быль
Сегодня на экраны выходит последняя громкая премьера этого года — этнографический блокбастер Мела Гибсона "Апокалипсис" (Apocalypto). Религиозный термин в названии не должен сбивать с толку — речь в картине идет не о конце света, а о неприятностях, приключившихся 600 лет назад с индейцем майя и его соплеменниками. Культурологические обобщения, которые режиссер извлек из притчи, приняла к сведению ЛИДИЯ МАСЛОВА.
Мел Гибсон столько заработал на "Страстях Христовых" (Passion of the Christ), собравших в общей сложности больше $600 млн, что понятие риска, в том числе финансового, для него больше не существует и терять ему решительно нечего. Поэтому в "Апокалипсисе" чувствуется редкая авторская свобода: всегда приятно видеть человека, который, как один из самых популярных персонажей господина Гибсона Безумный Макс, не боится ничего, в том числе сесть в лужу, рассуждая о том, о чем мало кто располагает достоверной информацией. Режиссер к тому же не особо рассуждает, а наглядно показывает, как оно было, с видом завзятого экскурсовода по странам и эпохам: вот так, товарищи, распяли Христа, а вот так, обратите внимание, начала закатываться цивилизация индейцев майя.
Не секрет, что все великие цивилизации закатываются одинаково и примерно в одном и том же направлении. При этом больше всего страдают ни в чем не повинные частные лица, тихо-мирно занимавшиеся своими повседневными делами — в случае с индейцами майя, например, охотой и рыболовством. Сходство признаков заката любой великой империи, неизбежно роющей яму самой себе, позволяет Мелу Гибсону проводить параллели между гибелью цивилизации майя и нынешней политической ситуацией в Америке — отслеживает он их, к счастью, в большей степени за кадром, позволяя себе смелые высказывания такого рода: "Посылать наших парней в Ирак без всякой причины — если это не человеческое жертвоприношение, тогда я не знаю что". Возможность воспринимать происходящее в аллегорическом смысле несколько облегчит положение гражданственно обеспокоенных зрителей, которым бытовых сценок из индейской жизни покажется мало для духовного насыщения. Между тем эти сценки довольно грамотно покрывают широкий эмоциональный спектр. Сначала, ежели угодно, можно похихикать, наблюдая, как туземцы распределяют между собой внутренности тапира, которого они только что затравили: "Тебе, Дымчатая Лягушка,— сердце, тебе, Кучерявый Нос,— печень, тебе, Лист Какао,— уши, ну а уж тебе, Тупой Конец,— яйца". Над Тупым Концом все издеваются за то, что жена никак не может от него забеременеть, а теща, старая ведьма, требует внуков, и дают ему издевательские советы: то съесть тапирьи яйца, то натереть гениталии какими-то лечебными листьями, действующими по принципу скипидара. В общем, выходит, что семейные коллизии и шуточки человеческие мало меняются с течением веков, так что гогочущие индейцы мимикой и жестикуляцией напоминают вышедшую на перекур компанию менеджеров среднего звена, от которых они отличаются разве что отсутствием галстуков и геометрическими рисунками на ягодицах.
Показав, чем жизнь индейцев майя походила на современную, режиссер приступает к описанию, чем же она в принципе отличалась — прежде всего уровнем жестокости, а также простотой и неформальностью человеческих отношений. Так, без лишних церемоний на деревню, в которой живет главный герой "Апокалипсиса" по имени Лапа Ягуара (Руди Янгблад), нападают обильно украшенные черепами животных суровые мужчины и перерезают горло отцу героя. Последний со своей стороны только и успевает спрятать в укромной яме беременную жену со старшим сыном, прежде чем с несколькими десятками таких же бедолаг оказывается привязан к бамбуковой палке и угнан на заклание в надежде умилостивить богов, наславших болезни и неурожай.
Кульминационный в фильме ритуал экзекуции разворачивается на фоне внушительных ацтекских пирамид и включает демонстрацию еще трепыхающейся жертве ее же собственного пульсирующего сердца с торчащими, как оборванные провода, сосудами. Это может потрясти благодарного зрителя, каждый раз забывающего, что он смотрит кино и все эти кровавые внутренности такие же невзаправдашние, как и следы от зверских побоев на рыхлом белом теле карабкающегося на Голгофу Джеймса Кэвизела в роли Христа. Внимание привычного зрителя соскальзывает со всех этих ужасов, а цепляется за всякую ерунду, о которой сразу и не скажешь, попала ли она в фильм сознательно или по недосмотру — например, мелькающий в массовке вполне по-современному, по-макдональдсовски жирный мальчик, который дергает маму за подол, или женское лицо с недовольной гримаской, неожиданно выражающее посреди всеобщего единения и воодушевления откровенную скуку: "Ох и задолбала же эта вечная канитель с жертвоприношениями".
Но таких импрессионистских помарок, отпечатков случайных эмоций в эпосе Мела Гибсона, размашисто начертанном сразу набело и на века, прискорбно мало. Это только кажется, что режиссер гонит своего чудом избежавшего смерти героя по джунглям, заставляя прыгать в водопады и тонуть в болотах для того, чтобы вернуть его в семью. В итоге же выясняется, что на самом деле Ягуарова Лапа бежит не от преследователей к жене и сыну, спасая свою маленькую индивидуальную жизнь. Он несется со всех ног, спешит и падает с исторической миссией — чтобы выбежать на берег навстречу кораблям Колумба, который все это время, пока индейцы по мере сил закатывали свою прогнившую цивилизацию, неторопливо подкрадывался к ним. И вот тут-то впервые становится по-настоящему страшно, когда, увидев белые паруса с красными крестами, Лапа Ягуара разворачивается на 180 градусов и говорит родственникам: "Э нет, мы пойдем в лес, искать новое начало. Догоняй, Бегущая Черепаха",— и тут-то все сходится: и греческое слово apocalypto, как раз и означающее "новое начало", и издевательское имя индейского ребенка, способное сойти за метафору цикличного исторического развития.