премьера кино
Выходящий на экраны "Лабиринт Фавна" Гильермо дель Торо (интервью с режиссером см. в Ъ от среды) имеет все шансы стать культовым событием. О природе нового культа и о человеке, который за ним стоит,— АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Показанный под занавес Каннского фестиваля "Лабиринт" остался без наград, однако очевидно, что это один из редких фильмов, оставляющих долгое послевкусие и обычно уже где-то через пару месяцев приобретающих репутацию тайного шедевра, который способны оценить только избранные. Так было в свое время с "Мертвецом" Джима Джармуша или с "Хрусталев, машину!" Алексея Германа. Так произошло и с "Лабиринтом Фавна", ставшим довольно скоро фаворитом критиков и — верный знак культовости — вызвавшим парочку окриков со стороны слабонервных блюстителей кинематографической морали.
На самом деле ничего особенно сложного и провокационного в картине Гильермо дель Торо нет — если, конечно, не считать дошкольников его целевой аудиторией. Ну, зашивают там нитками рассеченную щеку или держат глазницы в ладонях — эка невидаль. Как и все волшебные сказки, "Лабиринт Фавна" пронизан жестокостью и несколько извращенным эротизмом, который и взрослые не все считывают. Однако на сюжетном уровне он элементарен, если не сказать карикатурен. 1944 год: в Европе дело идет к коллапсу Гитлера, в Испании же Франко на коне, а недобитые республиканцы попрятались в лесах. Франкистский офицер Видал (Серхи Лопес) везет в эти края свою беременную невесту-вдову Кармен (Ариадна Хиль) вместе с ее 10-летней дочкой Офелией (Ивана Бакуэро). Этот дьявол во плоти (характерное амплуа актера Лопеса) окончательно формирует свой имидж в глазах девочки, зверски расправляясь с двумя предполагаемыми партизанами. Между тем в доме есть двойные агенты: экономка и врач тайно помогают республиканцам. Историческая реальность показана сквозь призму авантюры и откровенного китча, а ее условные герои, особенно злодеи, похожи на персонажей комикса, выглядят по-детски ходульными.
Но есть другой мир, куда в поисках спасения бросается начитанная мечтательная Офелия, которой больше бы подошло имя Алиса. В своем зазеркалье она открывает магический лабиринт, которым управляет властный Фавн (Дуг Джонс), а населяют фантастические жабы и упыри и где ее назначают принцессой. Этот готический мир сказочного ужаса оказывается куда более настоящим и удивительно обжитым. В нем не видно никаких следов компьютерного технологизма — хотя, разумеется, режиссер дель Торо пользуется современными достижениями, считая, что нельзя игнорировать связки между образами и эмоциями, введенные в наш головной компьютер. Но при этом метод режиссера абсолютно рукотворен, как и у другого сюрреалиста, гипнотизера и визионера наших дней — Яна Шванкмайера. Испанская Алиса уходит из китчевой реальности в мир, где сон разума рождает чудовищ, это кино вообще можно смотреть, выложив глаза на ладони и отключив мозг, испытывая чистое оптическое тактильное наслаждение.
Неудивительно, что "Лабиринт" оказался непроходимым в каннском контексте, где погоду делали страстные политические заявления. Между тем режиссер дель Торо представлял давнюю традицию "латиноамериканских безумцев", которая оставила свой след на Круазетт скандалами 70-х годов вокруг экспериментальных фильмов Алехандро Ходоровского. Когда "Святую гору" этого 80-летнего классика-авангардиста крутили в этом году прямо на каннском пляже, публика с изумлением взирала на водопад образов, давно отвыкнув от такой художественной экспрессии.
Попав вместе с Гильермо дель Торо в жюри в Венецию, я первым делом поинтересовался источниками его анархистского вдохновения. Помимо двух "извращенных католиков" — Бунюэля и Альфреда Хичкока, он назвал целую обойму своих соотечественников — мексиканских киноавторов: Роберто Кальварона, Эмилио Фернандеса, Артуро Рипштейна и еще нескольких. Между прочим, классическое мексиканское кино было сформировано эмигрировавшими испанскими республиканцами: вот в "Лабиринте Фавна" ощущается нечто чрезвычайно личное и генетически близкое автору, который пережил трагедию республиканцев на художественном уровне. По словам Гильермо дель Торо, "дух Дада и сюрреализма жив: если ты знаешь, где его искать! Сегодня, в эпоху апатии, он не так кусается, как во времена иконоборчества, но и сейчас, иногда даже в коммерческой телепередаче, можно встретить образы, способные нарушить чистую совесть буржуазии. Сильный образ по-прежнему способен перевернуть мир".
Гильермо дель Торо — бородатый толстяк, прекрасный фрик и самый душевный человек, какого только можно вообразить. Главным качеством, необходимым для режиссера, считает стойкость и понимание того, что "никто не найдет коробку с нашими непоказанными фильмами после смерти, все надо успеть сделать при жизни". Несколько дней он скучал, пока не приехала его жена-ветеринар: они держались за руки, как молодожены, и мечтали оторваться ото всех ради романтического ужина на венецианском канале. При этом свою миссию в жюри он воспринимал с невероятной серьезностью и был одним из главных поборников гуманизма как критерия: именно его не хватило для победы "Эйфории" Ивана Вырыпаева, которую дель Торо с самого начала определил как harsh (тяжелую, жесткую) картину. Но она его явно заинтриговала. Он прокомментировал ее так: "'Эйфория' — это чрезвычайно мощное кино. Оно создает образ открытого пространства, населенного почти мифологическими героями, которые отражают нашу глубинную сущность. Оно отвергает традиционные формы и остается поэтической историей, противопоставляя агонию любви суровой земле, где нет ничего, кроме жестоких законов, бесплодных надежд и вечных врагов. Чистое, неотцензурированное кино XXI века!" Вот так неожиданным образом пересекаются в сегодняшнем мировом кинематографе самые отдаленные параллельные.