Курят нашего брата

На этой неделе в российский прокат выходит фильм Джейсона Райтмана "Здесь курят". По мнению корреспондента "Власти" Михаила Трофименкова, появление комедии, высмеивающей противников курения, вполне закономерно: таким образом Голливуд защищает собственную историю.

       Мало кто помнит, что первая попытка искоренить курение в кино была предпринята отнюдь не в Голливуде, а в Советском Союзе в конце 1970-х годов. Тогда по инициативе Минздрава была выпущена ведомственная инструкция, предписывающая устранить с экрана курящих персонажей. О ней напоминает только язвительный фельетон в сатирическом еженедельнике "Крокодил". Автор иронизировал: что же, дескать, теперь будут делать, как располагать к себе готовых к раскаянию правонарушителей все понимающие следователи с усталыми глазами. Раньше им было достаточно, почуяв переломный момент допроса, протянуть обвиняемому пачку "Беломора", и те начинали каяться во всех своих грехах. А теперь что? Неубедительно бренчать чайником и предлагать Сеньке Косому, взломавшему ларек, побаловаться чайком?
       Развивая мысль фельетониста, можно было бы прибавить, что табу на курение нанесло бы смертельный удар и по песенной культуре советского народа, по всем ее пластам. Были бы запрещены и патриотическая песня "Давай закурим, товарищ, по одной", и кабацкая "Сигарета, сигарета, ты одна не изменяешь", и диссидентско-блатной "Окурочек": "С кем ты, стерва, любовь свою крутишь? С кем дымишь сигаретой одной?"
       Антитабачная акция брежневских времен провалилась. Между тем она доказывает, что Советский Союз был впереди планеты всей не только в области балета. Чуть позже наступление на экранное курение начал Голливуд. Поддержав антитабачные меры федерального правительства, студийные магнаты предписали вводить в фильмы хотя бы по одному персонажу, который бы оповещал о том, что бросил курить и гордо отказывался от сигареты даже в минуту стресса. Забавно пересмотреть с этой точки зрения и "Супермена" Ричарда Доннера, и "Без злого умысла" Сидни Поллака, и "Вердикт" Сидни Люмета, и "Жар тела" Лоуренса Каздана. И не нашлось в Америке своего "Крокодила", чтобы обратить внимание мыслящей общественности: власти целят в табак, а попадают в национальную мифологию, в Америке существующую прежде всего в экранной форме.
       В "Плоти и дьяволе" (Flesh and the Devil, 1927) Кларенса Брауна герой Джона Гилберта осведомлялся у героини Греты Гарбо: "А вы знаете, что когда вы задуваете спичку, это означает приглашение к поцелую?"
       В "Иметь и не иметь" (To Have and Have Not, 1945) Ховарда Хоукса роман между главными героями, которых сыграли Хамфри Богарт и Лоренс Бэколл, начинался с того, что девушка заходила в номер к авантюристу, чтобы одолжить спичек.
       В "Молодых львах" (The Young Lions, 1958) Эдварда Дмитрика именно сигарета, предложенная героем Дина Мартина герою Монтгомери Клифта, становилась катализатором их крепкой мужской дружбы на фоне зараженной нацизмом Европы.
       Чем заменить эти, вошедшие во все антологии мирового кино сцены зарождения любви, сексуального влечения, дружбы? Предложением попить чайку? Или выкурить "косяк", на экране по причудливой логике политической корректности не табуированный? Чем заменить легендарные стреляющие или взрывающиеся сигареты Джеймса Бонда? Жевательной резинкой с добавлением гексогена? А сигариллы, которые перекатывал из одного угла рта в другой "человек без имени" Клинта Иствуда? Леденцами на палочке?
       Теперь один из самых гротескных персонажей фильма "Здесь курят" голливудский агент Джефф (Роб Лоу) обещает лоббисту табачной компании Нику Нейлору (Арон Экхарт), что, если потребуется, Брэд Питт и Кэтрин Зета-Джонс на экране дружно засмолят после страстных объятий. Но только вот заплатить за это придется сумму, ничуть не меньшую, чем бюджет фильма с их участием.
       Между тем первый фильм, посвященный курению, был снят на год раньше первого вестерна. В 1902 году некий пионер кинематографа, имя которого история не сохранила, наверняка неплохо заработал в никельодеонах, установленных на ярмарках просмотровых кабинках, где всего за одну никелевую монетку можно было подивиться "Японской девушке, курящей сигареты" (Japanese Girl Smoking Cigarettes), выдувавшей причудливые колечки. Кроме этого процесса, на экране ничего не происходило.
       Будь я Ником Нейлором, я бы приложил титанические усилия, чтобы вернуть на экраны Америки "Сверкающий лист" (Bright Leaf, 1950) Майкла Кертица. Автор "Касабланки" (1943), считающейся едва ли не лучшим фильмом в истории Голливуда, с помощью главных звезд тех лет, Гэри Купера и Лорен Бэколл, воспевал курение с почти религиозным пафосом. В середине 1890-х годов приобщившийся к цивилизации северян-янки Брэнт Рояль (Купер) возвращался в родной южный город Кингсмонт. И привозил его жителям благую весть: технологию промышленного производства сигарет. Закосневшие в своем старомодном аристократизме южане хранили верность трудоемкому производству сигар. Брэнт же, создав первую сигаретную фабрику, приобщал к таинству курения самые широкие слои населения. И произносил с экрана монологи-проповеди о том, как полезно курение. Особенно женщинам. Особенно беременным. Не говоря уже о страдающих болезнями дыхательных путей.
       Можно, конечно, сказать, что Кертиц воспел табачное производство, поскольку Голливуд воспевал пионеров любого бизнеса, кроме разве что торговли рабами. Но дихотомия "сигары-сигареты" действительно чрезвычайно важна для американской мифологии.
       Сигара — символ власти, богатства, скорее всего неправедного, даже насилия: вспомним, как шокировали общественность откровения Моники Левински о сигаре Билла Клинтона. Сигары боготворили чикагские гангстеры в фильме Мервина Ле Роя "Маленький Цезарь" (Little Caesar, 1930). Надменно жевали продюсеры бродвейских ревю, например, в "Великом Зигфильде" (The Great Ziegfeld, 1936) Роберта Леонарда. Промышленники, как герой Рея Милланда в "Золоте" (Gold, 1974) Питера Ханта, или пародийные плейбои Джерри Льюиса. Иногда пристрастие к сигарам расценивалось как знак моральной деградации, предательства идеалов. Так, в "Сделке" (The Arrangement, 1969) Элиа Казана, фильме о пожилом бизнесмене, переоценивающем на пороге смерти свою жизнь, герою Кирка Дугласа, курящему сигару, являлся его воображаемый двойник, воплощающий совесть. Совесть, сидя на пианино, говорила своей телесной оболочке: "Ты знаешь, что в тебе теперь самое красивое? Твоя сигара!" Сигары прощались разве что бравым офицерам, ведущим своих солдат в смертельную атаку.
       Другое дело — сигареты. Они демократичны, лишены надменности. Именно сигареты, а не сигары курил хороший вожак уличной банды еще в "Мушкетерах Свиной аллеи" (Musketeers of Pig Alley, 1912) Дэвида Уорка Гриффита. Если сигарету на экране закуривала женщина, это, как правило, свидетельствовало, что она на грани или за гранью "падения", но одновременно и о том, что она страдает, переживает и готова искупить свое позорное прошлое. Романтическим же символом мужской рыцарственности сигарету сделал на экране Хамфри Богарт. Достаточно вспомнить пролог "Большого сна" (The Big Sleep, 1946) Ховарда Хоукса с дымящейся сигаретой в пепельнице. Нуар вообще окутан сигаретным дымом, как покрывалом Майи, наброшенным на грязный, продажный мир, где, несмотря ни на что, есть место подвигу. А символом экзистенциальной хрупкости, ломкости персонажей, "маленьких солдат", ежеминутно борющихся за право "жить своей жизнью", сигаретный дым стал в фильмах 1960-х, от Микеланджело Антониони и Жан-Люка Годара до Михаила Калика.
       В свете этого естественно, что на протяжении последних 15 лет антитабачного наступления в защиту сигарет как важной составляющей киномифологии выступали именно независимые американские режиссеры, органически связанные с европейской традицией. В "Диких сердцем" (Wild at Heart, 1990) Дэвида Линча сигарета вспыхивала во весь экран, как мини-Хиросима. Она была таким же символом "неповторимой личности" героя Николаса Кейджа, как и куртка из змеиной кожи.
       Уэйн Вонг сделал героем своей дилогии "Дым" (Smoke, 1995) и "Грусть на лице" (Blue on the Face, 1995) не кого-то, а владельца табачной лавочки на Манхэттене (Харви Кейтель), символ старого, доброго, битнического Нью-Йорка, в гости к которому заходили посмолить друзья, например Лу Рид и Джим Джармуш. Джармуш курил последнюю, как он клялся, в жизни сигарету и при этом горестно жаловался: дескать, ладно, от сигарет я еще смогу удержаться, но как же мне обойтись без секса? Казалось бы, при чем тут секс? Но отказ от курения оказывался в интерпретации Джармуша роковым решением, отказом от всех радостей жизни. И не случайно именно Джармуш снял блестящую трагикомедию "Кофе и сигареты" (Coffee and Cigarettes, 2003), в которой курение представлено как неотъемлемая часть образа жизни знаковых фигур богемы и андерграунда. А Джон Туртурро, словно подхватив реплику Джармуша о курении и сексе, снял пролетарский мюзикл "Любовь и сигареты" (Romance and Cigarettes, 2005). Едва не бросивший верную жену ради рыжей стервы персонаж Джеймса Гандольфини узнавал, что болен раком в финальной стадии, и сокрушался: как же так, мой милый никотин, неужели ты это сделал?
       Пока независимые режиссеры декларировали готовность умереть, но не завязать, Голливуд хранил молчание. И только теперь руки у него дошли до экранизации романа Кристофера Бакли "Здесь курят", посвященного, впрочем, не только и не столько курению, сколько власти пиара в современном мире. В романах Бакли герои торгуют чем угодно: хоть зелеными человечками с Марса, хоть демократизацией Среднего Востока. И пусть режиссер Джейсон Райтман позволил себе поглумиться и над облысевшим от химиотерапии мальчиком, и над загибающимся от рака легких рекламным ковбоем. Пусть показал политически корректных садистов, чуть не угробивших Ника Нейлора, обклеив его с головы до ног никотиновым пластырем. Все равно: Нику достался и профессиональный крах, и непонимание собственной семьи. А значит, Голливуд капитулировал перед здоровым образом жизни, предав тем самым собственную вековую мифологию.