Жить и быть
«Птица»: Андреа Арнольд находит выход из отчаяния
Новый фильм британки Андреа Арнольд «Птица» — самый зрительский из ее фильмов, потому что это сказка о взрослении. И о гипножабе.
Фото: Про:взгляд
Фото: Про:взгляд
Арнольд всегда снимала социальные драмы, истории о женщинах, которые существуют в бесконечной безнадеге районов-кварталов, в вечном повторении «жили-были», пытаясь найти себе хоть какое-нибудь «однажды». В «Птице» все иначе. «Птица» вся про «однажды».
Жила-была девочка, и однажды ее отец решил жениться.
Жила-была девочка, и однажды у нее начались месячные.
Жила-была девочка, и однажды она встретила человека, который назвался Птицей.
Девочку звали Бейли, ей было двенадцать лет, и она изо всех сил пыталась прибраться в окружающем хаосе. Она жила с папой и старшим братом, но казалась старше обоих. Папа, веселый безалаберный white trash, надеялся, что заработает кучу денег, продавая слизь с американской галлюциногенной жабы, а мама, тоже треш, но чернокожая, жила на другом конце города, засыпала и просыпалась с чудовищем. Птица же — долговязый взъерошенный мужик в юбке — просто был. Жил и был. Бейли ему помогла — он искал давно потерянных родителей. За это он ей потом тоже помог и тоже с родителями. То одно, то другое — и вот мир оброс сюжетом, как перьями, социальный реализм утонул в мертвых водах волшебной сказки, заработала тяжеловесная механика чуда.
«Птица» начинается с того, что героиня сквозь железные прутья пешеходного моста снимает на смартфон двух птиц, парящих в небе. На экране смартфона видны лишь птицы. Прутья забора — в расфокусе, их не разглядеть. Собственно, в этих начальных кадрах — все детство двенадцатилетней Бейли, весь кинематограф Андреа Арнольд. Всю свою режиссерскую жизнь Арнольд снимает железные прутья так, что видны лишь птицы.
Фото: Про:взгляд
Фото: Про:взгляд
Фото: Про:взгляд
Фото: Про:взгляд
Фото: Про:взгляд
Фото: Про:взгляд
Фото: Про:взгляд
Фото: Про:взгляд
Зоопарк, террариум, Ноев ковчег, райский сад. Отец Бейли, Баг — «жук», покрыт татуировками насекомых и поет своей гипножабе. Жаба выделяет слизь, когда слышит «искренние песни». Брата зовут Хантер — «охотник», и он в свои четырнадцать вот-вот станет отцом. Баг тоже впервые стал отцом в 14. У соседки снизу змея только что сбросила кожу. На лугу пасутся кони. Чайка нагло смотрит прямо в глаза. Все эти насекомые, птицы, хищники, млекопитающие, кровососущие, мимо ползущие, только-что-убитые — разные классы животных, не знающие, как им подойти друг к другу и никого не сожрать ненароком.
Это мир, где нет никаких взрослых. Мир, где мужчины смешны и похожи на детей, а дети это терпят, мир, где отцами становятся в 14, мир, где матери боятся проснуться, мир, где справедливость восстанавливается при помощи насилия, потому что — а как иначе? Мир, размалеванный граффити и татуировками, мир, продуваемый ветром.
Дебютантка Никия Адамс, Франц Роговски, звезда «Ундины» и «Транзита» Петцольда, снимавшийся у Ханеке и Малика, и Барри Кеоган, танцующий почти как в «Солтберне», играют взросление, каждый по-своему. Птица (Роговски) смотрит, не мигая, на солнце, переступает с ноги на ногу, пытается улыбнуться. Баг (Кеоган) поет песни, которые раньше терпеть не мог. Бейли (Адамс) медленно поддается идее о том, что мир — хорош.
Здесь есть все, что важно для Арнольд: музыка шутит с персонажами, ручная камера ведет себя точно так же, как героиня, бежит, замирает, выискивает знакомый силуэт на фоне неба. Диковатый, неприрученный сюжет складывается, точнее, рассыпается, как паззл,— Арнольд признает, что по ее фильмам невозможно догадаться, что она ходила в киношколу, и говорит, что никогда не начинает историю с начала. «Я начинаю в середине и пытаюсь выбраться».
Собственно, об этом каждый ее фильм. Арнольд умеет очищать экстаз от ненужных наслоений — места, времени, веществ; умеет превращать паузу в поэзию, выстраивать жизнь там, где другие увидели бы трагедию, умеет уважать своих героев и дает им право сбежать и право отвернуться.
Но в «Птице» она решила пересмотреть собственные правила и выбраться на территорию магического реализма, полудетского взгляда. В сегодняшнем мире это очевидный жест отчаяния: исправить совершенное зло можно лишь при помощи волшебного помощника, потому что все остальные способы уже не работают. CGI здесь смущенный, вымученный, неловкий. Но такова вся жизнь двенадцатилетней девочки.
Арнольд, как, наверное, никто из режиссеров, чувствует природную женскую силу и растерянность, хаос и меланхолию, решительность и строптивость девочек-женщин, которые изучают или уже изучили пределы своего терпения. Она ценит непрофессиональных актеров, и все ее фильмы, в сущности, неигровые — потому что мир не умеет играть, а Арнольд интересует только мир, вот эта пауза между деловитым жужжанием осы и моментом, когда она заметит открытое окно.
«У меня есть теория,— говорит Андреа Арнольд.— Если смотреть на кого угодно достаточно долго, действительно на кого угодно,— можно начать сопереживать этому человеку».
В этом сквоте в Северном Кенте можно сопереживать любому: кто-то готовится к свадьбе, кто-то готовится к драке, кто-то хочет разбогатеть, кто-то снимает кино, кто-то вообще — гипножаба. Ностальгически надрываются Coldplay и Blur, замызганные стены расписаны граффити, за окнами встает солнце — все как всегда. Но на каждой стене написано: «Любовь». На каждой стене написано: «Не беспокойся». На каждом продавленном матрасе живут долго и счастливо. И надо быть очень смелым и очень нежным режиссером, чтобы не напомнить: «…и умерли в один день».
В прокате с 28 ноября
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram