Фильм Игоря Апасяна "Граффити" пока был известен только по фестивалям (от Выборга до Токио) и вот теперь выходит в довольно широкий прокат. С любопытством за судьбой этого эксперимента в области "народного кино" наблюдает АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
Далее сюжет делает крутой поворот. Андрея с подбитым глазом и подвернутой ногой подвергают еще и административному наказанию. Вместо Италии (куда едет закрепить уроки прекрасного выпускной курс худучилища) ректор отправляет его писать родные просторы в провинцию. Дальше начинается такое, от чего уже давно отвыкли зрители репертуарного кино. В населенном пункте под названием Промежуточное мафиозный на вид глава местной управы нанимает Андрея расписать в клубе стену местными функционерами и передовиками хозяйства на фоне речки и березки. Обещанных денег парню не платят, а персонажей в коллективном портрете все прибавляется, как и в самом фильме.
Среди них — геолог, грезящий о нефтяных скважинах в средней полосе, экзотическая вдова Мария, сводящая мужиков с ума зеленым нарядом лесной нимфы (Лариса Гузеева), влюбленный в нее "вонючка" Митяй, под градусом гоняющий на мусорной машине (Сергей Потапов), длинноволосый философ-алкаш по имени Экклезиаст, в просторечье Клизя (Виктор Перевалов), становящийся "сталкером" в путешествии молодого героя по своей несчастной родине. Постепенно Андрей проникается ее болями и освобождается от столичного снобизма, особенно когда один за другим к нему начинают ходить родственники солдат, погибших на разных войнах, с просьбой включить покойников в монументальное панно, которое вследствие закрашивания белой краской и потом очередного перерисовывания превращается в некое подобие творений Ильи Глазунова.
Вообще-то, подобная затея (поддержанная Всероссийским общественным движением ветеранов локальных войн и военных конфликтов "Боевое братство" и лично президентом движения, губернатором Московской области, Героем Советского Союза Б. В. Громовым) могла бы обернуться невероятной пошлостью. Странным образом пошлости в фильме не то чтобы нет, но она так спрессована и густо замешена, что начинает пузыриться какой-то почти художественной энергией.
Режиссер Апасян вышел из той самой мастерской Марлена Хуциева, что была надеждой перестроечного кино, но только Василию Пичулу и отчасти Владимиру Тумаеву удалось в нем отметиться. Одесситу Игорю Апасяну достался маргинальный диапазон — от культурных экранизаций Брэдбери и Сартра до сериальной продукции, которую он старался что было сил облагородить. Удивительно, но и понятно, что в первой за много лет полноценной киноработе режиссер высказался сполна, с густотой и страстью, без извинений за почвенничество и без страха не попасть в модную струю.
Впрочем, что такое мода? Идеология и стиль крупногабаритного российского кино балансируют между патриотизмом и гламуром, причем как то, так и другое не слишком умело заимствуется из голливудских образцов. Игорь Апасян пытается строить свое кино скорее на опыте контркультуры, причудливым образом сливая ее с сентиментальным гуманизмом русской литературной традиции. Самый рискованный персонаж картины — ассенизатор Митяй, любвеобильный мутант с изуродованным лицом, который в итоге становится очередным воплощением "маленького человека". Или пресловутый Клизя: приходится предпринять не одно усилие, чтобы справиться с этим концентратом духовности. Режиссеру явно помогает полученная в хуциевской мастерской закваска документального реализма, которую не в состоянии забить шершавый язык плаката, карикатуры и комикса.
В фильме, где спарилось много диковатых компонентов, есть один, который может стать принципиальным для лингвистики кино. С первого же деревенского дня население фильма начинает активно использовать матерную лексику, которая в городских киносюжетах (от "Астенического синдрома" до "Изображая жертву") до сих пор остается горделивым знаменем эпатажа, а здесь заставляет смириться самых отъявленных пуристов. Этот феномен хорошо растолковала в радиопередаче актриса Лариса Гузеева: она сказала, что терпеть не может, когда матерятся в городе, а вот попадая на сельские просторы, не ощущает никакой неловкости. Special thanks российской провинции за легализацию формы нашего повседневного общения.