«Домой хочется»
Как живут эвакуированные жители курского приграничья и кто им помогает
В Курской области эвакуируют новые села — в Рыльском и Хомутовском районах, в 15 км от российско-украинской границы, где идут бои. Основная часть беженцев оседает в регионе, из них только 10% живет в пунктах временного размещения (ПВР), остальные ютятся у знакомых или арендуют жилье. Спецкор «Ъ» Ольга Алленова побывала в Курской области и выяснила, как живут эвакуированные и кто им помогает.
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ
«Ко всему привыкаешь»
ПВР в получасе езды от Курска расположен в новом спортивном центре, построенном здесь несколько лет назад. Здание огорожено забором из проволоки, на входе дежурят два человека в военной форме. «Здание снаружи не снимать»,— предупреждают они, едва увидев фотокамеру.
Пока мы ждем начальника ПВР, раздается сигнал воздушной тревоги. «Внимание! Внимание! Ракетная опасность! Проследуйте в укрытие!» Но в укрытие никто не идет — женщины, сидящие на лавочках возле здания, даже не двигаются с места.
Спортивный зал, заставленный кроватями, похож на большой улей — мерный гул поднимается к потолку, кто-то ходит между кроватями, кто-то, сидя на койке, что-то обсуждает с соседями.
Наталья Михайловна из Беловского района объясняет мне: «Возвращаться нам не разрешают. Да и как возвращаться — газа нет, света тоже. Стреляют. Почти все наши уехали оттуда. Уже второй месяц мы тут. Домой хочется».
— Тут, наверное, очень шумно? — говорю я, и мой голос вливается в гул улья.
— Ко всему привыкаешь.
У Натальи синие глаза и темно-рыжие волосы. Она поправляет ворот застиранной футболки и кладет руки на колени.
— Дочка на работу устроилась, а я с внучкой сижу,— говорит Наталья.
Девочка Маша, пухлощекая блондинка 10 лет сидит на кровати через проход от бабушки. Маша смотрит в смартфон и никого не замечает. Бабушка садится рядом: «Маша, тебе не пора в школу?» Маша молчит, сосредоточенно уставившись в гаджет. Наталья ласково трогает девочку за руку. Маша поднимает голову и, наконец, замечает нас. Потом заторможенно, с отсутствующим взглядом достает из-под кровати портфель.
— Все время в телефоне,— говорит Наталья.— А что ей еще делать?
Она отгораживает внучку от зала полотенцем, Маша надевает синее платье. С соседней койки встает еще одна девочка — Машина ровесница Алина. У нее заплаканные глаза. Наталья поторапливает обеих: «Не опаздывайте!»
Я спрашиваю Алину, почему она плачет.
— По маме скучаю,— отвечает девочка.
— Мама уехала в Курск, документы выправлять,— поясняет Наталья.— Я за Алинкой присматриваю.
Девочки учатся в местной школе, неподалеку от ПВР. Месяц назад, когда их сюда привезли, власти пообещали, что те дети, которые хотят посещать школу, смогут это делать, остальные же продолжат обучение онлайн. В своем приграничье эти дети в школу давно не ходили, учились дистанционно.
Алина и Маша уходят. Наталья несколько минут бесцельно ходит от кровати к кровати, потом садится, снова положив ладони на колени. У нее натруженные руки деревенской женщины, они не привыкли к маникюру.
— Домой хочется,— снова говорит она, ни к кому не обращаясь.
— Хочется! — откликается с соседней кровати худой мужчина с лицом, покрытым глубокими морщинами.— Домой всем хочется.
Его кровать плотно придвинута к соседней, между ними нет даже тумбочки. Его соседка — пожилая женщина, она лежит поверх одеяла, свернувшись клубком.
Здесь все так живут — дублями; с одной стороны — проход, с другой — чья-то койка.
— А если дома больше нет, что делать? — громко говорит их соседка в красной блузке.— Квартира моя сгорела, 64 квадратных метра. Ракета попала, снесла на втором этаже соседскую квартиру, оттуда пошел пожар. Три квартиры выгорели полностью. Удар был числа 10-го (августа.— «Ъ»). Напротив меня три подъезда выгорело.
Лариса Кищенко — вдова. Ее муж 30 лет проработал в местной милиции. О том, что их квартира в поселке Коренево на улице Школьной сгорела, она узнала несколько дней назад. Дочь и зять устроились на работу на завод в Курске, уезжают утром — на весь день. Лариса слушает новости, но ответа на ее вопрос там нет.
— Что мне делать? Скоро зима! Неужели мне тут зимовать?
Я спрашиваю, как она выезжала из Коренево.
— В субботу, 10 августа, приехал волонтер, он наш, местный, Андрей Литвинов, меня, дочку и зятя вывез. Мы уже думали, не уедем, останемся. Когда сильно стрелять стали, это 9 августа было, я звонила по всем телефонам, в местное МЧС тоже звонила, мне говорили, что уже все разъехались, только самовывоз. А потом дочка дозвонилась до Курска, до МЧС, и они прислали волонтера.
— А вы знали, что местные органы власти эвакуировались? Вам предлагали выехать?
— Ничего мы не знали. Глава администрации выехала еще 6 августа — машину загрузила и уехала.
Олег Мандрик из Коренево показывает фотографию разрушенного дома: «Это Базарная, 38, мой дом вот прям за этим. Видите, все разнесли. Волонтер скинул фотку. Вы не знаете, мне дом восстановят?»
Из Коренево он уезжал на велосипеде 12 августа.
— Дотянул до последнего, хозяйство не хотел бросать. Мародеров боялся. Уже все взрывалось, в элеватор ракета прилетела, я на велике под взрывами покатил. Но я уже давал показания милиционеру.
В противоположном конце зала вспыхивает ссора — раздаются громкие голоса мужчины и нескольких женщин. Начальник ПВР Виталий Горьков — высокий, плечистый москвич — направляется к очагу конфликта.
— Весь день лежит с пультом и телевизор на всю громкость включает,— возмущаются женщины, указывая на худого парня в черной футболке.
— Да отвалите вы от меня! — парень бросает пульт на кровать и уходит.
— Уберите вообще эти телевизоры отсюда, нам они не нужны! — говорят женщины.— Ни спать не дают, ни уроки детям делать.
— Я разберусь,— обещает Горьков, улыбаясь.— Девчонки, давайте мирно жить.
Устоять против обаяния этого великана никто не может, наступает тишина, которую нарушает лишь мерное звучание телевизоров из других точек зала. Показывают новости, на экране — люди в камуфляже.
Я иду вслед за Горьковым по узкому проходу между кроватями.
— У нас тут есть долгожители,— говорит он, показывая на крошечную старушку в темном платке.— Вот этой бабуле 100 лет.
Анастасию Мищенко из приграничной деревни Теткино здесь все называют бабой Настей. 2 июня ей исполнилось 100 лет. А через 2 месяца ей пришлось покидать свой старый деревенский дом.
— В чем була, в том и увезли,— говорит Анастасия, смешивая русские слова с украинскими.— Паспорт взЯла, а больше ничего, никакой бумажки нэ взЯла, нэ на зэмлю, нэ на хату. Одын халатык на мене да кофточка. Я не бачу уже, слепа. Куды мне тикать, дочка?
— У вас родственников нет?
— Одна дочка була, два года как я ее поховала, инсульт. Нэма моей дочки. А зятю я чужая. Одна я. Сидю тут, да и все. Нычего нэ знаю.
У нее бледно-голубые, почти незрячие глаза. Она говорит, что видит только очертания людей и предметов. Но стоит на своих ногах и даже выходит во двор — посидеть на лавочке. На ней теплая шерстяная кофта, хотя и на улице, и в зале жарко.
Она была молоденькой девушкой, когда началась Вторая мировая война.
— На моих глазах то було,— говорит Анастасия.— Я робила, дивлюся наверх — черный самолет, бомбу кинул. Я — бигти на завод и кричать: «Война почалася». А потом у колхозе я робила. А потом вышла из колхоза и пошла робить на хлебозавод.
Нынешним летом в Теткино выстрелы слышны были постоянно. Но в начале августа стрельба и взрывы стали особенно громкими. Анастасия говорит: «Бабахало».
— У меня соцработник е, гарна людина, что ни скажу — купит. А в тот день жду ее — нема. У меня ны молока, ны хлэба. Сидю, слышу — по забору камни летят. Я и не думала, что по мене бье, думаю — а кто мене камни кидает? Заховалась в хате. Люди поутикали, я одна. Сидю и молюсь Богу — пусть убило б, но не покалечило. Я одна, кто ходить за мной буде? Свет повыбивало. А тут бачу — машина, хлопец за мной приехал. 10 августа уехала я из дому.
Она говорит спокойным, ровным голосом, как будто наблюдает за происходящим с ней издалека.
— Бачила и войну, бачила и голод, все бачила, Господи,— продолжает она.— Я уже не хочу жити, смерти хочу.
— Просто вы хотите домой,— говорю я, держа ее руку в своей.
— Хочу домой,— соглашается она.— А що там, дома? Можа, ни света, ни газа. А топливо буде? Сама я не добуду.
Раздается сигнал воздушной тревоги — третий за последний час. Пронзительный, протяжный. Никто в зале не обращает на него внимания.
Фотогалерея
Курский ковчег
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев
«Переживают, что картошка не копана»
В ПВР наступает время обеда. Люди потихоньку тянутся в пищеблок — часть спортзала, отгороженную от остальной деревянными панелями. Соседка приносит Анастасии Мищенко еду прямо к кровати. На вопрос, нравится ли ей, как здесь кормят, Анастасия отвечает: «Кормят — ой гарно, спасибо им». На обед дают борщ, плов, салат из крабовых палочек.
Начальник ПВР Горьков называет эвакуированных «гостями». Горьков — начальник одного из управлений Мосводоканала. В августе, когда в Курском приграничье начали эвакуацию, московские власти призвали на помощь столичные организации. Мосводоканал получил задание развернуть 3 ПВР, одно из них поручили Горькову. Под его руководством тут разбили 24 пневмомодуля, походную кухню, душевые, туалеты, параллельно оборудовали здание спортивного центра — кроватями, стиральными машинами, медкабинетом, классом для онлайн-уроков. Питание эвакуированных оплачивает тоже Мосводоканал.
К зиме пневмомодули сворачивают, и теперь ПВР — это только здание спортивного центра. Горьков говорит, что сейчас тут 260 коек, занято пока 170, но все уже знают, что власти Курской области отдали приказ эвакуировать жителей еще двух приграничных районов,— волонтеры посчитали, что там более 30 сел; учитывая, что в ПВР оседает примерно треть эвакуированных, потребуется еще как минимум тысяча мест. То есть в течение месяца и этот ПВР заполнят.
— Людей вывозят целыми деревнями,— говорит Ирина Худякова, координатор помощи в социальных учреждениях в зоне конфликта от Синодального отдела по церковной благотворительности РПЦ.—
Конечно, людям тут непросто. Но этот ПВР, на мой взгляд, один из лучших. Тут и кормят хорошо, и отношение уважительное.
Худякова — сестра милосердия, на ней белое платье и белый платок с вышитым красным крестом. Она спит на одной из кроватей в спортзале. Ее задача — помогать тем, кому нужен внешний уход, а также координировать волонтеров. Волонтеры приезжают из разных регионов — их ищут через церковные чаты. Елена приехала на три дня из Петербурга, она — парикмахер. В маленькой комнатке рядом с раздевалкой она стрижет и красит женщин. «Поначалу никто не хотел ни стрижку, ни окрашивание,— говорит Ирина Худякова.— Но мы уговаривали то одну женщину, то другую, они возвращались от парикмахера такие красивые, и теперь все хотят. Мужчин тоже стрижем. Люди в стрессе, возможность изменить хоть что-то в своей жизни их очень поддерживает. После стрижки, укладки они оживают, особенно старики. Если стариков вкусно накормить да еще помыть, постричь, они довольны».
Настя Могуш — волонтер из Тывы, мать троих детей.
— У нас в приходском чате написали, что нужны волонтеры в Курскую область, я и поехала,— говорит она.— До этого я 10 дней была в Мариуполе, там пожилые одинокие люди, у которых нет жилья, живут в общежитии, я им стирала одежду. Здесь я до 30 сентября, потом домой. Постригаю ногти бабушкам, подшиваю одежду, если кому-то большая. Многие приехали без всего, им тут выдают одежду. Сначала люди стеснялись просить о чем-то, а сейчас уже привыкли, обращаются за помощью. Я работаю в основном с пожилыми людьми.
— Не тяжело вам в таких условиях жить? — спрашиваю я, показывая на зал.
— Мне нормально,— отвечает Настя.— Жалко их. У меня свои родители есть. Когда одинокие старики — мне вообще их жалко. И в Мариуполе было много одиноких стариков. Они о мясе мечтали, о рыбе.
Зоя Куликова, волонтер из Москвы, работает в этом ПВР уже третью неделю. Ее задача — помогать людям с гигиеной.
— Видите, какая здесь скученность,— говорит она,— надо следить, чтобы люди мылись, не зарастали, ногти и волосы стригли. Тут все деревенские, в пятки можно гвозди забивать.
Зоя рассказывает, что благодаря волонтерам у одного из гостей ПВР врачи обнаружили гангрену и спасли ему жизнь:
— Женщина лежала после инсульта, муж за ней ухаживал. Мы уговорили ее постричься, и она рассказала нашему парикмахеру, что у мужа гниет палец. Мы его нашли, уговорили к врачу сходить. Он не хотел, говорил: «Как жена без меня будет, кто за ней будет ухаживать?» Скорая сразу увезла его в больницу, палец ампутировали. А жену пока в дом инвалидов увезли — ему ведь теперь две недели надо восстанавливаться.
Мы сидим с Зоей в углу зала, возле отгороженного тренажерами отсека, в котором живет семья с шестью детьми. На следующей неделе у родителей этих детей — свадьба, они решили оформить отношения на случай, если один из них погибнет. Еще недавно эти люди даже не предполагали, что такое возможно.
Недалеко от нас на кровати спит молодой мужчина. Мужчин, спящих тут днем, довольно много. Зоя говорит, что это от стресса.
— Они все трудолюбивые, привыкли что-то делать, и все переживают, что картошка не копана,— поясняет она.— У кого домашнее хозяйство осталось, скотина, те даже пытаются выезжать домой, чтобы покормить животных. Один мужчина удочку купил, ходит на пруд, ловит рыбу и кормит кошек. А кто-то лежит весь день в кровати.
Снова воет сирена.
— У нас тут есть бабушка, она очень боялась сирену,— говорит Зоя.— Поначалу все голову прятала. Потом нам объяснили, что сирена воет, если в любой район Курской области залетит дрон. Так что если воет — необязательно, что именно к нам залетело. А сейчас уже все привыкли.
«Элеватор весь в дырах, родненький, но стоит»
Ирина Худякова подвозит нас до монастыря Коренная Пустынь, в котором паломническую гостиницу отдали под беженцев из Курского приграничья. «Лада» Худяковой забита гуманитарной помощью — большими упаковками памперсов и пеленок так, что мы едва в ней умещаемся.
По дороге Ирина рассказывает, что помогает только в тех ПВР, куда зовут волонтеров.
— Волонтеры — это очень важно,— говорит она.— Без нас, наверное, никто не умрет, но с нами — это почти как дома.
В Коренной Пустыни солнечно и тихо. Сухие листья поскрипывают под лапами монастырских кошек — их тут много, к воротам монастыря часто привозят бесхозных котят.
В паломнической гостинице пустынно — почти все взрослые на работе, а те, кто свободен, поехали копать монастырскую картошку. Администратор Владимир Сергеев говорит, что в хорошие времена место в паломнической гостинице стоило 300 рублей в сутки, а теперь беженцы живут тут бесплатно. Монастырь их кормит, волонтеры привозят конфеты. Я спрашиваю, на какой период монастырь пустил беженцев.
— На сколько нужно, столько и останутся, никого не выгоним,— отвечает администратор.— Так и должно быть, что люди в тяжелую минуту в монастырь пришли, а мы им помогли.
— А на что вы их содержите?
— Да нагрузка не сильно-то изменилась. У нас раньше по выходным вся гостиница заполнена была, в трапезной пищу на всех готовили, так и сейчас готовят. Только сейчас еще мясо заказываем, мы-то мясо не едим. Монастырь живет, как большая семья, а эти беженцы просто влились в нашу семью. Ну и другие люди помогают. Алтайское отделение Российского детского фонда приобрело фены, морозильную камеру, планшеты для детей. Камчатка и Северная Осетия прислали хорошую детскую одежду. Из Ставрополья привезли целую машину с конфетами. Пока не хватает только теплой одежды на взрослых, особенно нужны большие размеры.
Пенсионерка Антонина из села Левшинка Льговского района приехала сюда 8 августа — с дочерью, сыном и их семьями.
— Сын за мной приехал, он в Коренево живет,— говорит Антонина.— Мы двумя машинами выезжали. Потом сын еще ездил несколько раз людей вывозил — как волонтер. А потом его ранили, а мы думали, погиб — пропал, на связь не выходит. Я тут на коленях ползала перед Божьей матерью, со службы пришла — звонят, жив. Нашли его ребята, волонтеры. Весь посечен осколками, руку, ногу разворотило. Сейчас в госпитале. Он все время жалел стариков, кто не мог уехать, вот и ездил туда, лежачую бабушку вывез, а в последний раз хотел забрать девушку с ребенком, да не доехал. Все про них говорил в госпитале, переживал. И собаку нашу забрал. Она, бедная, две недели пряталась в гараже. Все уезжали наспех, бросали и собак, и кошек... Привез ее, она трясется вся. Сейчас пристроили ее тут недалеко у добрых людей.
Рядом с Антониной на лавочке сидит ее 12-летняя внучка. Она учится дистанционно и очень хочет домой. На втором этаже, в отдельной комнате с цветными занавесками, учит историю ее сестра и что-то шьет мама. Папа устроился работать, а мама помогает в трапезной монастыря, за что ей платят небольшую зарплату.
Елена, мама девочек, считает, что им очень повезло,— они приехали в монастырь, и их приняли. 10 августа мест тут уже не было.
«В ПВР жить гораздо тяжелее, чем здесь,— говорит она.— Тут и людей меньше, и как-то поуютнее, нам вот целую комнату дали на четверых».
Антонина живет по соседству с дочерью. Она часто улыбается и шутит:
— Тут курорт, домой и неохота. Кормят, поят. Я никогда за свою жизнь не отдыхала. 60 лет на одном месте прожила.
— Так оставайтесь,— говорит ей Владимир. Он знает, что Антонина буквально сидит на чемоданах и только и ждет, когда можно будет уехать домой.
— Ну как же, домой надо,— отвечает Антонина.— Собаки поели всех курей. К нам подходит монах в черной рясе.
— А как там жить будете? — спрашивает он Антонину.— Опасно сейчас ехать.
— Опасно,— соглашается Антонина.— Дамбу разбомбили, реку выпустили. Элеватор весь в дырах, родненький, но стоит. Каждый день ждем новости с видео — есть там еще дома наши, нет?
«Она все боялась, что снова будут стрелять»
В Свято-Троицком женском монастыре Курска выдают гуманитарную помощь эвакуированным. Люди приходят, сообщают свои имена, получают номерок и ждут, когда их вызовут.
Рядом со мной на скамейке в тени дерева сидит мужчина из Суджанского района.
— В общежитии живем, студенты там и мы,— говорит он.— Приехал в одной рубашке и без документов. Но документы уже сделали.
Мимо нас женщины несут желтые пакеты (продуктовые наборы) и упаковки с одеялами и подушками. Ночью сюда привезли гуманитарный груз — целую фуру раскладушек, их раздают всем, кто просит,— большинство приходящих сюда людей живут либо у знакомых, либо в общежитии, либо снимает комнаты.
К моему соседу подходит дама в белой панаме.
— Ну как ваши дела?
— Да как у вас, так и у меня. До дому хочется. А что там, кто знает. По телевизору говорят, что все хорошо, а в разных сетях пишут по-разному.
— А живете где?
— Сняли комнатку вчетвером, с котом. Спим на полу. А вы что, работаете?
— Да, нас в отпуск отправили. Отпускные пришли. Зарплату пока платят, но сказали три месяца, а потом все. Или уволят, или вернемся.
Многих беспокоит проблема с одеждой — в очереди говорят, что получить хорошую одежду сложно: и в социальном магазине в Курске, и в других центрах помощи огромные очереди. Рядом со мной женщина звонит знакомой: «Говорят, в Москве хорошие вещи выдают. Ты там рядом, может, возьмешь?» Женщина с двумя раскладушками звонит по телефону: «У меня две раскладушки, а как мне уехать отсюда? Можете меня забрать?»
Волонтер помогает ей донести раскладушки до ворот.
В очереди слышно, как люди высказывают свои страхи, что брошенные дома будут разграблены.
— Та у меня там нечего брать.
— А я всех кур зарезал, в морозилку убрал. А там свет вырубили, говорят. Значит, все протухло.
Женщина роется в большой коробке с вещами, стоящей у белой монастырской стены: «Ой, хорошие вещи, а то я своим все покупаю, а все так дорого».
— А мой папаша сидит, отказывается уезжать. Что с ним делать? Может, в МЧС? Чтобы силой вывезли?
— Не знаю! Там эвакуация идет в 15-километровой зоне, но сейчас по нашей дороге уже не выехать, бомбят.
— А тут соседка была в Коренево, говорит, все спокойно, так вот, я думаю, может, ехать в выходные картошку копать?
— Сегодня спокойно, а завтра снова бомбить будут.
Воет сирена. Над монастырем поднимается стая ворон. Люди стоят на открытом солнце, у них загорелые, обветренные лица. На лавочках, стоящих в тени, есть свободные места, но они расположены в отдалении от входа, можно не услышать свою фамилию.
Волонтер называет фамилии и номера очереди. Люди говорят, что время ожидания — чуть больше часа, и это очень хорошо, потому что в других центрах приходится ждать по несколько часов.
— Кто ж теперь будет за могилками ухаживать? — спрашивает седой мужчина. На нем светлая рубашка, аккуратно заправленная в брюки. Тут его многие знают, он инженер из Суджанского района.
— А их, наверное, и нету уже, могилок,— отвечают ему соседи.
— Неужто кладбище снесли?
— Там нема целых сел, а ты про могилки.
Про будущее говорят мало, оно слишком неопределенно:
— У меня квартира сгорела, а про компенсации ничего не говорят.
— Они сказали, что пока не будет оценки вреда имуществу, ничего не будет.
— А как они будут оценивать? Там стреляют. А потом заминировано все будет. Где нам жить? Выплаты обещают, а когда дадут?
— По окончании войны будут все оценивать. А когда конец? Где нам жить?
В день через этот пункт помощи проходит в среднем 300 семей, говорит координатор церковного Центра помощи беженцам в Курске Наталья Еремичева.
— В Курске работает около 10 государственных центров помощи и мы,— рассказывает она.— В госцентрах продукты выдают раз в неделю на человека, у нас — раз в месяц каждому один продуктовый набор: крупы, растительное масло, чай, сахар, макароны. Также выдаем предметы гигиены, бытовую химию, детское питание, тонометры, глюкометры, ходунки, трости, ноутбуки — все это закупил Синодальный отдел на пожертвования.
По словам Еремичевой, люди остро нуждаются в одеялах, подушках, постельном белье, раскладушках: «Мы уже больше 1 тыс. раскладушек раздали, но это капля в море. Около 140 тыс. человек эвакуировано. В ПВР по всей России отправлено около 10 тыс. человек, остальные — у родственников или на съемном жилье».
В Центре помощи каждый день работает 35–40 волонтеров, которые приезжают из разных регионов России. На гуманитарном складе, рядом с центром, волонтеры — в основном мужчины. Сюда каждый день приходят фуры, их надо разгружать. Игорь Сердюк, доброволец из казанской церковной службы помощи «Милосердие», рассказывает, что Курск — его третья волонтерская поездка в текущем году. «Я ездил на Донбасс, в Северодонецк, Алчевск, там тяжелые, больные люди, им никто не помогал, кроме нас, они брошенные,— говорит он.— Они получали гуманитарку, а уход или уборку — нет. Мы им квартиры убирали, мыли их, на улицу выводили. В Алчевске я помогал женщине, Любовь Александровне, она на ходунках, из квартиры не выходит. У нее вся квартира была завалена дровами, мы убирали там, вынесли мусор, дрова, а она все боялась, что снова будут стрелять, и не будет света и тепла».
В Курск Игорь поехал, увидев просьбу о помощи в церковных чатах. Из Казани он привез целую машину медикаментов.
— Надо носить на пункт выдачи мешки, коробки, а на складе — фасовать продуктовые наборы, разгружать машины,— рассказывает волонтер.— Работаем с 10 до 23, но это не утомляет, а наоборот, придает сил. Понимаешь, что делаешь хоть что-то полезное для людей. Вчера еще до конца дня было несколько часов, а уже в таблице заполнили 330 строчек. Одна строчка — одна семья. Значит, за день примерно тысяче человек помогли. Все очень ждали раскладушки, сегодня их наконец привезли, утром мы разгрузили фуру. Люди будут спать не на полу, а на раскладушке — это уже как дома.
О том, как стать волонтером в зоне конфликта, можно узнать на сайте https://помочьвбеде.рф/?ysclid=m1anc0jh1p51064691 и по телефону горячей линии 8–800-70–70-222. Пожертвовать средства для пострадавших можно на платформе «Поможем» на сайте mirom.help.