К середине декабря все основные литературные премии в России уже розданы, литературные итоги года можно считать подведенными. Спецкорреспондент ИД "Коммерсантъ" Анна Наринская, весь год читавшая современную русскую литературу, попыталась разглядеть в ней героя нашего времени.
Любая классификации ущербна. Во-первых, в результате обязательно оказывается, что составителями пропущены какие-нибудь важные пункты или очевидные для всех остальных элементы. Во-вторых, и в главных, всякая попытка такого рода, происходящая на поле искусства, неизбежно приводит к упрощению и уплощению по определению неоднозначного культурного материала. Но при всем при этом стремление "разъяснить, как по полкам разложить" неразборчивую на первый взгляд многоголосицу, которую, предлагает нам наша литература последнего сезона или, лучше сказать, созыва, порыв, безусловно, благородный.
Дело в том, что именно сейчас отечественные писатели — кто, наконец-то выдохнув, а кто, набрав в легкие воздуху,— выплеснули на удивленного читателя груды страниц, на которых подмечается, осмысляется и подытоживается. Иногда дело доходит даже до того, что выносится приговор. Желающие могут радостно констатировать, что в литературу хоть в какой-то ее части после чуть ли не 20-летнего перерыва вернулись серьезность и высокий пафос. Правда, тут же им придется с горечью признать, что у читателя вникнуть хоть сколько-нибудь систематически в мир идей, предлагаемый писателями-современниками, нет ну никакой возможности. Во-первых, потому что книг стало просто-напросто слишком много. В этом календарном году в России вышло около 100 тыс. книжных наименований (цифра столь же беспрецедентная, сколь и избыточная для страны с абсолютно неналаженной книжной инфраструктурой). Во-вторых, деление литературы на массовую и немассовую, умную и нет окончательно приказало долго жить. "Серьезная литература", "жанр" и даже "трэш" взаимно опыляются, а иногда даже взаимно заменяются, то есть косят друг под друга, оставляя сохранившего хоть какую-нибудь толику наивности читателя в недоумении и раздражении. И поэтому он, возможно, не захочет увидеть довольно важной вещи — писатели предложили публике то, что отсутствовало в нашей словесности как класс уже много лет. Фигуру героя этого времени.
Понятно, что у авторов разного возраста, пола и взглядов такой вот стержневой образ выглядит по-разному. Куда более удивительно то, что многие из современных героев, описанные непохожими до невозможности авторами, блокируются не только по внешним признакам, но и идеологически. Создавая возможность не только для той самой классификации, об ущербности которой мы говорили вначале, но и для получения путем простого сложения некоего усредненного образа теперешнего героя.
Начнем с самого страшного. С писателей, для которых герой нашего времени — это вампир.
Вампир
Обычно Виктор Пелевин в своих романах предлагает не только героя отчетного периода времени, но и полное этого времени объяснение. Героями по очереди были выходящий в астрал пиарщик, настоящий оборотень в погонах, в волчьем обличье воющий на нефтяные вышки, дабы не иссякало черное золото, и вот теперь, в новом романе "Empire V", вампир. Который, если и посасывает у человечешек иногда кровь, то это так — для забавы, а настоящей его пищей является таинственное вещество баблос. Это даже не деньги вовсе, а некая их эманация, так сказать, энергетика — простые смертные аккумулируют ее, о деньгах мечтая. То есть все донельзя просто, хоть и метафорично: любой человек, пытающийся социализироваться в современном обусловленном деньгами мире — или вампир (если повезло), или аппарат по производству пищи для вампира. Но как бы все ни было просто в этом не самом удачном романе Пелевина, в исключительно успешном (продался чуть ли не миллионом копий) произведении Сергея Минаева "Духless" все еще проще. В сущности, весь этот "Духless" — иллюстрация к умозаключению, к которому приходит в ходе своих вампирских исканий пелевинский герой Рома Шторкин. ""Духовность" русской жизни означает, что главным производимым и потребляемым продуктом в России являются не материальные блага, а понты. "Бездуховность" — это неумение кидать их надлежащим образом. Умение приходит с опытом и деньгами, поэтому нет никого бездуховнее (т. е. беспонтовее) младшего менеджера". Минаевский "ненастоящий человек" — старший менеджер, поэтому и денег и понтов у него побольше. Но в отличие от пелевинских вурдалаков, вылетающих от баблоса в астрал, он не получает от того, что сосет, никакого удовольствия. За исключением разве что тех случаев, когда удается припасть к Саше Дилу или Вове Первому, а потом заняться наблюдениями за обществом таких же, как он, обсосков, вернее сосунов.
Человек естественный
Как некий противовес вампиру можно воспринимать близкого природе героя, которого нам предлагают автор нашумевшего романа "Золото бунта" пермский писатель Алексей Иванов и уроженка города Свердловска Ольга Славникова в антиутопии "2017". "Золото бунта" — фэнтези про то, что было 200 лет назад, "2017" --фэнтези про то, что будет через десять. Главный герой "Золота" сплавщик Осташа понимает все про воду. Главный герой "2017" резчик Иван Крылов понимает все про камни. В союзе с природными элементами и тот и другой обретают жизнь, которая каждому из них дает возможность проявить себя как исключительно крутому мужику. И в смысле драки: "Осташа уже ждал удара, набычив шею. Отшатнувшись, он поймал взглядом Колывана, и его кулак врезался Колывану в скулу. Колыван кувыркнулся в грязь", "Воины не спешили, но Крылову было некогда их дожидаться. Маленькому он врезал жестоко",— и в смысле любви: "Крылов утомлял Татьяну настойчивой любовью, едва не выдернув из суставов хлипкие бедра". Приводить цитату из сцены описания любовных игрищ сплавщика Осташи и юной шаманки нам не позволяет скромность.
Конечно, Крылов и Осташа — не портреты героев, реально существующих, а скорее, мечта о них. Они — то, что нам надо, но чего у нас нет. Те, кто у нас есть, занимаются не борьбой со стихией, как Осташа, или с судьбой, как Крылов. Они борются с режимом.
Молодой негодяй
Роман Захара Прилепина "Санькя" выделяется на фоне всего остального, что сегодня написано, не столько своей тематикой — это повествование о подвигах нацболов — сколько тем, что дает прямые рекомендации к действию. В смысле, что надо делать, чтоб сегодня стать героем. Ответ: первое и главное — надо быть молодым. Совсем молодым, восемнадцати, а лучше шестнадцати лет, с непритупленными чувствами и четкими представлениями о правде. В случае прилепинского героя Саньки правда эта заключается в двух словах: "Я — русский". "Я — русский и не нуждаюсь ни в каких национальных идеях. Мне не нужна ни эстетическая, ни моральная основа для того, чтобы любить свою мать или помнить отца". Основываясь на этой вот любви к матери, Санькя вступает в заговор с целью сбросить режим и даже захватывает с молодыми товарищами какой-то стратегически важный объект. Памятуя об отце, он голыми руками тащит гроб с батькиным телом из городской скверны в благодать русской деревни. Исходя из еще каких-то благородных побуждений, он спит с девушкой заключенного в застенок главаря своей организации. Но, несмотря на все эти довольно зазывно описанные Прилепиным приключения и поступки, отличительных особенностей у Саньки только две — та самая молодость и абсолютная непримиримость к "свинцовой мерзости современности". Правда, оказывается, что для того, чтобы эту мерзость всячески отвергать, таким уж молодым быть не обязательно.
Благороднейший старик
В страшно сказать сколько страничном романе Максима Кантора "Учебник рисования" главный, без сомнения положительный и прозрачно списанный с автора герой выделен как бы ореолом. Пусть не святости, а отдельности. Он — хоть не без падений и самообманов, все же не попался на тот крючок, на который поддалась наша отечественная интеллигенция. Вернее, на два крючка — демократии и современного искусства. Более того, он один и понимает, что страшные гримасы, которые нынче принимает актуальное искусство, когда-то казавшееся синонимом свободы, и есть личины этой самой свободы, то бишь демократии, провозгласившей царство денег и понтов (см. выше про вампиров).
В связи с этим пониманием герой Максима Кантора очень дорого продает свои собственные фигуративные картины, изменяет жене, презирает победившую мир - но не его - пошлость и благородно делится с миром открывшейся только ему истиной. "За полвека борений русская интеллигенция последовательно изничтожила все, что составляло ее былую славу. Они издали сотни журналов, открыли тысячи конференций — им так хотелось, чтобы их разглядели и оценили. Теперь их видно. Лакеи с убеждениями, верные капслужащие. Обслуга будет обслугой всегда. Начальство приняло интеллигентов на службу, прикрывает глаза на их вольнолюбивые шалости и дает порой поощрительные премии". Обличительный пафос героя Максима Кантора тянет практически на пророческий. Но для святого он слишком самовлюблен. Это ничего, потому что святыми у нас занимаются другие писатели.
Святой
Последнее время отечественных святых объединяет одна черта — они евреи. И к этой национальности принадлежат святые, которых описали Людмила Улицкая и Дмитрий Быков — монах Даниэль Штайн ("Даниэль Штайн, переводчик" ) и поэт Борис Пастернак ("Пастернак"). Обе книги, в сущности, биографии (имя реального прототипа героя Улицкой Даниэль Руфайзен). Обе книги написаны во многом для того, чтобы показать нам всем, как надо жить. Вернее, как можно жить. Принимая всех людей без деления на вероисповедание, национальность и темное прошлое, как отец Даниэль в книге Улицкой. И принимая всю жизнь "без изъятья", как быковский Пастернак. Навыки второго — именно быковского, а не реального Пастернака — действительно могут нам всем, учитывая российскую специфику сегодняшнего дня, пригодиться. Перед делами первого — реального, а не измышленного Улицкой персонажа — можно только встать на колени.
Подводим итог, пусть приблизительный. Итак, герой нашего времени по версии отечественных литераторов, это молодой, находящийся в единении с природой вампир, ненавидящий правящий режим и примкнувшую к нему интеллигенцию, но достаточно широкий душой, чтобы принимать жизнь всю, как она есть. Дедушка этого вампира, возможно, был евреем, но интеллигенцию тоже ненавидел.