Событие недели — "Вокальные параллели" (2006), первый фильм Рустама Хамдамова, которому "повезло": он был закончен и теперь вот доступен широкой, а не только фестивальной (его показывали в Венеции) публике (3 декабря, "Культура", 23.40, ***). Господин Хамдамов сумел стать живой легендой советского кино, хотя его фильмография состоит из призраков или почти призраков. Дипломную короткометражку "В горах мое сердце" (1967) справедливо объявили шедевром, но знали ее лишь профессионалы; из зарубленного в середине 1970-х годов проекта выросла "Раба любви" Никиты Михалкова; "Анну Карамазофф" (1991) показали в Канне, но ее сразу же арестовал французский продюсер. Можно сколько угодно сетовать на цензуру или на мир чистогана, но не избавиться от кощунственной мысли, что состояние режиссера-мифа, несговорчивого гения органично для Рустама Хамдамова. Он не находит общего языка не столько с эпохой, сколько с кино как таковым. Он не столько режиссер, сколько художник, парадоксальный, манерный, неуступчивый. Для него фильмы не существуют сами по себе, а продолжают его рисунки. Он всегда высказывается о красоте, сталкивающейся с бытом, верит, что ценность искусства — в его искусственности. "В горах мое сердце" — завораживающая графика, "Анна Карамазофф" — волшебный среднеазиатский ковер. "Вокальные параллели" он делал очень долго. Изначально казахские продюсеры предложили ему фильм о контратеноре и актере Эрике Курмангалиеве. Переодетый женщиной господин Курмангалиев имеется на экране в наличии, но он отнюдь не главный герой фильма. Режиссер говорит, что подсознательным образцом для него были сталинские фильмы-концерты. Вот и "Вокальные параллели" — абсурдистская опера. Степь, юрты, руины многоэтажек, печки, которые топят кизяком, овцы, мирно сосуществующие на одной жилплощади с людьми. И вдруг женщины в ватниках, замотанные в платки, разражаются божественными ариями: это не крестьянки, это звезды советской оперы Роза Джаманова и Бибигюль Тулигонова. А среди всего этого абсурда переодетые суворовцами юноши читают по-казахски стихи немецкого романтика Шамиссо. И бродит Рената Литвинова, не поступившаяся привычным имиджем, изрекает сентенции о ненависти сопрано друг к другу, но особенно к меццо-сопрано, или о культуре, превращающейся в "муравейник". Можно не соглашаться с Рустамом Хамдамовым в том, что культура — это только тогда, когда все на пуантах, в экстравагантных шляпках и распадается при соприкосновении с противной жизнью. Но режиссер, чуждый любой социальности, создал сильнейший образ распада имперской культуры, возвращения окраин империи в состояние почти первобытное. Арии из "Чио-Чио-сан" — единственное воспоминание об СССР. Может быть, именно так в "темные" столетия, наступившие в Европе после гибели Римской империи, на ее галльской или лузитанской окраине кто-то перечитывал Цицерона и Тацита.
"Без злого умысла" (Absence of Malice, 1981) Сидни Поллака — драма журналиста, который хотел как лучше, а получилось, как всегда (2 декабря, Первый канал, 2.20, ***). Узнал, что ФБР, расследуя исчезновение профсоюзного лидера, подозревает бывшего бутлегера, и сообщил об этом на первой полосе своей газеты. И превратил жизнь несимпатичного, криминального, но в данном случае невиновного типа в ад. Установил, что у него есть алиби, и тоже поделился этим с читателями. А подруга бутлегера, нервнобольная католичка, которую в ночь преступления сожитель возил на другой конец страны делать аборт, покончила с собой. На первый взгляд фильм вроде бы дает аргументы сторонникам ограничения журналистской свободы, но только на первый. Поллак никого не судит. Герой Пола Ньюмена делает то, что должен делать. И в финале кажется, что, когда затянутся его раны и раны, которые он без злого умысла нанес другим, он получит награду, любовь дочери бутлегера.
"28 дней спустя" (28 Days Later, 2002) Дэнни Бойла — нервная, снятая цифровой камерой в почти документальной манере антиутопия (2 декабря, Первый канал, 0.10, ***). Выйдя из комы, пострадавший в ДТП велокурьер обнаруживает пустой госпиталь и пустой Лондон, по которому бродят стаи кровожадных зомби. Пока он был в отключке, "зеленые" освободили из лаборатории обезьян, зараженных вирусом ярости, которые перекусали первых встречных, а потом пошло-поехало. Но это отнюдь не ходилка-стрелялка о борьбе последних людей и нежити, а притча в духе "Повелителя мух" Уильяма Голдинга. Выжившие, особенно военные, мгновенно организуются в тоталитарные ячейки, живущие по волчьим законам. И это при том, что их еще никто не успел укусить.
По сравнению с фильмом Бойла особенно нелепо смотрится "Другой мир" (Underworld, 2003) Лена Уайзмана, которую сам режиссер считает переложением "Ромео и Джульетты" на язык кинематографа ужасов (2 декабря, РТР, 0.40, *). Современные Монтекки и Капулетти — это вампиры и волки-оборотни, некогда освободившиеся от тирании манерных кровососов и ведущие против них партизанскую войну. При этом они почему-то очень боятся рождения метиса, плода противоестественного союза вервольфа и вампира. Но Ромео и Джульетта — отнюдь не влюбленные друг в друга представители двух подвидов нечисти, а охотница за вампирами и парень, из ДНК которого можно извлечь некий компонент, позволяющий создать идеальное оружие против упырей: серебряные пули, осиновый кол, чеснок, солнечный свет и распятие уже не канают.
