В петербургский прокат вышел фильм "Ведьма", в котором наши кинематографисты пытаются не только модернизировать сюжет повести Н. В. Гоголя "Вий", но и перенести его с малороссийской почвы на американскую. В возможности экспортировать получившийся кинопродукт намного дальше Украины засомневалась ЛИДИЯ МАСЛОВА.
Вместо юного философа (то есть старшеклассника семинарии) Хомы Брута в "Ведьме" с нечистью сталкивается журналист Айван (Валерий Николаев), которого с гоголевским персонажем роднит моральный облик. Под вступительные титры подложена в качестве краткой характеристики героя панорама по фотографиям на стене, из которых больше запоминается не газетная вырезка "Журналист поймал НЛО" и не фотомонтаж, где герой изображен в колпаке бакалавра американского университета, а та карточка, где он обнимается с двумя голыми девками, на одной — лента с крупной надписью по-английски: "Мисс Сиськи". Камера опускается ниже, чтобы показать, что хозяин дома не только фотографируется, но и спит с двумя бабами, — это занятие прерывает звонок начальника, сообщающего ему, что он уволен. Диалоги явно писались в расчете на английский дубляж и строились из привычных для американского менеджера языковых блоков вкупе с соответствующими поведенческими реакциями. Странно представить, чтобы отечественный представитель творческой профессии при известии об увольнении не полез в буфет за графинчиком, а в панике с разбегу запрыгнул в свои штаны с истошным воплем: "О нет, нет! Мне нужна эта работа!". Формулировка эта своей некорректностью режет слух русского человека, понимающего, что нужна ему на самом деле зарплата, а вовсе не работа, которая в лес не убежит, а если вдруг убежала, то не гнаться же за ней. Герой Валерия Николаева, к сожалению, не русский, поэтому он мчится именно в лес, чтобы реабилитировать свою журналистскую репутацию.
Получив в придорожной харчевне дозу христианской мистики от местного священника, герой догоняется порцией мракобесия по радио — от астролога, сообщающего, что Солнце дает жизнь живому, а Луна — мертвому, что вода подчинена Луне и служит проводником между нашим миром и потусторонним, поэтому от воды нужно держаться подальше. Вопреки этому совету, будучи пущен на ночлег незнакомой старушкой, Айван-дурачок тут же плюхается в винтажную ванну, расположенную посреди какой-то плохо освещенной огромной залы. Из сумрака вскоре выплывает персонаж Евгении Крюковой со словами "Добрый вечер" и звуком откупориваемой бутылки. Пораженный теплым приемом, гость предлагает красотке присоединиться к нему и поднимает тост "за синхронное плавание", после чего она залезает к нему в ванну, правда в целомудренном исподнем. Раздается гром и молния, все трясется и вспыхивает, и дальнейшие события предстают в обманчивом, неверном свете: кажется, у девушки начинают подозрительно быстро отрастать ногти, и герою приходится душить чаровницу, пока ее разметавшиеся повсюду черные волосы не исчезают в отверстии слива, выдавая знакомство создателей "Ведьмы" с японским хоррором "Звонок". Вообще, главный художественный образ в "Ведьме" рождается из сходства гроба с ванной: когда журналист, зачем-то переодевшийся священником, вынужден, по гоголевской схеме, служить у гроба ведьмы, которую сам же и убил, ему мерещится, что гроб полон воды и покойница пытается затащить его к себе на помывку, напоминая опять-таки японских призраков, питающих слабость к водным процедурам.
Однако даже с зачерненными глазами лицо у Евгении Крюковой в принципе не страшное, скорее лукавое, поэтому ужасность приходится добирать с помощью компьютерной графики. Когда поддатый журналист неверной рукой чертит кривое яйцо вокруг своей конторки с псалтырем, он случайно опрокидывает бутылку виски. Алкоголь, загоревшись, нарушает замкнутую линию — в разрыв просовывается истинная харя панночки: нарисованная на компьютере сморщенная мумия землистого цвета. Чтобы запечатлеть это зрелище, герой, вспомнив наконец о служебных обязанностях, устанавливает на треноге видеокамеру. Разумеется, при воспроизведении записи, не зафиксировавшей потусторонние силы, возникает картина типичной "белочки", когда пациент отмахивается от видимых ему одному чертей.
Если Хома Брут был вооружен против покойницы не только молитвами, но и специальными сильнодействующими заклинаниями, да и то не уцелел, то нынешний Айван выходит на бой с силами тьмы практически голеньким и бормочет бессвязные молитвы в произвольной форме, не будучи обучен каноническим текстам. Правда, у него есть два помощника: петух, кукарекающий в конце раунда, и мудрый старичок-колясочник, который в своей избушке дублирует экспромты священника-самозванца чтением молитв на латыни. Не полагаясь особо на их поддержку, герой пытается сбежать, но получает новый удар. "Не уберегли мы вашего петуха. Старая Белла задавила его своим пикапом", — сообщают ему селяне и съедают возвещавшую рассвет птицу с огурчиками и помидорчиками, накрыв огромный стол на всю деревню. Поняв, что третье утро для него может не наступить, герой бьется в истерическом припадке: "Я не священник! Я не умею молиться! Я репортер!". А вспомнив, что репортажа никакого у него не получилось, выкладывает последний аргумент: "Я никто!" — но аборигены встречают это известие равнодушно. После этого повествование, казалось бы бесповоротно утратившее всякое отношение к гоголевской повести, в финале вдруг возвращается к ее последним строкам и заставляет героя поступить в точном соответствии с советом богослова Халявы, уверявшего, что если не бояться ведьмы, а, перекрестившись, плюнуть ей на самый хвост, то ничего с тобой она сделать не сможет.