняли в азиатчине, ведь только турецкие султаны при возникновении конфликта с какой-либо страной арестовывали представлявших ее дипломатов и держали их в качестве заложников до разрешения проблемы или завершения войны.

Так что нужно было срочно найти весомое идеологическое оправдание захватам заложников.

«Она воздаст ударом за удар»

Нужный пример нашелся в недавнем французском прошлом — в истории Парижской коммуны. 4 апреля 1871 года на заседании руководящего органа коммуны — Исполнительной комиссии — возник вопрос о репрессиях правительственных войск в отношении сторонников коммуны. И один из деятельных членов комиссии, Мари-Эдуар Вайян, предложил:

«Коммуна должна вспомнить, что у нее есть заложники; пусть она воздаст ударом за удар».

На следующий день был принят декрет Парижской коммуны, в котором говорилось:

«Каждый уличенный в сообщничестве с версальским правительством подлежит немедленному обвинению и заключению под стражу».

Признанные виновными, как указывал декрет, «считаются заложниками Парижского народа». При этом в ту же категорию заключенных могли попасть и взятые в плен коммунарами военнослужащие версальских войск, которых, как и прочих заложников, могли использовать в акциях возмездия:

«Всякая казнь военнопленного или сторонника законного правительства Парижской Коммуны немедленно вызовет казнь тройного числа заложников, определяемых по жребию из числа задержанных».

О применении этого декрета на практике — расстреле 64 заложников — потом немало спорили очевидцы, политики и историки. К примеру, социал-демократ Х. Г. Раковский, в 1917 году примкнувший к большевикам, десятью годами ранее писал о суде над видными коммунарами:

«Если процесс 17-ти членов коммуны доказал что-нибудь с особенной очевидностью, то это то обстоятельство, что решение коммуны от 17 мая о приведении в исполнение декрета о заложниках было принято по подстрекательству одного версальского агента. Может быть, этот агент желал только возбудить общественное мнение против коммуны, предполагая, что она и на этот раз не приведет в исполнение своих угроз и ее решение не будет иметь никаких материальных последствий.

Так или иначе, но преступные советы этого агента много способствовали принятию решения 17 мая».

Практически все специалисты считали, что этот декрет о заложниках нанес огромный моральный ущерб Парижской коммуне и что не в последнюю очередь из-за него правительственные войска после подавления коммуны в отместку безжалостно расстреливали коммунаров.

Но ленинцы в сложившейся в начале 1918 года ситуации начали твердить, что коммунистам необходимо использовать принцип Парижской коммуны: расстреливать трех врагов за каждого погибшего борца за светлое будущее. При этом они постоянно ссылались на Карла Маркса, считавшего действия коммунаров правильными. Так, например, поступала участвовавшая в пропаганде этой идеи жена В. И. Ленина — Н. К. Крупская, которая на педагогических курсах в Петрограде в 1918 году рассказывала слушателям:

«Относительно террора Маркс прямо защищал расстрел 64 заложников, говоря, что коммунары вынуждены были так поступить и не могли, не должны были поступить иначе».

Но еще до того, как этот фундамент для оправдания захвата заложников полностью окреп, появился повод для опробывания заложничества как инструмента в борьбе с врагами.

«Как горох, посыпались ружейные пули»

1 января 1918 года после встречи с дипломатическим корпусом В. И. Ленин в сопровождении сестры М. И. Ульяновой и швейцарского социалиста Фрица Платтена отправился на митинг в Михайловский манеж.

«Выйдя после митинга из манежа,— вспоминала М. И. Ульянова,— мы сели в закрытый автомобиль и поехали в Смольный. Но не успели отъехать и нескольких десятков саженей, как сзади в кузов автомобиля, как горох, посыпались ружейные пули».

Но, несмотря на несколько попаданий в машину, незначительное ранение получил только Фриц Платтен. Однако несколько дней спустя начался захват в заложники тех, кого заподозрили в организации покушения на В. И. Ленина,— руководителей Конституционно-демократической партии. Формальным поводом для этого стал захват города Рогачева в Могилевской губернии польскими легионерами, которым якобы потворствовали кадеты. Поэтому решение об аресте видных членов этой партии принял Исполнительный комитет Могилевского губернского совета солдатских, крестьянских и рабочих депутатов. Но исполнять его начали по всей стране.

Ответной реакции долго ждать не пришлось.

И если бы заговорщики действовали чуть более квалифицированно, биография В. И. Ленина могла иметь окончание, значительно отличающееся от известного ныне. 26 января 1918 года было официально опубликовано сообщение, в котором говорилось:

«Чрезвычайная комиссия по охране города Петрограда получила сведения, что существует организация, поставившая целью увезти В. И. Ленина из Петрограда в качестве заложника».

Костяк организации составляли члены Союза георгиевских кавалеров, которые, не имея опыта сыскной работы, довольно быстро обратили на себя внимание охраны Смольного, сообщившей о подозрительных и очень любопытных людях чекистам. А откровенность одного из участников заговора помогла выявить как всех его участников, так и тех, кто финансировал это мероприятие.

Захват заложников тем временем набирал все большие обороты.

В разных регионах, включая Прибалтику, местные большевики начали брать в заложники тех представителей состоятельных слоев, которые отказывались признавать советскую власть.

В ответ 7 февраля 1918 года была передана начинавшаяся словами «Всем, всем!» радиотелеграмма, подписанная командующим 8-й германской армией генерал-полковником графом Гюнтером фон Кирбахом, в которой говорилось:

«Все лица общества, комитеты и организации, посягающие на жизнь и имущество арестованных немцев, эстов и латышей или же уводящие названных лиц через границы Эстляндии и Лифляндии, будут строжайшим образом привлечены к ответственности, за каждое отсутствующее лицо, за каждого арестованного или за каждого, о котором станет известно, что он убит или увезен из пределов губернии, будут взяты заложники из большевиков».

Однако в местах, где появление германской армии в ближайшем будущем было маловероятным, захват заложников продолжался и усиливался.

Так, 7 марта 1918 года руководители ВЧК решили предложить правительству «арестовать видных капиталистов как заложников».

С каждым днем заложничество становилось все более обыденным явлением и приобретало разнообразные формы. Так, в случае, если в каком-либо небольшевистском издании появлялась статья, не понравившаяся властям, на газету или журнал накладывался огромный штраф. А редактору предписывали добровольно сдаться в заложники до момента выплаты в казну назначенной суммы.

Как должное воспринимали граждане страны и историю, случившуюся с посланным в Англию с дипломатической целью видным большевиком Л. Б. Каменевым. На пути домой после провала миссии он 24 марта 1918 года на Аландских островах был арестован новыми финскими властями. И Совет народных комиссаров Петроградской коммуны 26 марта решил:

«Арестовать 100 финских белогвардейцев и держать их заложниками впредь до освобождения Каменева».

По всему утратившему статус столицы Петрограду начались аресты финнов.

В числе прочих стал заложником известный художник-баталист Г. К. Бакмансон, просидевший в тюрьме до начала августа 1918 года, когда финнов обменяли на Л. Б. Каменева.

Повседневность советского заложничества была наиболее ярко продемонстрирована во время восстания левых социалистов-революционеров (эсеров) в июле 1918 года, когда сначала эсеры захватывали в заложники лидеров большевиков, а затем большевики взяли в заложники все руководство эсеров.

К лету 1918 года в новую столицу РСФСР Москву начали приходить сообщения об использовании принципа Парижской коммуны на практике. Однако пропорция «три врага за одного товарища», как правило, не соблюдалась. Так, из Екатеринбурга сообщали, что в ответ на расстрел взятого в плен белогвардейцами члена Уральского областного совета Малинова по решению областной ЧК расстреляны 19 заложников.

Но, несмотря на накопленный опыт, некоторые попытки захвата заложников приносили совершенно неожиданные результаты.

«Имеются в качестве заложников»

Во время Первой мировой войны в России из проживавших в стране чехов и словаков и их попавших в русский плен собратьев, призванных в австрийскую армию, были сформированы подразделения, в 1917 году развернутые в армейский корпус. После подписания Брестского мира и выхода России из войны союзное командование решило перебросить Чехословацкий корпус во Францию, для чего существовало два пути: через Архангельск и через Владивосток. Первый путь считался опасным из-за германских подводных лодок, и потому корпус решили отправить по Транссибирской магистрали.

В Москве осознавали, какую опасность для новой власти представляет собой эта хорошо вооруженная многочисленная сила. А потому предложили чехословакам сдать оружие и выдать от каждого подразделения заложников, желательно командиров, которые были бы отпущены после того, как все эшелоны корпуса прибудут во Владивосток.

Но 15 июля 1918 года Чехословацкий временный исполнительный комитет отправил из Саратова Совнаркому РСФСР и всем региональным Советам телеграмму, гласившую:

«У нас имеются в качестве заложников члены Советов: Пензенского, Сызранского, Самарского. Предупреждаем, что за всякое насилие над чехословаками-революционерами означенные заложники отвечают своею жизнью».

Заложников-коммунистов чехословаки захватили и во Владивостоке, и в городах по всей железнодорожной линии. Серьезность угроз подтверждалась сообщениями из Сызрани о казнях местных руководителей, пришедшими 12 июля 1918 года:

«Расстрелянных насчитываются сотни.

Среди убитых председатель совета народного хозяйства Скворцов, взятый чехословаками в качестве заложника, комиссар труда Берлинский, бывший военный комиссар Булыгин, комиссар почт и телеграфов Оленский, комиссар гостиниц Крюков… Расстрел арестованных рабочих производился группами по 30–40 человек».

Позднее в качестве заложника чехословаки, по сути, использовали и адмирала А. В. Колчака, обменяв его на свободный проезд к Тихому океану.

А советские руководители прибегли к широкомасштабному захвату и казням заложников после убийства председателя Петроградской ЧК М. С. Урицкого и второго, оказавшегося более успешным, покушения на В. В. Ленина 30 августа 1918 года. В распространенном в тот же день сообщении Всероссийского центрального исполнительного комитета говорилось:

«На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов Революции».

В инструкциях по проведению «красного террора» не были забыты и заложники. Так, в приказе ВЧК от 2 сентября 1918 года предписывалось:

«1. Арестовать всех видных меньшевиков и правых эсеров и заключить в тюрьму.

2. Арестовать, как заложников, крупных представителей буржуазии, помещиков, фабрикантов, торговцев, контрреволюционных попов, всех враждебных советской власти офицеров и заключить всю эту публику в концентрационные лагеря, установив самый надежный караул, заставляя этих господ под конвоем работать.

При всякой попытке сорганизоваться, поднять восстание, напасть на караул — немедленно расстреливать».

А циркуляр НКВД РСФСР от 6 сентября 1918 года, направленный всем Советам, указывал на масштабы проводимой кампании заложничества:

«Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников».

Очень скоро с мест стали поступать сведения об арестах заложников и расстрелах. Из Перми, например, сообщали о расстрелянных к 10 сентября 42 заложниках. В небольших уездах удавалось взять в заложники лишь нескольких человек, но в каждом из них старались выглядеть не хуже других. Так что начались аресты всех подряд, и в Наркомате здравоохранения жаловались, что в отдельных местностях не осталось врачей: все стали заложниками.

Еще одной проблемой стало обеспечение арестованных заложников пищей. Приказ ВЧК гласил:

«Все заключенные в концлагеря в качестве заложников из местной буржуазии должны довольствоваться на свой счет, для чего ЧК вырабатывает нормы взимания с них стоимости их содержания».

Однако исполнить это требование в голодающей стране было достаточно сложно. И уже 4 октября 1918 года был подписан приказ ВЧК, в котором говорилось:

«В дополнение к разосланным распоряжениям о заложниках.

На местах распоряжение было понято не совсем точно.

Настоящим указываем, что заложниками могут быть только руководители и видные члены правых эсеров, кадетов, меньшевиков и других групп буржуазного класса (рабочих трогать в исключительных случаях) и лиц, представляющих какую-нибудь действительную ценность для белогвардейцев, непременно контрреволюционных офицеров, видных руководителей буржуазных обществ, объединений и т. п. Всех же лиц, числящихся за Вами в настоящий момент как заложники, если против них нет какого-либо обвинения, немедленно освободить».

Не забыли о заложниках и при подготовке амнистии к первой годовщине Октябрьской революции. В постановлении VI Всероссийского Чрезвычайного съезда Советов было сказано:

«Освободить от заключения всех заложников, кроме тех из них, временное задержание которых необходимо как условие безопасности товарищей, попавших в руки врагов. Необходимость дальнейшего содержания под стражей заложников такого рода для каждого отдельного лица может быть установлена только Всероссийской чрезвычайной комиссией. Никакая другая организация не имеет права брать заложников и содержать их под стражей».

Все выглядело так, будто время массового взятия в заложники ни в чем не повинных людей закончилось. Но так только казалось.

«Заложники расстреливаются»

Часть заложников действительно освободили. Но, судя по письмам-жалобам того времени в Политический Красный Крест, помогавший заключенным, в местных ЧК не собирались отпускать большую часть заложников. Мало того, в РСФСР появились заложники нового типа, о которых в разведсводке Добровольческой армии от 20 декабря 1918 года говорилось:

«В виду недоверия и частых побегов летчиков Советская власть ставит ряд ограничений для каждого их вылета. Так, после перелета 9-го Армейского Авиоотряда к казакам было предписано взять в качестве заложников: три человека из буржуазного класса, двух родственников каждого летчика и одного из отряда моториста; буржуазных заложников и родственников тотчас же должны взять под свой надзор "чрезвычайка" или "Совдеп"; без разрешения "Совдепа" или "чрезвычайки" они не имеют права менять своего места жительства. Если летчик из полета не вернулся, то заложники немедленно заключаются в тюрьму до выяснения причин невозвращения летчика. Если выясняется умышленность перелета, то заложники расстреливаются».

Это можно было бы счесть досужей выдумкой врагов советской власти. Но 8 июня 1919 года В. И. Ленин писал заместителю председателя Революционного военного совета Республики Э. М. Склянскому:

«Надо усилить взятие заложников с буржуазии и с семей офицеров — ввиду учащения измен. Сговоритесь с Дзержинским».

А председатель Реввоенсовета Л. Д. Троцкий в интервью американскому журналисту говорил:

«Мы призвали бывших офицеров… Некоторые изменили, это верно. Мы арестовали семьи самых подозрительных офицеров и взяли их заложниками».

Кроме семей военспецов в заложники брали и близких дезертиров, вынуждая таким способом беглецов вернуться в полки. Забирали заложников и из крестьян во время реквизиций продуктов. И держали их под арестом до тех пор, пока село не выдаст всего затребованного продотрядом. Заложником можно было стать даже за жалобу на местные непорядки в Москву. Хватало и иных поводов для помещения без обвинения в концлагерь.

К концу 1919 года ненормальность ситуации с заложниками стала настолько очевидной, что глава ВЧК Ф. Э Дзержинский писал в приказе:

«Есть три вопроса, в которых почти все чекисты грешны и в которые поэтому необходимо внести ясность. Это заложники, специалисты и арестованные вообще.

Что такое заложник? Это пленный член того общества или той организации, которая с нами борется.

Причем такой член, который имеет какую-нибудь ценность, которым этот противник дорожит, который может служить залогом того, что противник ради него не погубит, не расстреляет нашего пленного товарища. Из этого вы поймете, что заложниками следует брать только тех людей, которые имеют вес в глазах контрреволюционеров. За какого-нибудь сельского учителя, лесника, мельника или мелкого лавочника, да еще еврея, противник не заступится и ничего не даст.

Они кем дорожат? Высокопоставленными сановными лицами, крупными помещиками, фабрикантами, выдающимися работниками, учеными, знатными родственниками находящихся при власти у них лиц и т. п. Из этой среды и следует забирать заложников. Но так как ценность заложника и целесообразность на месте не всегда легко установить, то следует всегда запросить центр. Без разрешения Президиума ВЧК впредь заложников не брать.

Ваша задача — взять на учет всех лиц, имеющих ценность как заложники, и направлять эти списки нам».

Противники большевиков, наоборот, ужесточали подход к заложникам. Так, в приказе особо уполномоченного по охране государственного порядка и общественного спокойствия в Енисейской губернии генерал-лейтенанта С. Н. Розанова, обнародованном в апреле 1919 года, говорилось:

«Правительственные войска ведут борьбу с большевиками. Безобразные факты, чинимые большевиками, крушение поездов, убийства лиц администрации — все это заставляет отвергнуть те общие моральные принципы, которые применимы к врагу на войне. Тюрьмы полны вожаками этих убийц. Начальникам гарнизонов вверенных мне городов района приказываю содержащихся в тюрьмах большевиков и разбойников считать заложниками.

О каждом факте, подобном вышеуказанным, доносить мне, и за каждое преступление, совершенное в данном районе, расстреливать из местных заложников от 3-х до 20-ти человек».

С концом Гражданской войны заложничество, как ожидалось, должно было прекратиться. Но в районах антисоветских выступлений начали брать в заложники членов семей тех, кто ушел в банды, включая детей. А в последующие годы в советском заложничестве появлялись самые разнообразные новации: к примеру, некоторые нераскаявшиеся члены враждебных большевикам партий объявлялись «бессрочными заложниками». Но эту меру наказания без вины скоро отменили.

Однако немало заложников продолжало оставаться в заключении годами. А некоторых даже расстреливали за чужие преступления. Так, после убийства в Польше 10 мая 1927 года участника расстрела царской семьи П. Л. Войкова 9 июня были казнены 20 заложников. Это нанесло СССР примерно такой же моральный ущерб, как и прежде Парижской коммуне. Живший в эмиграции А. И. Куприн писал после этой казни:

«Из военной истории мы почти не знаем примеров, чтобы заложников хватали для того, чтобы угрозами пыток над ними и смертной казни навести ужас на их сограждан и родственников».

Писатель не знал, что «пускали в расход» не представляющий ценности человеческий материал. А «ходовой» очень выгодно использовали для обменов.

Евгений Жирнов