Гений без всяких оговорок

26 сентября исполнилось 175 лет со дня рождения физиолога Ивана Павлова — создателя учения о высшей нервной деятельности. 120 лет назад он стал первым российским нобелевским лауреатом, получив премию по физиологии и медицине 1904 года «за труды по физиологии пищеварения, расширившие и изменившие понимание жизненно важных аспектов этого вопроса». «Ъ-Наука» собрала воспоминания современников о великом ученом, а также выдержки из его нобелевской речи, автобиографии и переписки с советской властью, которую Павлов до конца жизни критиковал.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Биофизик Александр Чижевский

«Когда я вошел в дом — я понял, что это царство собак — собачьи запахи и голоса доносились отовсюду.

Я вошел в кабинет Ивана Петровича. Сразу узнал его: хороший рост, поджарист, белая лопатой борода, высокий лоб, большая лысина, нос клювом, пронизывающие глаза — все приметы типично павловские. Он быстро, по-юношески быстро, встал и, сделав шага три мне навстречу, протянул руку.

…

Кабинет Ивана Петровича Павлова был небольшим: два стола, шкаф с книгами и на стене — большой писанный маслом портрет принца А. П. Ольденбургского в военном сюртуке с генерал-адъютантским аксельбантом с императорской короной сверху. Это в 1926-м-то году, в Ленинграде... Портрет был выразительный и привлек мое внимание, Павлов поверх очков посмотрел на меня, ничего не сказал. Я перестал смотреть на портрет.

…

Во всех лабораториях на больших столах стояли деревянные станки, в станках — собаки, по большей части овчарки, но были и других пород. Всюду пахло псиной. Издалека доносился жалкий слабый вой, видимо, из операционной, где-то скулил щенок.

…

С особым удовольствием Иван Петрович показывал мне свое детище — "Башню молчания" и всю ее остроумную телемеханику. Двойная дверь (как в банковских сейфах) с тамбуром вела в изолированные от внешних звуков и света помещения для подопытных животных — абсолютно темное и абсолютно тихое помещение. Однако там могли раздаваться различные звуки и вспыхивать различные света, но только по воле экспериментатора. Число же вытекающих из слюнной железы капель регулировалось автоматически.

…

В учении Ивана Петровича Павлова меня всегда поражали два явления. Необычайный примитивизм эксперимента и возможность именно с помощью этого примитивизма увидеть насквозь всю бездну человеческой психики и установить основные принципы ее работы. С одной стороны — такое-то число капель слюны за такое-то число минут, а с другой — краеугольные камни физиологии высшей нервной деятельности. Аналог Павлову в физикохимии — Фарадей, обосновавший электродинамику с помощью кусочка железа, проволоки и магнита. Оба, конечно,— гении без всяких оговорок, проникшие в природу вещей с помощью по-детски наивных способов. В этом — их величие и бессмертие».

Американский клиницист Джон Харви Келлог

«Знакомясь с работой в павловской лаборатории, я особенно отметил исключительно деликатную и тщательную технику оперирования. Животные подготовлялись с тем же большим вниманием к стерилизации, как будто это были люди. Поистине, в европейских клиниках, которые мне довелось посещать, я не наблюдал столько предупредительных мер при операциях человеческих желудков. Эта утонченная техника является, без сомнения, главным условием успеха работы Павлова и представляла собой новое направление в экспериментах над животными.

…

Павлов — человек потрясающей физической силы и жизненности. Сейчас, на восьмидесятом году, он все еще и умственно, и физически активен и в нем малозаметна инвалидность, которая обычно постигает людей его возраста. Его прекрасное физическое состояние может быть объяснено его умеренными привычками. Он не употребляет ни спиртного, ни табака и поддерживает сердце и легкие в превосходном состоянии благодаря физическим упражнениям на свежем воздухе.

…

Недавний визит проф. Павлова в нашу страну, возможно, последний, принимая во внимание, что ему 80 лет, был триумфальным шествием, когда от одного собрания ученых он переходил к другому. Он был принят повсюду с такими овациями и уважением, какие редко выпадали на долю ученых всех времен».

Иван Павлов, из автобиографии (1904)

«Среднее образование получил в местной духовной семинарии. Вспоминаю ее с благодарностью. У нас было несколько отличных учителей, а один из них — высокий, идеальный тип, священник Феофилакт Антонович Орлов.

Вообще в семинарии того времени (не знаю, что потом) было то, чего так недоставало печальной памяти толстовским гимназиям (и теперешним, кажется, тоже),— возможности следовать индивидуальным умственным влечениям. Можно было быть плохим по одному предмету и выдвигаться по другому — и это не только не угрожало вам какими-либо неприятностями до увольнения включительно, а даже привлекало к вам особенное внимание: не талант ли?

Под влиянием литературы шестидесятых годов, в особенности Писарева, наши умственные интересы обратились в сторону естествознания, и многие из нас — в числе этих и я — решили изучать в университете естественные науки».

Максим Горький

«В 1919 году я, в качестве одного из трех членов "Комиссии помощи профессору Ивану Петровичу Павлову", пришел в Институт экспериментальной медицины, чтоб узнать о нуждах знаменитого ученого.

— Собак нужно, собак! — горячо и строго заявил он.— Положение такое, что хоть сам бегай по улицам, лови собак!

В его острых глазах как будто мелькнула веселая улыбка.

— Весьма подозреваю, что некоторые мои сотрудники так и делают: сами ловят собачек.

— Сена нужно хороший воз,— продолжал он.— Нужно бы и овса. Лошадей дайте штуки три. Пусть будут хромые, раненые, это — неважно, только были бы лошади!

Он быстро объяснил, что лошади нужны для того, чтобы получить сыворотку из их крови. В комнате было так же холодно, как на улице. Иван Петрович — в толстом пальто, на ногах — валяные ботики, на голове — шапка.

— У вас, видимо, дров нет?

— Да, да! Дров — нет.

Он пошутил:

— Говорят: теперь не дома отапливаются печами, а печи домами? Но деревянных домов тут близко нет. Дров давайте. Если можно.

— Продукты я получаю из Дома ученых. Удвоить паек? Нет, нет! Давайте, как всем, не больше.

Требуя помощи его научной работе,— от помощи персонально ему он решительно отказался.

— Продукты надо расходовать бережно. Слышно — какой-то дурак лезет на Петербург? Вот видите: большевики-то озлобили всех…

В те дни такое бережное отношение к "продуктам" наблюдалось крайне редко».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Британский физиолог Джозеф Баркрофт

«На больших торжествах, куда все другие ученые являлись украшенными всеми атрибутами внешности, во всеоружии своего положения, Павлов, из них всех самый великий, выступал в простом одеянии из грубого синего сукна и возвысил этот костюм до мундира, затмившего своим достоинством все остальные. Он имел выправку военного, был несколько худощав, но энергия в нем била ключом: он являлся олицетворением благородства и сердечной доброты.

…

В 1928 году Павлов читал лекцию в Кембриджском университете перед переполненной аудиторией студентов. Было установлено, что Павлов будет говорить по-русски полминуты, а затем д-р Г. В. Анреп переведет сказанное. После примерно трех таких циклов Павлов так увлекся своей темой, что совершенно позабыл о том, что аудитория его не понимает. Он продолжал говорить, вероятно, минут пять, затем опомнился. Он свел руки вместе и расхохотался, вся аудитория вслед за ним покатывалась со смеху. Павлов полностью завладел студенческими сердцами».

Из нобелевской речи Ивана Павлова

(Стокгольм, 12 декабря 1904 года)

«Недаром над всеми явлениями человеческой жизни господствует забота о насущном хлебе. Он представляет ту древнейшую связь, которая соединяет все живые существа, в том числе и человека, со всей остальной окружающей их природой.

…

Около 10 лет тому назад мне и моему покойному другу профессору Ненцкому оказал честь великий человек, которому ежегодные праздники науки в Стокгольме обязаны своим существованием, прислав письмо, к которому был приложен значительный денежный дар, предназначенный лучшей заведуемой нами лаборатории; Альфред Нобель проявил в этом письме живой интерес к физиологическим экспериментам и предложил нам от себя несколько очень поучительных проектов опытов, которые затрагивали высочайшие задачи физиологии, вопрос о постарении и умирании организмов.

…

В сущности нас интересует в жизни только одно — наше психическое содержание. Его механизм, однако, и был, и сейчас еще окутан для нас глубоким мраком. Все ресурсы человека: искусство, религия, литература, философия и исторические науки — все это объединилось, чтобы пролить свет в эту тьму. Но в распоряжении человека есть еще один могучий ресурс — естествознание с его строго объективными методами».

Живописец Михаил Нестеров

«Иван Петрович любил террасу, любил по утрам заниматься там. Прошло дня два-три, пока не утвердилось — писать портрет на террасе, за чтением. Это было так обычно, естественно для Ивана Петровича, вместе с тем давало мне надежду на то, что моя модель будет сидеть более терпеливо и спокойно. В то же время я приглядывался к людям, к укладу жизни, старался акклиматизироваться...

Жизнь шла своим, давно заведенным порядком: просыпались все около 7 час. Ровно в 7 я слышал, как Иван Петрович выходил из кабинета на лестницу, прихрамывая, спускался по деревянным ступеням и шел купаться. Купался он из года в год с первых дней приезда на отдых до последнего дня, когда надо было возвращаться в Ленинград, начинать там свои обычные занятия. Ни дождь, ни ветер не останавливали его; наскоро раздевшись в купальне, он входил в воду, окунался несколько раз, быстро одевался и скоро-скоро возвращался домой, где мы все ждали уже его в столовой, здоровались и принимались за чай.

За чаем поднимались разговоры, они обычно оживлялись самим Иваном Петровичем, бывали импровизированные, блестящие лекции по любым предметам. Я наблюдал, старался понять, уяснить себе мою трудную, столь необычную модель. Светлый ум Ивана Петровича ничем не был затемнен: говорил ли он о биологии, вообще на научные темы или о литературе, о жизни — всегда говорил ярко, образно и убежденно. То, чего не понимал он, в том он просто, без ложного самолюбия признавался.

Во всем он был законченным человеком; мнения свои выражал горячо, отстаивал их с юношеским пылом. Шекспир, Пушкин, Толстой были его любимцами. Слабее обстояло дело с музыкой, живописью, скульптурой».

Помощник Павлова физиолог Евгений Ганике

«У Павлова работал врач Гейнац. Изучая функции щитовидной железы у собак, он ее удалял и наблюдал появление судорог и смерть. Далее Гейнац попытался сшивать кровеносные сосуды оперированных собак и производил перекрестное переливание крови. Павлов очень интересовался таким сшиванием собак и мечтал о том, чтобы способ перекрестного кровообращения применить для изучения пищеварения.

Я помню, только что закончилась одна операция. Все врачи, которые участвовали в операции, перешли в другую комнату, Иван Петрович сел на стол, а я мыл инструмент. И вот я бросил фразу, что вообще научный прогресс будет зависеть от изощрения техники.

"Да,— сказал Иван Петрович,— в будущем году всю лабораторию поставлю на сшивание собак".

И потом Иван Петрович не раз говорил о той увлекательной проблематике, которая открылась бы перед физиологами, если они сумели бы добиться успеха в операциях перекрестного кровообращения. Однако средств и энергии не хватало у него на то, чтобы осуществить эту мечту.

…

Репутация ловкого и искусного хирурга успела прочно за ним утвердиться, этим он отличался уже в начале своей научной деятельности. И все славное дело своей жизни он не создал бы, если бы не направил своего внимания на изощрение в хирургической технике, которая была больше всего необходима ему при изучении работы пищеварительных желез».

Ученик Павлова академик Петр Анохин

«Его мятущаяся мысль в исследовательской работе не всегда шла прямой дорогой к намеченной цели. Ему свойственны были сомнения о высказанных им толкованиях физиологических процессов. Он часто бывал печален и искал разрешения своим внутренним конфликтам у "госпожи действительности". Это был в подлинном смысле слова живой человек с сильно бьющимся сердцем, с большими волнениями, с недосягаемыми взлетами творческой мысли.

…

Интерес Ивана Петровича к научно-исследовательской работе и к фактам, получаемым каким-либо сотрудником, совершенно отодвигал на задний план все остальные соображения — ранг сотрудника, его лабораторный стаж и т. д.

Мы хорошо знали, что результаты эксперимента для Ивана Петровича значат больше всего. Они заслоняли на время все остальные качества исследователя. И поэтому никому из нас не приходило в голову обижаться, когда, обращаясь к кому-либо из нас, Иван Петрович восторженно заявлял: "Ваш пес прекрасно работает". Мы умели читать в этих словах некоторую похвалу и самому сотруднику.

…

Будучи страстным садоводом, Иван Петрович называл своих учеников, вышедших на самостоятельную дорогу, "отсадками". Монолитность школы И. П. Павлова особенно сказывалась в том, что каждый из этих "отсадков", в какой бы степени он ни был самостоятельным, какие бы научные исследования он ни проделывал, непременно ездил к своему учителю делиться своими успехами, неудачами и сомнениями».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Ученик Павлова физиолог Игорь Завадский

«Бурный и горячий, Иван Петрович никогда не упивался властью и славой, никогда не унижал другого. Внешние выражения почтительности для него просто были противны.

Один молодой русский врач, красивый собой, прекрасно одетый, получивший воспитание и образование за границей, был принят очень любезно; Иван Петрович, как истый биолог, любил красивых людей, сам лично провел он его по лаборатории, показывал и разъяснял.

Но вдруг зазвучали жесткие ноты: "Я — Иван Петрович или профессор". Приезжий врач назвал его "Ваше превосходительство". Еще через несколько минут мы видим: Иван Петрович быстро удаляется в свой кабинет и произносит какие-то резкие слова, что-то вроде "собачья кличка". Оказывается, заграничный воспитанник снова обмолвился "Вашим превосходительством"».

Из письма Ивана Павлова Вячеславу Молотову, председателю советского правительства

(Ленинград, 21 декабря 1934 года)

«Революция застала меня почти в 70 лет. А в меня засело как-то твердое убеждение, что срок дельной человеческой жизни именно 70 лет. И потому я смело и открыто критиковал революцию. Я говорил себе: "Чорт с ними! Пусть расстреляют. Все равно, жизнь кончена, а я сделаю то, что требовало от меня мое достоинство".

…

Вы напрасно верите в мировую пролетарскую революцию. Я не могу без улыбки смотреть на плакаты: "Да здравствует мировая социалистическая революция, да здравствует мировой октябрь". Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было.

…

Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия. Если бы нашу обывательскую действительность воспроизвести целиком, без пропусков, со всеми ежедневными подробностями — это была бы ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли бы значительно смягчилось, если рядом с ней поставить и другую нашу картину с чудесно как бы вновь выростающими городами, днепростроями, гигантами-заводами и безчисленными учеными и учебными заведениями.

…

Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь среди нея. Не один же я так чувствую и думаю?! Пощадите же родину и нас».

Из ответа Молотова Павлову (2 января 1935 года)

«Должен при этом выразить Вам свое откровенное мнение о полной неубедительности и несостоятельности высказанных в Вашем письме политических положений.

…

Можно только удивляться, что Вы беретесь делать категорические выводы в отношении принципиально-политических вопросов, научная основа которых Вам, как видно, совершенно неизвестна. Могу лишь добавить, что политические руководители СССР ни в коем случае не позволили бы себе проявить подобную ретивость в отношении вопросов физиологии, где Ваш научный авторитет бесспорен. Позволю себе на этом закончить свой ответ на Ваше письмо».

Подготовила Ольга Грибова